Фальшивое слово и порабощение разума

Большинство диктаторов прошлого, а в ХХ веке тем более, прекрасно понимали: мало истязать тело народа, грабить его, отбирать основные его права, порабощать и убивать лучших людей. Нужно еще порабощение разума нации, затемнение сознания подданных, чтобы они никогда не стали свободными гражданами. Потому что насилие всегда идет в совокупности с ложью и именно через «интоксикацию» этой ложью становятся эффективными любые политические репрессии. Ведь, как точно высказалась Герта Мюллер, известная немецкоязычная писательница, гражданка Румынии, Нобелевский лауреат по литературе 2009 года, «тоталитаризм и диктатура — спруты, которые с помощью одного лишь языка способны проникать в человеческое сознание и уничтожать в человеке способность оставаться человеком».

Таким образом, речь идет о том, как фальшивое, ядовитое слово (и как следствие — целые большие сегменты языка) искажает человеческое мировосприятие и превращает народ в толпу, в совокупность рабов. Это — духовные кандалы, которые, возможно, еще хуже физических. И если страшный тоталитарный опыт Украины ХХ века не заставит нас пристально изучить эту (никоим образом не «второстепенную», не «академическую», а, наоборот, основополагающую) проблему — мы не завоюем свободу. Ведь еще Герцен отмечал: «Невозможно освободить человека извне, если он не является внутренне свободным!». А манипуляция сознанием, когда знакомые, казалось бы, слова вдруг (и не случайно) мутируют, меняют свое значение, затемняют мозг и наше восприятие — это действительно страшная вещь. Вспомним хотя бы «1984» Джорджа Оруэлла...

Именно об этом — новая книга известного украинского языковеда, профессора НАУКМА Ларисы Масенко «Мова радянського тоталітаризму». Пани Лариса с использованием инструментария многих гуманитарных наук (языкознание, социолингвистики, истории, философии, литературоведения) тщательным образом прослеживает язык тоталитарного режима в СССР, и сразу в двух аспектах: как язык большого обмана, который создавал мир словесных фикций, предназначенных скрывать отвратительную действительность, и как язык государственного терроризма («перетекание» здесь абсолютно закономерно!), античеловеческая суть которого раскрыта на основе анализа текстов коммунистических вождей и документов карательных органов. В Украине такой книги, похоже, еще не было — и потому хочется выразить огромную благодарность как автору, так и издательству «Кліо» (директор — Вера Соловьева), которое выпустило этот новаторский труд.

Важно понимать, что, как подчеркивает Лариса Терентиевна Масенко, «созданный Сталиным и его соратниками преступный режим не смог бы продержаться несколько десятилетий, если бы опирался исключительно на государственный террор. Второй опорой режима стала большая ложь, большой обман. В недрах мощного пропагандистского аппаратура СССР возникла целая система фикций, призванных подменить жизненные реалии. Специфика советской системы заключалась в том, что она использовала атрибуты модерного общества, но сфальсифицировала их, придала им мертвенной формализации, свела к пустой форме (это ярко показано, в частности, в труде академика Ивана Дзюбы «Пастка»).

Как конкретно это делается? Сталин разговаривает со знаменитым немецким писателем Лионом Фейхтвангером (1937 год, между прочим) и разъясняет ему, как следует понимать слово «демократия» (напомним, и это очень важно, что термины «демократия» и «гуманизм» употреблялись в СССР в «расщепленном» виде — только с определением «социалистическая (ий)» или «буржуазная (ый)» и никак иначе. И вот, Сталин поучает. В ответ на осторожное замечание Фейхтвангера: «Я боюсь, что употребленное вами слово «демократия» не совсем удачно. На Западе 150 лет под словом «демократия» понимают лишь формальную демократию. Нельзя ли было выдумать другое слово? — вождь, улыбнувшись, заметил: «У нас не просто демократия, перенесенная из буржуазных стран. У нас демократия необычная (да! И. С.), с добавлением «социалистическая», а это совсем другое. Без такого дополнения путаница будет. В то же время мы не хотим отказываться от слова «демократия», ведь мы — ученики европейских демократов (! И. С.), которые доказали, что для дела недостаточно лишь тысячи портретов человека с усами».

Как убедительно показал еще Джордж Оруэлл, языковые нововведения создавались не для расширения, а для сужения мышления, и, сведя набор слов до минимума (или же подменив первозданный смысл слова, которое было еще опаснее), эта цель была косвенно достигнута. Так, в частности, решалась главная задача, поставленная тоталитарной властью: «воспитание нового человека». Человека с деформированным сознанием. Человека, который, возможно, и не будет слепо верить словам печально известного гимна УССР: «Живи, Україно, прекрасна і сильна, в Радянськім Союзі ти щастя знайшла», однако, наверно, уже будет говорить одно, думать другое. А делать — третье... Причем, как писал польский исследователь «новомови» Михал Гловинский (его труд не раз цитирует Лариса Масенко), самой «существенной процедурой в новом языке является навязывание выразительного знака ценности; знак этот, который приводит к жесткой поляризации, не имеет права вызывать сомнения; его окончательной целью является решительная оценка, которую нельзя отрицать. Часто оценки... становятся важнее значений. Значения могут быть непонятными и нечеткими, но оценки должны быть выразительными и однозначными». То есть, например, кто такие «бандеровцы», «петлюровцы», «кулаки», «националисты» — непонятно, но это не так важно. Имеет значение оценка — это враги, которые подлежат уничтожению!

Деформированное сознание должно было мириться с безграничной, гигантских масштабов притворством (если, конечно, человек хотел жить). Вот речь Сталина, произнесенная 19 февраля 1933 года (что это было за время в Украине, читателю объяснять не стоит): «Там, при старом строе, — правительство буржуазное и поддерживает оно богачей против трудящихся крестьян. Здесь, при новом, колхозном строе, — правительство рабоче-крестьянское и поддерживает он рабочих и крестьян против всех и всевозможных богачей» (это тогда, когда в Украине миллионы пухли от голода.). Но Сталин вел дальше: «Мы добились того, что, войдя в колхозы и пользуясь там лучшей землей и лучшими орудиями производства, миллионные массы бедняков поднялись до уровня середняков. Мы добились того, что эти миллионы бедняков, жившие раньше впроголодь, стали людьми обеспеченными, мы помогли беднякам стать хозяевами своего труда внутри колхозов, стать середняками. Не менее 20 миллионов крестьянского населения мы спасли от бедности и разорения, спасли от кулацкой кабалы и превратили благодаря колхозам в обеспеченных людей». Сталин знал, что во многих областях УССР дело доходило даже до людоедства...

Была права русский филолог Мариетта Чудакова, которая писала о советском «новоязе» как о «языке цивилизации, которая распалась», и квалифицировала такой язык как репрессивный, то есть «который угрожает человеку каждым своим словом» (это в полной мере можно сказать и о языке Соловьевых — Киселевых на «ПУТИН-ТВ», и о языке СМИ так называемых «ЛНР» и «ДНР»). Интересными являются слова Нобелевского лауреата Иосифа Бродского, который, анализируя творчество уникального писателя Андрея Платонова, писал так: «Платонов говорит о нации, которая стала в определенной степени жертвой своего языка, а точнее  — о самом языке, который оказался способен породить фиктивный мир и попал в него в грамматическую зависимость. Мне кажется, что Платонов непереводимый и... хвала тому языку, на который он переведен быть не может».

Интересно было бы проанализировать коммунистическую модель времени, отмечает Лариса Масенко. Будущее в такой модели определяли стереотипные формулы движения вперед («вперед к коммунизму стремительными шагами»!) с конечной стадией развития после «окончательной победы коммунизма». В то же время современный французский историк Жан-Жак Куртин, анализируя формулы выражения времени в советском политическом языке, проницательно пришел к выводу о «мнимом аннулировании» в ней исторического процесса со свойственными ему деятельностью и противоречивостью. «Коммунистический дискурс, — отмечает Ж.-Ж. Куртин — является продуктом реальной истории, но в то же время он является продуктом фиктивной истории: «эффекты памяти», которые он порождает, создают иллюзию застывшей истории, историю неподвижного времени, которое стоит на месте; возникает фикция неподвижной, вечной истории, а религиозность в этой истории подчиняет себе политичность».

Тоталитарная пропаганда на протяжении десятилетий насаждала мысль о том, что «общечеловеческие ценности» — это буржуазные выдумки, что понятия «честь», «совесть», «свободолюбие» являются уместным только относительно трудящихся, относительно пролетариата. Словесными манипуляциями тоталитарный язык размывал и обесценивал общечеловеческие понятия об универсальных моральных ценностях, поскольку честь и совесть не могут принадлежать лишь какой-то одной группе — они либо есть, либо их нет. В этом контексте очень весомыми являются наблюдения пани Ларисы Масенко над «словами-убийцами», над «языком ненависти», над созданием которой так «плодотворно» поработали партпропагандисты, спецслужбы и СМИ в тоталитарном СССР. Приведем лишь некоторые примеры. «Элемент» (обязательно с приставкой «враждебный», «контрреволюционный»); «кулак» ( в 20-е годы украинские газеты часто, и не случайно, употребляли еще слово «глитай», с прозрачными ассоциациями по знаменитой пьесе Кропивницкого); более того — «подкуркульник», очень зловещее слово — им можно было объявить кого угодно на селе;  «бандопособник» — кто угодно на Западной Украине, обвиняемый в связях из УПА. Здесь эти «слова-убийцы» выполняли действительно страшную функцию: речь шла сначала о живых людях, но об этом приказано было забыть, они дичали, обезличивались и как «враждебный элемент», «отработанный материал» подлежали репрессиям...

А еще такие слова, как «исключение» (на русском языке — «изъятие») — никогда в языке раньше это выражение не употреблялось относительно реальных людей; «выкорчевывание» (о «контрреволюционерах, шпионах, фашистских агентах» — будто речь шла о каких-то ненужных «пеньках»), «расколоть» (пытками заставить невиновного человека признать себя преступником; об этом делился ценными наблюдениями Юрий Шевелев)... А, например, «вождь всех народов», выступая 1 декабря 1935 года на совещании передовых комбайнеров, вообще перестал делать вид «гуманиста» и сказал буквально следующее: «У нас сейчас все говорят, что материальное положение трудящихся существенно улучшилось, что жить стало лучше, веселее. Это, конечно, правильно. Однако это ведет к тому, что население стало размножаться намного быстрее, чем раньше (! И. С.). Смертность стала ниже, рождаемость выше, и чисто приросту выходит несравненно больше. Это, конечно, хорошо, и мы это приветствуем». Почувствовали ли все участники этого совещания, что Сталин говорит о «размножении населения» и «чистом приросте» так, как говорят о поголовье скота, а не о людях?..

***

«Есть настолько большие пустые слова, что в них можно посадить в тюрьму целые народы». Одним из эпиграфов к своей книге профессор Лариса Масенко взяла эти известные слова Станислава Ежи Леца. Еще раз поблагодарим автора и издательство за осуществленный огромный труд. Слово-мнение-сознание-народ-власть: думайте над этой взаимосвязью, потому что именно здесь спрятаны ключи от решения основных наших проблем.