Евгений Чикаленко, внук Мецената

— Евгений Иванович, история рода открывается каждому из нас не сразу. А как было у вас? Когда вы поняли, что имя Чикаленко, которое вам досталось, — особенное?

— Понял это я довольно рано. Хотя имя Евгения Чикаленко было в свое время запрещено. Чего только не писали о нем! В одном из трудов о Коцюбинском я когда-то прочитал об «украинском буржуазном националисте», «надоедливом помещике», который мешал писателю. И это при том, что именно дед был для Михаила Коцюбинского, как и для многих других писателей, настоящим благодетелем…

Отец побаивался мне рассказывать о нем — оберегал от возможных неприятностей. Но во время хрущевской «оттепели», где-то в 1962-1963 гг. он-таки многое мне рассказал. Я был поражен, узнав, что Евгений Харлампиевич в 1918 г. был одним из претендентов на гетманство. Но он отказался, потому что считал, что гетманом должен стать человек военный. Тогда появилась кандидатура Павла Скоропадского.

— Сколько вам было, когда вы обо все этом узнали?

— Уже за 20 лет… Многое рассказывала и мать. Вместе с отцом и матерью жила Мария Викторовна, жена Евгения Харлампиевича, с которой у него было пятеро детей — Анна, Виктория, Лев, Петр и Иван (мой отец).

— Вы помните и Марию Викторовну?

— Нет, я ее никогда не видел. Она умерла в 1932 г., а я родился в 1939-м. Развод с Марией Викторовной дед так и не оформлял, однако с 1909 г. жил с другой женщиной, Юлией Николаевной (кстати, племянницей жены!). Во время гражданской войны, когда нужно было эмигрировать, Евгений Харлампиевич оставил Марии Викторовне кононовский дом, дачу под Алупкой… У меня, между прочим, сохранились все купчие и другие документы на ту недвижимость. Как-то я прочитал, что потомок князя Любарта, которому принадлежал замок в Луцке, недавно добивался возврата себе этого замка. Я не принадлежу к таким, а вот если бы с помощью государства возродилась газета «Рада», которую издавал дед, был бы совсем не против…

Из письма Евгения Чикаленко Владимиру Винниченко (июль 1908 г.): «Со смертью газеты наступит и моя духовная смерть. Как украинский Дон Кихот я умру. Спрячусь в селе, чтобы не видеть сознательных украинцев, не слышать их, одним словом, вернусь в «первобытное состояние» заядлого сельского хозяина, который, кроме черного пара, ничего и не знал и ничем не интересовался…»

Из «Дневника» Евгения Чикаленко: «Смерть газеты от анемии — это второе Берестечко, огромный удар нашему национальному движению».

— Образ деда — какой он в вашем сознании? Мне кажется, в вашей внешности есть его черты, — вам это не говорили?

— Дед умер за 10 лет до моего рождения, в 1929-м. Но его образ вырисовывается в моем сознании довольно выразительно. Прежде всего — благодаря рассказам. Кроме отца, о Евгении Харлампиевиче мне рассказывали друзья Льва Евгеньевича (моего дяди), рассказывал профессор Шарлемань — он умер в Киеве где-то в 1963-64 гг. Был еще среди наших знакомых сын Федора Матушевского, тоже Федор. Его отец в свое время возглавлял редакцию «Рады». А как-то гостил у меня дедов кучер из Кононовки. Приехал и говорит: «Собираюсь умирать, хочу попрощаться…»

Дед был высокопорядочным и честным человеком. Умел держать слово. Однажды пришел к нему покупатель пшеницы. А Евгений Харлампиевич уже пообещал ее другому, даже о цене договорились. И хотя новый покупатель платил вдвое больше, уговорить деда ему так и не удалось. Тот стоял на своем: «Я же пообещал человеку…» Очень не любил лжи…

— «Спогади» Евгения Чикаленко вы прочитали уже позже, в 1990-х?

— Нет, где-то в 30-летнем возрасте. А потом не раз перечитывал.

Из письма Дмитрия Дорошенко Евгению Чикаленко от 22 июня 1924 г.: «Когда они («Спогади». — В.П. ) выйдут отдельной книгой, то приобретут в нашей литературе исключительное значение, как художественная история нашего прошлого, написанная одним из близких участников и свидетелей. Если бы Вы соответственно распространили, а кое-что и осветили шире, то это были бы по своему значению для нашего гражданства украинские «Былое и думы».

— Искали ли Вы места, связанные с дедом? В Киеве, Кононовке, Перешорах?

— Безусловно. В Киеве у деда было несколько домов. Один — на Мариинско-Благовещенской, 56 (сейчас — улица Саксаганского), второй — по той же улице, как раз напротив клиники Стражеско. На первом этаже жили известные в Киеве врачи Трибинские. А на втором — семья Чикаленко. Туда ходил молодой Павло Тычина… Дом этот снесли в середине 1960-х. Но отец мне его еще показывал. А на Ярославовом валу, у Золотых ворот, сохранился дом, на втором этаже которого размещалась редакция «Рады». Мой же отец, кажется, в 1923 г. купил домик на Дорогожицкой. Там он и жил — с женой и Марией Викторовной. А в Кононовке я никогда не был. Отец когда-то сказал шутя: «Поедем, когда у нас будет автомобиль. Мы ведь все- таки дети помещика…» Так мы и не поехали… В Кононовке дедового дома давно нет, все уничтожено. Раньше там находилась школа. С шестью мемориальными досками!

— Дом был деревянный?

— Да. С очень красивой резьбой. Коцюбинский, гостя в Кононовке, работал над новеллой «Intermezzo». Когда в 1998 г. проходило перезахоронение праха дяди Льва, в Кононовке нам сказали: мы согласны на перезахоронение, но если все расходы возьмет на себя семья Чикаленко. А вот в Перешорах все было по-другому. Там только спросили: «Когда?» Встречали нас с тетей Оксаной Чикаленко-Линтваревой и ее дочерью Марьяной (они живут в Нью- Йорке) около двух тысяч людей! Дети в украинских нарядах вручали хлеб… Все знали, что будут хоронить сына Евгения Чикаленко.

От дедового дома в Перешорах ничего не осталось. Стоял он на пригорке, со двора открывался очень красивый пейзаж. Председатель местного хозяйства Антон Петрович Стаселевич говорил нам: «Я сюда ходил в школу…» А уничтожен дом в 1988 г. Вот у меня кирпичи на книжной полке — это кусочек стены… От перешорской церкви тоже осталось мало — уцелели только стены. Ее в свое время взорвали. Прах дяди Льва развеяли под столетней грушей, на которую он лазил в детстве. А половину пепла отвезли на кладбище, опустили в могилу. Был военный салют, были поминки, много снимали…

— Льва Евгеньевича, который был профессором археологии и большую часть жизни прожил в США, вам, наверное, тоже не приходилось видеть?

— Не приходилось. Знаю, что смолоду дядя Лев был в малой Центральной Раде. Дядя Петр служил секретарем посольства УНР в Стамбуле. Впоследствии он вернулся в Киев — и как оказалось, «на свою голову». В 1928 г. его забрали, дали десять лет и отправили на Соловки. Но он доехал только до Курска, там и умер. Тетя Анна вместе с мужем Зигмунтом Келлером оказалась в Германии, туда же отправилась и вторая тетя — Виктория… Мой отец (самый младший сын Чикаленко) получил пять лет. Отбывал он свой срок на Дальнем Востоке.

Из письма Сергея Ефремова Льву Чикаленко (13 февраля 1922 г.): «В Вашей хате живут чужие люди и не знаю, сохранилось ли что из Ваших оставшихся материалов. Кажется мне все- таки, что несколько Ол.Гавр. успел раньше выхватить. Книги с пометками Евг.Харл. — говорили мне — продавались на базаре. Точно также едва ли уцелело что из домашней обстановки. Портрет Евг.Харл. спасен.

Заходит ко мне иногда Иван (он женился!), реже бывает Петр, как приезжает из села. На селе М. Викт. пока что тоже как-то живет, хоть и там неспокойно…»

Из письма Анны Льву (19 февраля 1922 г.): «Из Кононовки есть письмо от мамы, Ивана и Тани, они живы и здоровы, но живется им, очевидно, тяжело, хотя письма и бодрые и веет от них такой философией, что аж завидно делается. Мама пишет, напр.: «Не присылайте ничего, потому что мы привыкли обходиться без самого необходимого». Но самое худшее, что на них напали разбойники в январе этого года и забрали абсолютно все, даже с детей одежду…»

— Евгений Иванович, а с какой формулировкой отца отправляли в лагеря?

— Контрреволюция и подготовка вооруженного восстания. Хотя отец говорил, что дальше ружья «монте-кристо» его «милитарные» интересы никогда не заходили. Отбыв срок, он приехал на один день в Киев, забрал жену и дочь — и опять отправился на Дальний Восток. Там, под Благовещенском, я и родился. Во время войны отец служил в армии, какое-то время был артиллеристом, потом строил дороги возле Сталинграда. Его даже наградили медалью «За оборону Сталинграда»… Два воспоминания той поры врезались в память: как я испугался штурмовика «ИЛ-2» и как маленькой лопаточкой помогал копать бомбоубежище…

После демобилизации в 1944-м отец строил БАМ (ведь БАМ начинался задолго до Брежнева!). Высшее образование ему так и не удалось получить : каждый раз его отчисляли как «чуждый народу элемент». В Киев наша семья вернулась в апреле 1946-го.

— В вашем доме я вижу вещи, свидетельствующие, что вы интересуетесь историей…

— Это произошло как-то само собой. По профессии я не историк — закончил геологоразведочный техникум. Но работал по специальности чуть больше двух лет, поскольку поступил в Киевский политехнический институт (который не удалось закончить отцу!) и всю жизнь работал преподавателем в машиностроительном техникуме, а потом в ПТУ.

— История вас интересует с какой стороны? Возможно, вы коллекционер?

— Я очень рано научился читать. Игрушек никаких не было, зато матери посчастливилось получить где-то кубики с буквами. С детства я увлекался старинными мифами, а потом круг интересов стал расширяться… Позже взялся и за коллекционирование. Собирал сабли… Такую вот саблю носили городовые в России. А это венгерский палаш… Когда-то у меня была пика 1815 года. Была также интересная шпага. А как-то мне предложили самурайский меч — только где я мог взять 10 тысяч советских рублей? При переезде нас обворовали. Пропали, например, гадальные карты госпожи Ленорман, той самой, которая предсказала судьбу Наполеона. Их привезла из Франции тетя Анна. На них не было валетов и дам, а были символы: дорога, гроб, змея.

— А как с мемориальными вещами Евгения Чикаленко?

— Многие вещи я передал в Исторический музей (письменные принадлежности Чикаленко, его награды, значок Харьковской академии сельского хозяйства, печатную машинку Центральной Рады, которую подарила Марьяна Фурреди, еще одна внучка Евгения Харлампиевича). Музею Леси Украинки подарил около сорока вышитых рушников Евгения Чикаленко. С этикетками, на которых дед фиксировал: из какого села рушник, кто его вышивал, когда был приобретен… Все это сохранилось просто каким-то чудом. У меня есть книги с дарственными надписями Сергея Ефремова, — как они не попали в руки сотрудников ВЧК-ГПУ- НКВД, когда это все перетрясали? За книгу Ефремова «Под обухом» с его открытым письмом 1918 года Юрию Коцюбинскому могли и расстрелять. А она сохранилась. Помню также фотографию, на которой Горький, Коцюбинский и Ленин. А чай им разливает Виктория Чикаленко, моя тетя. Это было на Капри… К моей матери приходил какой-то человек, который эту фотографию выпрашивал, обещал ей даже союзную пенсию! Где та фотография — не помню… Не знаю также, при каких обстоятельствах закончилась жизнь самой тети Виктории. Наверное, она погибла от рук энкаведистов, как и ее муж Александр Скоропис-Йолтуховский, довольно колоритная личность в окружении гетмана Скоропадского…

— Выйдя на пенсию, чем вы утешаете душу?

— Люблю пчел. Как они успокаивают! Не представляю себя без пчел. Их и дед любил…

Из книги Мориса Метерлинка «Жизнь пчел» (1901): «Ни одно живое существо, даже человек, не сумел создать в своей сфере того, что создала пчела в своей…»

P.S.

«День» постоянно пишет о людях, которых без преувеличения можно назвать «совестью нации». Мы считаем, что и сейчас в независимом государстве таких людей не замечают. Хотя именно их нужно награждать, звать на приемы, показывать на телевидении... Евгений Чикаленко-младший, дед которого говорил, что «любить Украину нужно не только до глубины сердца, но и до глубины своего кошелька», яркое тому подтверждение. А вот знают ли современнники хотя бы эту красноречивую цитату выдающегося украинского общественного и политического деятеля, мецената, без помощи которого не так бы сияли звезды национальной культуры начала ХХ столетия? Так где же наше национальное достоинство? И какая у нас элита? Нет в Киеве ни улицы, ни доски мемориальной в честь Евгения Чикаленко (сохранился дом на углу улиц Ярославов Вал и Н. Лысенко, где находилась редакция газеты «Рада»). Так что, Владимир Винниченко ошибался, когда писал в письме к Евгению Чикаленко: «Я верю, что когда-то придется выбирать улицу для памятника Вам»?