«...I ось ляжу, — родючий гній, — На скривавлений переліг...»

В газете «День» была опубликована статья академика Мыколы Жулинского «О коротенька, наче смерть, дорого...», посвященная Евгену Плужнику, его страдальческой кончине. Статья содержит важную информацию, но нуждается в дополнениях и некоторых уточнениях. В частности необходимо уточнить дату смерти Евгена Павловича в Соловецком лагере особого назначения.

То, что он будет уничтожен тем или иным образом, Евгений Плужник осознал давно, а после убийства Сергея Кирова в Ленинграде речь шла только о конкретном дне ареста, который он предвидел в собственной поэзии:

«Прийшов до мене чорт о другій ночі

(Звичайний чорт, яким він завше є)

І, в свіжий вірш свої втопивши очі,

Спитав: «Твоє?»

Произошло это в ночь с 4 на 5 декабря 1934 г. Поэт как раз вычитывал верстку третьего тома шолоховского «Тихого Дона». Кстати, перевод этот был напечатан в 1935 г., правда, без фамилии переводчика.

С улицы Прорезной его на автомобиле повезли на улицу Розы Люксембург — в областное управление НКВД Украины. (В настоящее время здесь размещены несколько уважаемых учреждений, в том числе и возглавляемый Борисом Олийныком Фонд культуры.) Здесь он дождался, когда проведут спецремонт бывшего Института благородных девиц, спешно переоборудованного в республиканский Наркомат внутренних дел. Здесь он пережил страшные часы, когда в тамошних подвалах московские чекисты расстреливали украинцев, обвиняемых московскими судьями в мифическом покушении на Сергея Кирова (среди них были Дмитрий Фалькивский, Григорий Косынка, Иван Крушельницкий, Олекса Влызько). До наших дней дожили свидетели, которые помнили, как, глядя невидящими черными глазами, Евген Плужник переспрашивал: «Как вы думаете, нас они тоже расстреляют?». И вообще — вел себя он на следствии вовсе не героически: послушно подписывал все выдумки о террористической организации, которые ему подсовывал следователь IV отдела УГБ НКВД УССР Мойше Израилевич Хает (он представлялся заключенным как «гражданин Иванов»). Он, кстати, один из немногих чекистов, специально посланных в Киев, которые пережили чистки тридцатых годов. Умер он уже после XX съезда КПСС в 1956 г. Но здесь есть своя загадка. И в наше уже время объявились люди, так называемые патриоты, которые называли Евгена Плужника коллаборантом, предателем и т.п. По их патриотическому мнению, было бы значительно лучше, понятнее, приемлемее, если бы заключенный объявил себя врагом советской власти и скончался бы, «по-русски рубаху рванув на грудь».

Но дело в том, что Евген Плужник не чувствовал себя врагом советской власти или коммунистической партии, а главной своей задачей считал любую, малейшую попытку работать на благо украинского народа, украинской культуры. Не следует забывать, что Евген Павлович был человеком тяжело, неизлечимо больным. В семье Плужников туберкулез — почти наследственная болезнь: от него умерла мама Евгена, а впоследствии — братья и сестры. У самого писателя еще летом 1926 г. начались кровотечения, еще когда он «від доби до доби» жил «на поверсі шостому» Михайловского переулка, 36, кв. 42. С тех пор Евген Плужник находился под постоянным врачебным наблюдением, периодически ложился в тубдиспансер, что на Лукьяновке. Ему делали поддувание (искусственный пневмоторакс), вывозили на Кавказ и в Крым, поэтому, несмотря на критическое состояние здоровья, Евген Плужник продолжал жить благодаря заботам жены Галины и ее сестер. В ноябре 1934 г., только что вернувшись с кавказского курорта, он чувствовал себя хорошо, почти здоровым, но, посидев в «уютных» чекистских подвальчиках, опять начал харкать кровью. Да, у него был туберкулез третьей стадии, поэтому заточать безнадежно больного поэта не было государственной необходимости: он и без лагеря вряд ли долго протянул бы.

Вместе с тем выездная Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством армвоенюриста 1-го ранга Василия Васильевича Ульриха в ночь с 27 на 28 марта 1935 г. вынесла приговор группе «контрреволюционеров-боротьбистов» — Евген Плужник получил 10 лет лагерей строгого режима. На следующий день жена поэта Галина Коваленко из рук следователя Мойше Хаета («гражданина Иванова») получила письмо мужа:

«Галчонок мой!

Это мелочи, что пишу я тебе чернилами, но вместе с тем — это огромное имеет значение: я хочу, чтобы надолго, на всю твою и мою жизнь сохранилось это письмо — самое радостное, верь мне, изо всех писем, что я когда-либо писал тебе, Галя. Ты же знаешь, как редко я радовался и как много нужно для этого, и вот теперь, когда я пишу тебе, что наполняет мне грудь большое чувство радости, — так это значит, что случилось в моей жизни то, чему и ты вместе со мной — я знаю — будешь радоваться. У меня мало сейчас нужных слов — мне бы только хотелось прижать тебя так крепко, чтобы почувствовала ты всем естеством твоим, что прижимает тебя мужчина, у которого буйствует жизненная сила и в мышцах, и в сердце, и мыслях.

Я пишу тебе, а на улице за окном солнце — и мне, ей-богу, так трудно сдержать себя, чтобы не вскрикнуть: как хороша жизнь, какое прекрасное будущее у человека, который на это будущее имеет право.

Я целую тебя, родная моя, и прошу: запомни дату этого письма как дату лучшего из моих дней.

Твой Евген.

28.III.35».

Дату он дважды, чтобы привлечь большее внимание, подчеркнул.

А что же происходило дальше?

Евгена Плужника привезли из Киева эшелоном в Белбалтлаг НКВД на станцию Медвежья гора Кировской железной дороги 28 мая 1935 г.

На большой Соловецкий остров, то есть в сам лагерь, Евген Плужник попал 15 июня 1935 г.

С 23 июля 1935 г. он находится на острове Анзер, в одной из самых страшных соловецких «командировок». Издавна болота были здесь высушены и превращены в поля, где изобиловали травы (клевер, овсянка, тимофеевка и т.п.). Также сеяли на тех полях рожь и ячмень, а поскольку они вовремя не созревали, их, еще недозревшими, косили и силосовали. На Анзере держали коров, коней и табун оленей. На огородах выращивали для начальства и заключенных картофель, капусту, морковь и репу.

На одном из холмов, который назывался Голгофой, монахи еще в XVIII ст. построили деревянную церковь. Именно здесь поселили 275 женщин-людоедок, жертв украинского каннибализма 1932—1933 гг. Среди них были как пожилые женщины, так и несовершеннолетние (от 10 до 15 лет) девочки. Женский контингент содержали не только как рабочую силу, но и для развлечений лагерных начальников и вохровцев. Понятное дело, после того, как они отрабатывали свой прожиточный минимум, они подлежали обязательной ликвидации. Следовательно, в то время, когда туда отправили Евгена Плужника, украинских людоедок уже там не было: их в полном составе перевезли на остров Муксалма.

Конечно же, далеко не все узники сталинских лагерей соглашались умереть как бессловесный скот. Неоднократно зафиксированы вспышки организованного сопротивления, неодиночные попытки побегов. Самым громким был массовый побег под Новый 1933 год, когда замерз 30-километровый пролив между Летним берегом и Анзером: в группе, которая насчитывала 46 человек (преимущественно участников антибольшевистских восстаний), 31 были украинцы. Возглавил этих смельчаков бывший петлюровский атаман Гресь. Они неожиданно атаковали помещение ВОХРа, отрубили голову начальнику острова Селезневу, связали остальных охранников и, вооружившись ручными и тяжелыми пулеметами, винтовками, а также запасом боеприпасов и пищи, отправились на нартах в сторону материка. Впрочем, на беглецов уже пошли в наступление регулярные части ГПУ, вооруженные пушками и минометами.

Интересный факт: из трех, оставшихся в живых, мятежников не расстреляли никого, только добавили каждому по десять лет. Среди них один (Петр Нестеренко из Николаева), который потерял ногу в бою, вернулся на Анзер и шил сапоги местным властям предержащим. Вполне вероятно, что Евген Павлович мог бы встретиться и побеседовать с тем Петром Нестеренко.

Но из области предположений вернемся на почву официальных документов.

В личном деле Евгена Плужника хранятся карточки с «Рабочими сведениями». Цитируем:

• «Трудколония Анзер. Личное дело П-18165. Категория трудоспособности — 3. Отделение — 8. Специальность — писатель. Постановлением ПВТК отделения установлена пониженная норма выработки».

Профессия Евгена Павловича определялась на Анзере как «с/х рабочий». Фотографии лагерной по делу нет, есть только отпечаток большого пальца правой руки.

В сентябре, например, он был использован в качестве сельскохозяйственного работника: «вел уход за служебными помещениями», сторожил. Всего работал 18 дней, отдыхал 3 дня, болел 9 дней.

• «Особые приметы»: «Рост выше среднего. Телосложение плотное, волосы темно-русые, глаза карие, нос прямой. Из прочих примет — родинка над левой ключицей».

• Медицинское заключение: «Туберкулез легких и гортани. Инвалид, не может работать».

Короче говоря: Евген Плужник был обречен. Какой-то необходимости, повторимся, держать его в заключении не было, использовать в качестве «рабсилы» возможности тоже не было: это просто выглядело как более-менее цивилизованная форма убийства.

4 октября 1935 г. Евгена Плужника вернули в Соловецкий Кремль, точнее, в лагерный лазарет, как для тех обстоятельств — почти образцовое медицинское заведение. Неплохое питание, высокопрофессиональный персонал: было из кого выбирать. Главным врачом был Леонид Тимофеевич Титов, когда-то известный на всю Москву педиатр.

Как ни удивительно, существуют надежные сведения о пребывании поэта в Соловецком лазарете. Именно в то время находился здесь и работал санитаром пятнадцатилетний мальчик Юрий Чирков. Он вспоминает разговоры с Евгеном Плужником. «Не беда, что вы попали в тюрьму, да еще в таком раннем возрасте, — говорил ему Евген Павлович. — Это тоже жизненный опыт, и он вам еще понадобится». Следовательно, поэт не только сам держался, а еще и пытался подбодрить товарищей по несчастью.

На втором этаже — впритык расположены две палаты для неизлечимых больных. Отапливались они общей печкой, дрова заготавливал пожилой крестьянин-украинец.

Палата №1 предназначалась для инфекционных больных, в палате №2 лежали туберкулезники (8 человек).

Мне посчастливилось ее разыскать. Сухо, тепло, высокие окна выходят на Корежную башню. Светло: когда-то в этом корпусе размещалась иконописная мастерская. Кровать Плужника стояла сразу под окном (конечно, зарешеченным).

Мы достаточно много знаем об этих последних днях жизни Евгена и благодарить за это должны санитара Николая Тайгу родом из Чигиринщины. Во время коллективизации семью его раскулачили, родителей вместе с четырьмя детьми отправили в Сибирь. Там он в первый раз увидел таежные леса, был потрясен — вот откуда эта приобретенная фамилия: Тайга. После смерти родителей, братьев и сестер Николай бежал на родину. В родных краях добрые люди его приютили: он выпасал табун, ходил в школу. Окончил в Киеве фельдшерские курсы, и это спасло Николая после повторного ареста. Оказавшись на Соловках, как специалист постарался пролезть санитаром в лазарет. Определяющую причину Николай Тайга не скрывает: постоянное ощущение голода.

• «Работа моя в больнице была тяжелой, но я добровольно заявил о своем желании, чтобы можно было немного больше есть: больница имела свою отдельную кухню. В те времена варили там — сравнительно с пищевым режимом соловецких узников — роскошно, и я всегда мог возвращаться после работе в свою камеру с полным котелком — к огромной радости своих приятелей».

Официально Николай числился за 1-й (инфекционной) палатой, однако, увидев известного поэта, обратился с просьбой к больничному начальству, чтобы ему разрешили ухаживать за Плужником персонально. И о таком разрешении ему сообщили — не освобождая, конечно, от обслуживания инфекционной палаты.

• «Состояние здоровья Е. Плужника было безнадежным... он уже не вставал с постели. Все время около него была подушка с кислородом. Аппетит имел очень плохой... Говорил с трудом, тихим голосом, язык его время от времени останавливался, и он тогда рывком втягивал воздух; но произносил слова четко и выразительно».

• «Евген Плужник, лежа в больнице, писал. Писал и по ночам, потому что я, придя утром в палату, иногда заставал его с бумагой в руках или видел на тумбочке у его кровати свеже исписанные листы, а поэт, измученный бессонницей, лежал неподвижно, с прикрытыми глазами, напоминая мертвеца. Я до сих пор вижу на одеялах (Плужник укрывался тремя одеялами, а иногда клал еще сверху свое пальто) его белые, исхудавшие, но красивые руки с голубеющими жилами и длинными пальцами и глубоко впалые глаза».

• «Он читал иногда мне свои стихотворения. Тематику их уже не припомню: в одном из них было обращение к друзьям. Помню только общую эмоциональную атмосферу их — пессимистическую и мрачную».

• «При всем своем желании, — кается Николай, — я не мог бы взять с собой и вынести из больницы написанное Евгеном Плужником: каждый вечер дозорные, забирая меня с работы, проводили обыск в сторожевой комнате штрафизолятора, где я в те времена находился; иногда приказывали даже раздеваться и заглядывали во все уголки и углубления, которые есть на человеческом теле».

Исписанные поэтом ночью листы бумаги утром забирала с собой строгая охрана для изучения. По крайней мере можно предположить, что это делалось с подобной целью, не так ли? Поэтому имеем слабую надежду, что те листы хранятся в «Наблюдательном деле» Евгена Плужника! А хранятся они в Петрозаводском или Архангельском архиве ФСБ, дожидаются определенного времени. И даст Бог, их не пустят по ветру, и мы еще прочитаем предсмертные, заветные поэзии Евгена Плужника...

Все может случиться, тем более, как известно из русской литературы, «рукописи не горят»!

Поистине ценными сведениями обогатил наше литературоведение санитар из Чигиринщины Николай Тайга!

• «Момент приближения смерти Евген Плужник почувствовал точно и безошибочно. Однажды зимним днем в начале 1936 года он совершено спокойно, тенью голоса, слабо шевеля своими тонкими губами, сказал мне: «Мыкола, принеси мне холодненькой воды; я умоюсь, вспомню Днепр и умру».

Немного приподняв писателю верхнюю часть тела, я поставил миску с водой на животе. Плужник медленно макнул правую руку, поднес ко лбу и так держал ее некоторое время, закрыв глаза — как человек, который вспоминает; потом опять макнул пальцы обеих рук в воду и слабо потер их друг о друга. Потом утерся полотенцем, что его я подал, — так же медленно, вяло. Я помог ему лечь и укрыться одеялами до подбородка; взял миску и отошел с ней. Через какую-то минуту-две я опять был у кровати. Писатель уже не дышал...».

• «Старший санитар и я занесли тело покойного в морг, что стоял поблизости, — мрачное строение подвального типа, слабо освещенное двумя, хотя и большими, окнами, решеток на них не было: в арестантских помещениях этого типа они были уже не нужны... Я нес усопшего за ноги, они, вспоминаю, были опухшие. В морге было уже двое немых гостей. Мы положили неподвижное тело рядом с ними на деревянный, похожий на нары, стол, который стоял посередине, и вышли.

Я спросил санитара (это был солидный по возрасту мужчина, украинец, крестьянин из Черниговщины), когда похоронят Плужника. Он, как старый санитар, знал больше о подобных порядках. «Не сразу, по-видимому, через дня три, — был ответ, — его, как и всех, будут еще анатомировать».

Это весьма существенное обстоятельство. Во всех энциклопедиях и справочниках смерть Плужника датируется 2 февраля 1936 г. Между тем по лагерному делу находим официальный «Акт о кончине»:

• «Составлен 1936 года января 31 дня. Отдел. ББалт. 1, пункт Кремль. Мы, нижеподписавшиеся заведующий лазаретом — на пункте Кремль врач Титов Л. Т., палатный ординатор Тюрк Г. А. и дежурный палаты Гарбуз составили настоящий акт в том, что сего числа января месяца 1936 года в 12 часов 15 минут умер находившийся на излечении в упомянутом уже лазарете заключенный Плужник Евген Павлович, поступивший на излечение 4 октября 1935 года.

• Заключенный Плужник имел 37 лет от роду. женат. Прибыл в ББлаг 15 июня 1935 года, как осужденный В/с В. к. Верхсуда СССР по 548-11 ст. УК 10 лет.

• Месторождения: слобода Кантемировка Ц.Ч.О. (Центральна чорноземна область. — Л.Ч.)

• Семья его находится: Киев, Михайловский переулок 36, кв. 42.

• При наружном осмотре трупа умершего найдены следующие приметы:

• Рост в/средн., цвет глаз карий, цвет волос на голове т/русый.

• Смерть последовала от туберкулёза легких.

• Бывшие при Плужнике вещи при поступлении в лазарет взяты на хранение в кладовую по квитанции № 711 от 4.10.1935 г.

Настоящий акт составлен в трех экз.

Три подписи...»

И наконец все становится на свое место, все данные согласовываются между собой. Григорий Майфет, осужденный по тому же делу, что и Евген Плужник, сидевший одновременно с ним на Соловках, утверждает, что Евгена Плужника похоронили на Соловецком кладбище 2 февраля 1936 г.: вот и есть дата, когда Евгена Плужника вывели из списков Соловецкого лагеря. Еще одна деталь: Григорий Майфет рассказывал, что среди друзей, которые сопровождали Евгена Павловича в последний путь, был его друг Валерьян Пидмогильный, и это произошло точно в день его рождения: 2 февраля.

Таким образом, можно считать абсолютно доказанным, что Евген Плужник умер 31 января 1936 г. в двенадцать часов 15 минут.

Последнее письмо, которое пришло жене из Соловков, датировано было 26 января 1936 г. Написано письмо чужим почерком, но одно предложение Евген Павлович дописал своей рукой: «Клянусь тебе: я все равно выживу».

Приятели и земляки Евгена Плужника, которые сошлись 2 февраля на грустном Соловецком кладбище, не имели возможности установить ни памятник, ни даже православный крест. Разве что воткнули в небольшой могильный холм деревянную палку, к которой прибили фанерную дощечку, на которой Валерьян Петрович суриком вывел надпись: ЕВГЕН.

Николаю Тайге пришлось побывать на этом кладбище в 1938 г.: «Вокруг многих могил торчали лишь палки с гвоздем на верхнем конце — фанерных дощечек уже не было. Следовательно, несложно предположить, что могила Е. Плужника могла вскоре после его смерти затеряться среди множества других, уже безымянных бугорков».

* * *

Вместе с тем место его в украинской литературе остается до сих пор вакантным, уникальным. Действительно, как здесь не удивишься: поэт, рожденный за пределами Украины, который проработал в поэзии десять лет (всего лишь!) — и такой неповторимый (знаковый) голос! Нет, не был Евген Плужник контрреволюционером, террористом, украинским буржуазным националистом — так же, как не был пассионарием, радикалом, глашатаем свободы и независимости. По-видимому, не стоит приписывать ему несвойственные грехи и достоинства.

Евген Плужник был тем, кем он был: органом — неразгаданным и непостижимым, с помощью которого украинский народ выразил, высказал всю трагичность собственного бытия в трагическом ХХ веке.

Вспоминаю, как весной 1989 г. поспешно, лихорадочно готовилось организационное заседание Украинского «Мемориала». Лихорадочно, суетливо подбирались тексты, которые могли бы стать лозунгом новообразованной структуры. Мы пролистали десятки сборников, перечитали сотни стихотворных строк. И все-таки остановились на болезненных строфах «Галілея» Е. Плужника:

«Ой упали ж, впали криваві роси

На тихенькі-тихі поля...

Мій народе!

Темний і босий!

Хай святиться твоє ім’я!

Убієнним синам твоїм

І всім тим,

Що будуть забиті,

Щоб повстати в безсмертнім міті,

                 Всім!

                Їм —

               Осанна!»

Такие слова не пишутся чернилами — выливаются неожиданно из самого сердца. Сказано это за всех, и о себе также — тихого, серенького, затерянного в мирах, влюбленного в родную землю:

«А в серці біль самотній — о, якби

Бодай на мить узріти

                  шлях широкий,

В далечині такі прекрасні роки,

Віків прийдешніх відблиск голубий!

Де на сторожі правди — «не убий!»

Поставлять люди —

                примус одинокий,

Й лише в казках залишаться

                морлоки —

За хліб черствий ошукані раби...»

Об авторе. В конце января книга поэзии Леонида Череватенко «Закляте залізо» получила премию Президента Украины «Українська книжка року».