Как Украине найти саму себя?

Один мой знакомый философ как-то сказал: «Нормальная человеческая жизнь — это жизнь в пяти поколениях». То есть, кроме своей индивидуально-биологической, это еще и жизнь родителей, дедушек и бабушек, а потом — детей и внуков. Эти жизни, конечно, не буквально про-живаются индивидом, но они пере-живаются им в тесном и экзистенциально открытом общении с близкими кровными родственниками. Хотя, конечно, живая связь между разными поколениями одного рода бывает (собственно, должна быть) настолько плотной, настолько непосредственной, что здесь, вероятно, следует говорить и о про-живании этих жизней; ведь общение происходит не между обезличенными «теми» и «этими», а между «я» и «ты», где каждая сторона в таком общении выступает не объектом, а открытым к мельчайшим движениям души и духа другого субъектом. И то, что произошло за годы до твоего физического рождения, становится твоим собственным опытом и может даже сниться в подробностях, которые тебе не изображали.

А вот без такой жизни-в-пяти-поколениях у людей возникают проблемы. Иногда очень непростые. И на личном, и на общественном уровнях. Проблемы, которые даже описать сложно, но они «выскакивают» на каждом шагу, и мы даже не понимаем, откуда берутся. Ведь когда распалась связь социально-индивидуального времени, то нарушается и тонкая ткань психической жизни человека, его способность к освоению социокультурных достижений — не только сугубо национальных, а, с одной стороны, общечеловеческих, с другой — родственных.

И это не просто абстрактные философские размышления. В течение последнего столетия действие всего сонмища факторов, которые непрестанно разрушают единство человеческого жизненного мира (во всех смыслах последнего понятия), почувствовала на себе, пожалуй, каждая семья в Украине. Автору этих строк еще повезло: он имел возможность непосредственно общаться со своими родственниками не только за два, но и за три поколения до себя. С другой стороны, полностью ли соответствовало это общение писаным и неписаным правилам и нормам сопереживания, о которых пишут теоретики? Был ли это откровенный и открытый диалог? Ой, нет. Мой дед, Григорий Чалый, офицер Красной армии, был в числе тех 26 000, которые вышли из Киевского окружения (в плен попали, напомню, 665 000 советских бойцов и командиров), а затем получил ранение под Сталинградом. Он почти ничего не рассказывал о той войне. Говорил: «Все, что о войне пишут, как ее показывают в фильмах (а были брежневские времена) — неправда, ложь. Все было гораздо страшнее, а как — вам лучше этого не знать». Только раз (когда я уже был студентом) у него вырвалось: «Если бы Гитлер не был так глуп, все бы закончилось через несколько месяцев...».

И только сейчас я его полностью понимаю. А тогда — откуда взяться тому пониманию, тому открытому диалогу? Он небезосновательно боялся меня и моих друзей, а мы, воспитанные хоть и на шестидесятнической, но все же на советской почве, не способны были воспринять истину о войне, действительно как о самом страшном, что может создать воображение — не только на эмпирическом, чувственном уровне, а и на уровне, так сказать, концептуальном, на уровне большой (только в чем большой?) политики.

А моя прабабушка рассказывала младшим поколениям о временах, когда она была гимназисткой, когда ее с подругами приглашали на какие-то праздники «Миша и его друзья» ... И когда выяснилось, что «Миша» — это был Коцюбинский, уже не было у кого спрашивать ...

Я был тогда слишком мал, чтобы интересоваться теми рассказами. Впрочем, а если бы и был старшеклассником? Школа превращала (боюсь, что и сейчас превращает) связь времен, причастность к живой, парадоксальной, личностной отечественной истории (на уровне нации или на уровне семьи, не имеет значения) во что-то формально-казенное, в сумму громких слов, а не в экзистенциальное переживание.

Кто-то может, впрочем, сказать: разве уровень Великой Истории через семейные воспоминания и семейное ощущение чего-то настолько важны? Были у тебя те два поколения «до», вот и радуйся! Но как отделить «личное» от «истории», когда они переплетены? Когда у одной из моих бабушек любимым писателем ее молодости был Винниченко (его до определенного времени печатали в УССР), и она наизусть могла пересказывать его романы, тогда как официально этого персонажа как бы не существовало? Когда другая бабушка успела увидеть по телевизору Майдан, проголосовать за Ющенко, но одновременно и скептически предупредить: «В 18-м году я девочкой тоже подпрыгивала и выкрикивала: свобода! свобода!». И о Голодоморе в нашей семье, конечно, знали, но до какого-то времени не очень говорили — все хорошо знали, откуда начиналась тропа в лагеря ...

Тоталитарная, но одновременно и колониальная система, в рамках которой жило украинское общество в большинстве своем этого даже не осознавая, наложила тяжелый отпечаток на развернутое в социокультурном времени-пространстве бытия рядовых граждан этого общества. И не только физический, уничтожив одних и способствуя гибели других, но и экзистенциально-личностный, неестественно ограничив, изменив, искалечив даже поле семейного общения, не говоря уже об отношениях между людьми на производстве, в учебных заведениях, в армии, и даже на пенсии. Речь идет не только об интеллигенции, которая это все чувствовала, разумеется, более остро; миллионы и миллионы т.н. «рядовых» подданных Советской империи чувствовали, говоря словами Владимира Высоцкого, что «все не так, как надо». А почему «не так» — многие до сих пор не могут самим себе объяснить.

Поэтому задачей (или сверхзадачей) отечественного интеллектуального сообщества, на мой взгляд, является помочь всем почувствовать и понять измерения жизни тех поколений, которые были перед нами, собственно, жизни наших родных, а следовательно — и нашей жизни. «Связать узелки» на волоске времени, чтобы соединить в определенную целостность свое прошлое и настоящее, чтобы дать возможность нашим читателям и слушателям — хотя бы опосредованно — пережить и прожить забытое, занавешенное покрывалом дней и лет, или то, что приказано было забыть. И все это сделать ненавязчиво, без излишней профетичности, но и без тупого цинизма.

А еще — попробовать демифологизировать историю и посмотреть на колониальное наследие глазами людей, свободных как от попытки истерического «очищение» рядов украинства от «чужого» элемента, так и от лакейского «прогибания» перед бывшей метрополией. И при этом избежать соблазна оплакивания горькой судьбы Украины, которая, мол, только и делала, что изнывала под ярмом различных захватчиков. Но в действительности Украина — несмотря на все — жила и работала, и мы, похоже, просто недооцениваем себя; Оксана Забужко рассказала о случае из своей практики преподавания в одном из университетов США, когда студенты в ответ на ее рассказ о трагической судьбе украинской культуры в условиях тоталитаризма заявили, что украинцы — это уникальная нация: ни одна другая в таких условиях не выжила бы и тем более не сохранила бы свою культуру и свою идентичность.

Что же касается того, как относиться к выдающимся украинцам колониальной эпохи (под какими бы флагами и какими лозунгами не выступала в эту пору метрополия), то, кажется, стоит присмотреться к ирландской истории. В XVII веке (практически одновременно с разделением Украины между Речью Посполитой и Московией) Ирландия становится английской колонией; она ведет тяжелую борьбу за свои права, сначала под лозунгами самоуправления (гомруля), затем — полной независимости. Эту независимость в ХХ веке Ирландия провозглашает практически одновременно с Украиной, но удерживает ее, в отличие от нас (не удивительно — рядом нет тоталитарных агрессоров). О’Брайен и О’Коннор, Фитцджеральд и Кейси, Коннели и Келли, Кэролл и Макгоуэн — персонажи с такими фамилиями массово фигурируют не только в собственно ирландской, а и в британской истории. И если речь идет о военных или медиках Британской империи, то они с честью выполняли свой долг в тяжелых условиях, и никто их за это не клеймит в родной стране, с другой стороны, никому не придет в голову презирать тех борцов за независимость, которые сотрудничали в борьбе против Великобритании либо с революционной Францией, либо с кайзеровской Германией. История — вещь сложная, и поэтому ни то ни другое не считается «коллаборацией»...

Собственно, ничего постыдного в том, чтобы оказаться в состоянии колонии, не было. Слишком сложно и неоднозначно разворачивалась мировая история, и не только в течение прошлого века. А вот попытки описать и «теоретически» обосновать колониальное положение как нечто идеальное, совершенное, очень необходимо народу, чтобы раскрыть свои качества, подавать империю как нечто «родное» — это уже что-то ненормальное, если не сказать больше. Пора уже смотреть на себя, на свою историю, на ее главных личностей собственными глазами, а не глазами метрополии, как бы красиво это видение не было завернуто в привлекательные фантики «высокой» российской культуры с ее мощным колониальным и тоталитарным стилем. Поэтому если мы хотим, чтобы Украина не была рабой восстановленной уже империи, следует заботиться о нашей культурно-исторической самоидентификации. Заботиться постоянно, как бы это не казалось кому-то анахроничным в эпоху постмодерна (где он, тот постмодерн, когда за дело берутся «кремлевские чекисты»?). Выстраивая знаковые ряды собственной культуры и собственной истории, одновременно «забирая» у метрополии тех достойных, кто принадлежит вовсе не одной ей, а порой — и совсем не ей.

А еще стоит отслеживать в исторических драмах те «точки бифуркации», те развилки и альтернативы, которые по сей день остаются актуальными, или по крайней мере не полностью пройденными. Так как имеющиеся сейчас возможности нередко коррелируют с теми возможностями, которые были раньше, поэтому то, какой будет Украина завтра, чего ей ждать от самой себя, напрямую зависит от способности украинского общества понять само себя и сделать выводы из истории, близкой и далекой. Чтобы хоть как-то восстановить, пусть даже не в практике живого общения, ту почти утраченную связь между поколениями, ту «вертикальную» полноту человеческой жизни, которую разрушил ХХ век.