Киев, 22 июня. 70 лет тому назад

Сегодня выдающиеся и, казалось, достопамятные и однозначно трактованные события прошедшей войны через 70 лет выглядят несколько иначе, чем об этом писалось и говорилось в советские времена. Теперь можно не только повторить известное, но и сказать немало нового, обнародованного и по-новому осмысленного. Только не нужно пугаться, если правда кому-то — до сих пор зашоренному — не понравится. Коснемся лишь нескольких дней из жизни украинской столицы семидесятилетней давности. Эти разыскания основываются и на документах официальных, и на мемуарах, и на личных, семейных воспоминаниях.

Вечером 21 июня 1941 года начальник штаба Киевского особого военного округа генерал-лейтенант Максим Пуркаев доложил по телефону начальнику Генерального штаба Рабоче-крестьянской Красной армии Георгию Жукову, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, сообщивший о выдвижении немецких войск в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Той же ночью в военные округа поступила директива №1. На выполнение ее в Киеве в 3.00 места возле зенитных пушек и счетверенных зенитных пулеметов заняли расчеты частей 3-й дивизии противовоздушной обороны. В 3 часа 10 минут в Киеве объявлена боевая тревога для ночных истребителей. А на рассвете командиры 2-го и 43-го истребительных авиаполков подняли в воздух по одной эскадрилье для боевого дежурства. Мирное население, понятное дело, ничего не знало, спокойно спало в ожидании назначенного на тот день общегородского большого праздника физкультурников — с торжественным открытием нового стадиона имени Никиты Сергеевича Хрущева (в настоящее время это — Национальный спортивный комплекс «Олимпийский», где в 2012 году должны состояться заключительные футбольные соревнования).

Одновременно для поддержки истребителей, находящихся в воздухе, с аэродрома в Бородянке взлетели шесть истребителей «Поликарпов» И-16 из 255-го истребительного авиаполка и пять истребителей И-153 «Чайка» из 2-го истребительного авиаполка. Боевые посты заняли экипажи кораблей Пинской военной флотилии, дислоцированные на Днепре под Киевом.

В отличие от пограничных округов, где немало командиров Красной армии, деморализованные противоречивыми довоенными приказами, боялись суровых репрессий и не сразу перешли к активным действиям против агрессора, в Киеве все пушки немедленно начали стрелять на поражение.

Утром 22 июня самолеты 4-го Воздушного флота Люфтваффе нанесли бомбовый удар по «объекту №12» — Киеву. Бомбы упали и на мирные кварталы, и на промышленные объекты, и на военные, в частности, на казармы НКВД и военное училище на Печерске, машиностроительный завод «Большевик», на электростанции, на авиазавод №43, железнодорожный вокзал, военные аэродромы Борисполь, Гоголев, Гостомель, Жуляны, на киевский аэропорт в Броварах (причем здание аэровокзала было уничтожено).

Как доложили советские летчики, «атаками истребителей и зенитным огнем большие группы вражеских самолетов были рассеяны, к объекту прорвались лишь отдельные самолеты».

Автору этих строк тогда было четыре года, но родители и старший брат Георгий проснулись от необычных звуков, наблюдали из окна нашего высокого дома №14 на Круглоуниверситетской улице полеты тех бипланов И-153 «Чайка» и разрывы зенитных снарядов едва ли не рядом! Это зрелище и дало основание отцу сделать предположение о репетиции спортивного праздника — как тогда было заведено — военизированного. Он должен был состояться именно в тот день — 22 июня. Сомнения развеял телефонный звонок приятеля отца — жителя Подола: «Это — война! На Подоле уже упали бомбы!».

По обнародованным данным, утром 22 июня в Киеве погибло 25 человек, 76 были ранены. Среди погибших — рабочие завода «Большевик»: одна из бомб попала в чугунно-литейный цех. На следующий день на заводе состоялся траурно-патриотический митинг. На Лукьяновское гражданское кладбище рабочие на руках принесли 17 гробов. В минуты прощания вдруг крышка одного из них сдвинулась — оказалось, что литейщик Иван Махиня, тяжело контуженный и раненный, ожил!

В то утро бомбы упали также на Козловский улице, и мой брат бегал смотреть: разрушенные дома, огромные ямы-воронки и... облачка перьев из подушек и перин (а все ли читатели знают, что такое перина?). Киевляне называют и другие места падения первых бомб: вблизи подземного штаба КиУР в Святошино, на Воздухофлотском шоссе, где будто бы содержался запасной штаб КОВО — в подвале недостроенного учебного корпуса Инженерно-строительного института.

Рассказывали, что над Аскольдовой могилой был сбит немецкий самолет, а летчика, спасшегося на парашюте, поймали и привели в штаб КОВО — на улицу Банковую, 11. Это — по слухам, но первый немецкий самолет над Киевом таки сбили краснофлотцы монитора «Верный» — первым выстрелом из зенитной 76,2 мм пушки. Тот сбитый «Юнкерс» Ju-88 радостно фотографировали военные корреспонденты, снимки разошлись по многим изданиям и стали уже хрестоматийными.

Но официальное сообщение о том, что началась война, прозвучало у нас по радио только в 12 часов дня, то есть через 8 часов после начала боевых действий — в выступлении по радио наркома иностранных дел Вячеслава Молотова. Он отметил, что немцы «подвергли бомбардировке из своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено свыше двухсот человек». Свыше — это сколько?

«То, о чем советские люди боялись даже подумать — большую войну и большую беду — принес им рассвет 22 июня 1941 года — пишет историк Михаил Коваль. — Ошеломляющая весть... расколола отечественную историю на три эпохи: довоенную, военную и послевоенную».

Первые слухи и предположения, будто бы это военные учения, быстро развеялись еще задолго до официального сообщения по радио.

Киевлянин Федор Худяков передает слова одной колхозницы, услышанные в то утро на базаре: «Никакая это не учебная [тревога], это — война! Вот мы ехали поездом через Пост-Волынский, так там из самолетов бомбы бросали. Я сама видела, как они взрывались, а затем на носилках раненых и убитых носили».

А вот строки из дневника Елены Скрябиной, обнародованные М. Ковалем:

«Речь Молотова звучала с запинками, торопливо, как будто ему не хватало воздуха. Его ободрительный призыв воспринимался как совсем неуместный. Сразу же возникло ощущение, будто бы чудовище, медленно приближалось какое-то пугало и нагоняло на всех ужас. После сообщения я побежала на улицу. Город был в панике. Люди спешно, перекинувшись парой слов, бежали в магазины и скупали все, что попадало под руку. Как неистовые, носились они по улицам. Многие бросились в сберкассы, чтобы забрать свои сбережения... Но выплата была прекращена. Лишь под вечер стало на удивление тихо. Казалось, что все куда-то попрятались от ужаса».

В конце того же дня Г. Жуков был в Киеве — у Н. Хрущева на Михайловской площади, где тогда располагался ЦК КП(б)У. Киевский особый военный округ стал Юго-Западным фронтом под командованием генерал-полковника Михаила Кирпоноса. Штаб фронта разместился в Тернополе.

На следующий день, 23 июня, в понедельник, в газете «Правда» появилась программная статья Емельяна Ярославского (Минея Губельмана) под заглавием «Великая отечественная война». Именно с тех пор это название прижилось как официальное советское внутреннее название немецко-советской войны. Статью перепечатали и другие газеты, которые вышли во вторник, 24 июня (в понедельник выходила только «Правда», остальные были выходные). Все газеты разместили на первой колонке Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации «военнообязанных, которые родились с 1905 по 1918 год включительно». Первым днем мобилизации стало 23 июня 1941 года.

Хотя в указе четко отмечался призывной возраст, но, например, отец автора этих строк, хоть и родился в 1902 году, тоже пошел 23 июня на фронт. Еще несколько знакомых и родственников, рождения 1901, 1898 годов, также были призваны в РККА. Из архива семейных документов, переживших нацистскую оккупацию, видно, что в понедельник 23 июня 1941 года отцу на работе выдали справку о том, что он «освобожден от работы в связи с уходом на сборы в РККА», и с ним «произведен полный расчет, выданы облигации госзаймов и трудовая книжка». С этой справкой он в тот же день и пошел на призывной пункт, который располагался в средней школе на улице Дарвина, 1.

Сохранилась еще одна справка, выданная Ленинским райвоенкоматом г. Киева 10 июля 1941 г. моей маме, о том, что «командир запаса Ленинского РВК т. Малаков В.Ф. мобилизован в ряды РККА по Указу Верховного Совета СССР от 23 июня 1941 г.». А на обороте этой справки начфин Райвоенкомата написал 1 августа, что «выдано в порядке приказа НКО №242 за июль м-ц на 3-х иждивенцев 250 руб.». Такая же сумма выдана 15 августа — за август. Уже и слово «иждивенец» вышло из обихода.

Вот так, на языке обычных справок, «сборы» старших по возрасту мужчин превратились в мобилизацию. Тогда в армию взяли 200 тысяч киевлян. Да, действительно, как поется теперь, «возвратились мы не все...», «за ценой не постояли...». Но это уже другая «песня» — тогда об этом не шла речь. К счастью, наш отец вернулся домой в 1945 году старшим лейтенантом, с медалью «За боевые заслуги». Впоследствии к ней добавилась «За оборону Киева», но и не об этом наш рассказ. Просто к слову вспомнилось.

24 июня 1941 года газета «Известия» поместила стихотворение Василия Лебедева-Кумача «Священная война». Положенная на музыку композитором Александром Александровым, песня сразу прозвучала по радио. С тех пор она стала своеобразным патриотическим гимном, или, как теперь говорят, знаковой песней для представления о начале той войны. Именно о начале, потому что ход военных событий вызывал уже другие впечатления и мысли. Ведь в сорок первом «черные крылья» таки посмели летать «над Родиной» сколько хотели, и враг так же, сколько хотел, топтал «поля ее просторные». В сорок первом, также — в сорок втором, а потом «Священная война» уже не вызывала таких эмоций, оставшись, повторим, упоминанием о первых днях войны.

А еще своеобразным паролем 1941 года в памяти нескольких поколений навсегда остались другие, более простые и не такие суровые и патетические слова, положенные на музыку шлягера «Синий платочек». Эта песенка пришла с эстрады в исполнении известных певцов и певиц, а автором музыки был композитор и руководитель польского джаз-оркестра Ежи Петерсбурский. Его ансамбль «освободили» в сентябре 1939 года в Белостоке (тогда этот город отошел к СССР). Поэтому с первого дня войны запели:

Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.
Кончилось мирное время,
Нам расставаться пора.
Я уезжаю, быть обещаю
Верным тебе навсегда.

Как все популярные песни советских времен, «Синий платочек» тоже получил несколько вариантов текста, составленных неизвестными народными авторами. Поэтому «киевский» вариант образца 1941 года до сих пор вспоминался только по этим первым двум куплетам. А следующие куплеты песни, известной под названием «Провожанье», выглядели так — тоже впоследствии потеряв актуальность:

И ты, гляди,
с чувством моим не шути,
Выйди, подруга,
К поезду друга,
Друга на фронт проводи.
В армию едут ребята,
Едут на фронт воевать.
Девушки плачут,
слез не покажут,
Будут в тылу помогать.
Стукнут колеса состава,
Поезд помчится стрелой.
Я в эшелоне, ты на перроне,
Ты мне помашешь рукой.

Между прочим, тогда махали всей рукой вверх-вниз, это уже в пятидесятые годы пришел к нам с Запада обычай махать лишь ладонью слева вправо.

Прошли годы, десятилетия и в новых публикациях по-другому выглядят официальные «героические» легенды, сложенные в годы войны «для подъема боевого духа». Одной из таких популярных легенд стал первый воздушный таран, осуществленный «по-нестеровски» в небе над Киевом летчиком-истребителем 43-го истребительного авиационного полка Дмитрием Зайцевым.

Бывший летчик-истребитель, участник боев в небе Китая в 1939 году, а в 1941 году — при обороне Киева, Дмитрий Пантелеевич Панов (1910—1994) писал:

«В первый же день войны Дмитрий Зайцев, бывший летчик моего звена, во время службы во 2-м авиационном полку, эскадрилья которого сменила нас 22 июня над Киевом, во второй половине дня, при встрече с бомбардировщиками противника, осуществил воздушный таран — первый на Юго-Западном фронте. По официальной версии, Дима Зайцев — курносый русский парень, хладнокровно обрубил лопастями своего самолета [«Поликарпов» И-16] хвостовое оперение «Юнкерса», после чего осуществил вынужденную посадку. «Юнкерс» упал по маршруту движения немецких бомбардировщиков возле Радомышля, и к нам на аэродром привезли окровавленные комбинезоны немецких летчиков, погибших при катастрофе, и пулеметы из немецкого бомбардировщика — очевидно, для поднятия боевого духа. А в действительности, по рассказам самого Димы Зайцева, еще не готового стать Героем Советского Союза и попасть в официальные святцы, дело выглядело таким образом: Зайцев довольно удачно в скольжении со снижением сверху вниз, что увеличивало скорость самолета, догнал бомбардировщик, который отстал от строя при развороте «девятки» налево, и принялся поливать его из всех наших четырех пулеметов «ШКАС» — конструктор Шпитальный. Скорострельность этих пулеметов была отличной — 1300 выстрелов в минуту, но после длинных очередей пулемет имел привычку захлебываться, и его нужно было перезаряжать, дергая кольца в кабине летчика, присоединенные к тросам, размещенным около самих ног летчика. Атака вышла удачной, стрелок бомбардировщика под задним колпаком возле хвоста, очевидно, был убит, и его пулемет встал свечой и замолчал. Прекратил огонь и стрелок, стрелявший из спарки с переднего колпака. Но «Юнкерс» был прикрыт достаточно надежно. Как ни стрелял Зайцев по «Юнкерсу», но наши мелкокалиберные пулеметы не могли причинить ему существенного вреда и, в конце концов, заели. Дима наклонился и начал дергать за кольца перезарядки пулеметов, прекратив наблюдение за курсом. Истребитель за несколько секунд догнал бомбардировщик и ткнулся своим винтом в его хвост. Как это иногда бывает в жизни — специально такую операцию повторить наверно бы, не удалось. А случайно вышло: винт истребителя срубил руль поворота и руль глубины полета бомбардировщика, который сразу клюнул носом вниз и полетел к земле.

После удачного приземления Димы, который очень хорошо попал в струю, дня через два вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза с вручением медали «Золотая звезда» и ордена Ленина за героический подвиг в воздушном бою. Вокруг подвига сразу же поднялась невероятная шумиха, и стало ясно, что летать и воевать, рискуя погибнуть, такому герою, как Зайцев, не к лицу. Он должен был быть не по зубам фашистским асам. Для этого Диму срочно назначили командиром полка истребителей ПВО в город Горький, куда немцы наведывались только по праздникам и где Дима до самого конца войны благополучно попивал водочку и парился в бане.

Но наши дела выглядели не так блестяще. В первый же день войны нам пришлось трижды вылетать для прикрытия Киева. Барражировали на высоте 3—4 тысяч метров. Работа нервная и утомительная. В нескончаемом ожидании встречи с противником, в реве собственных моторов. Да еще и землю нельзя было терять из поля зрения. Возле Цепного моста (речь идет об автотранспортном мосте, вместо которого теперь построен мост Метро, и территории современного Гидропарка, а тогда — многолюдной Предмостной слободки. — Прим. авт.), например, был выложен огромный знак буквой «Т» с множеством небольших отростков и большой стрелой из белого полотна, выложенной рядом. В зависимости от соединения этих полотен мы и определяли подход противника к городу. На надежную радиосвязь наша могучая индустрия до самой войны так и не удосужилась».

Современному читателю, который ни на мгновение не расстается с «мобилкой», трудно представить условия тех боевых действий, но так было! Хотя тема наших разысканий — один, первый день войны, но нельзя не процитировать дальше Д. Панова:

«Было понятно, что нашим машинам не удается тягаться с закованными в алюминиевую скорлупу мощными скоростными «Юнкерсами», которые на высоте до трех тысяч метров полностью безнаказанно заходили на Киев, а мы на своих деревянных «Чайках» каждый раз болтались у них в хвосте, пытаясь догнать, но неизменно отставали. Немцы вели себя так, будто нас вообще не существовало в природе.

Начало войны осталось в моей памяти как дикий кровавый театр абсурда, где на сцену выскакивают друг за другом, неистово вопя, пьяные руководящие идиоты, где все работает наоборот, и наши люди будто бы стремятся опередить друг друга в глупости и разгильдяйстве. Должен признать, что нам доставалось и от немцев, и от своих.. Небольшой пример: в мирное время при ночных полетах на аэродроме работало несколько прожекторов, а началась война — исчезли все до одного — их забрали и куда-то вывезли, говорили, что для обороны Москвы. А что же Киев? На всю огромную противовоздушную оборону города их мигало лишь несколько, например, на станции Дарница. Но и в них не было смысла. Даже если прожектор ловил своим лучом самолет противника, мы не могли взлететь для его преследования, потому что не могли сесть на аэродроме, лишенном прожекторов, вслепую. Как обычно, Москва была Москвой, где, по мнению москвичей, только и происходит что-то серьезное, а все остальные — выкручивайтесь, как можете». Какие извечные ситуации!..

Как увидим дальше — в воспоминаниях Д. Панова — еще и через месяц от начала войны не все киевские зенитчики научились распознавать свои и чужие самолеты. Очевидно, не имели они альбома «Военные самолеты СССР», изданного в 1940 году в Москве, где приводятся изображения самолетов в трех проекциях и восьми ракурсах — в воздухе и на земле. В предисловии отмечено: «Настоящий альбом является пособием для изучения внешнего вида военных самолетов СССР с целью их безошибочного распознавания личным составом наземных войск, а также постами ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь. — Прим. авт.) и летным составом ВВС Красной Армии в полете». Альбом подписан к печати 4 октября 1940 г., поэтому, вероятно, что к началу войны он не успел попасть ко всем, кому предназначался...

Но вернемся в киевское небо лета 1941 года, чтобы проиллюстрировать взаимодействие противовоздушной обороны, по воспоминаниям Д. Панова.

22 июля три девятки немецких самолетов «Юнкерс» Ju-88 зашли с юга, намереваясь нанести бомбовый удар по киевским мостам на Днепре. Их встретило звено «Чаек», ведомое Д. Пановым, и заставило сбросить бомбы не на мосты, а на урочище Теличка. Немцы сразу же пошли на запад, а «Чайки» попали в зону заградительного, уже не нужного огня своих зениток. Артиллеристы должны были отлично видеть, что это свои, абсолютно не похожие на немецкие, самолеты бипланы, которые с первого дня войны барражировали над Киевом. А здесь «Чайки» еще и покачивали крыльями в знак «я — свой». Тем не менее зенитчики успели дать по ним аж четыре залпа.

Панов пишет: «Огонь по своим, в отличие от противника, вышел чрезвычайно эффективным». Осколком снаряда ему пробило смазочный бак, горячее масло залило кабину, забрызгало очки, двигатель начал быстро перегреваться, поэтому пришлось пойти на вынужденную посадку. Он сел на лесосеку неподалеку, на Левобережье, не выпуская шасси и зацепившись крылом за пень. Спасшись чудом, на второй день летчик Дмитрий Панов поехал к киевским зенитчикам «поблагодарить» и предупредил, что в случае повторного обстрела «Чаек» его летчики тоже «перепутают» и положат на позиции зенитчиков серию реактивных снарядов. К счастью, таких случаев больше не было.

Среди многочисленных массовых мероприятий и зрелищ, назначенных в Киеве на тот выходной день 22 июня, отменили только большой спортивный праздник с торжественным открытием Республиканского стадиона им. Хрущева, где «на закуску» должен был состояться футбольный матч между командами киевского «Динамо» и московского ЦДКА (Центральный дом Красной армии. — Прим. авт.). Но все театры и кинотеатры представлений не отменяли ни 22, ни 23 июня! И это — невзирая на Указ Президиума Верховного Совета СССР о введении 22 июня почти на всей территории европейской части СССР, включительно с Украиной, военного положения. Вероятно, общество еще не полностью осознало масштабы угрозы, убаюканное пропагандой о пользе и нерушимости соглашения о ненападении, известного теперь как «Пакт Риббентропа — Молотова»...

29 июня началась эвакуация киевских заводов, фабрик, научных и высших учебных заведений, государственных учреждений — вместе с работниками и членами их семей. А это значит, что еще 325 тысяч киевлян отправилось на Восток — в глубокий тыл. 11 июля передовые части 6-й армии Вермахта вышли на рубеж реки Ирпень — непосредственные подступы к Киеву. Началась героико-трагическая оборона столицы Украины, которая продолжалась 70 суток и спасла Москву от взятия ее до наступления зимы. Но это уже другая тема...