«...Мы успели сказать, что любим его!»

На Аскольдовой могиле состоится Литургия. Напомним, Богдан Сильвестрович умер 22 июля. Легендарный актер похоронен на Байковом кладбище в Киеве. Его смерть стала большим ударом для миллионов почитателей таланта мастера сцены и экрана. Тысячи людей пришли попрощаться в Национальный театр им. И. Франко, с которым связаны 34 ярких и драматичных страницы из творческой жизни Б. Ступки (одиннадцать последних лет Богдан Сильвестрович совмещал игру в театре и кино с административной работой — был художественным руководителем прославленного столичного коллектива). Очень жаль, что знаковые театральные работы актера, хотя и сняты на пленки, но спектакли «Украденное счастье» и «Тевье-Тевель» имеют технические дефекты и демонстрировать можно только фрагменты из них. Планировалось, что в этом году начнутся съемки ленты «Поминальная молитва» — киноверсия легендарного спектакля «Тевье-Тевель», которую должен был снимать режиссер Владимир Лерт... Но смерть Богдана Ступки перечеркнула планы. Фильм выйдет, утверждает режиссер, но это будет совсем другое кино, как посвящение Актеру №1, а роль Перчика предлагают сыграть внуку мастера — Дмитрию Ступке.

Для каждого человека Ступка запомнится по-своему. На сайте «Дня» ежедневно пополняется Книга памяти великого украинца, запись в которой может оставить каждый, кто знал, уважал лучшего из лучших актеров нашей современности, прославившего нашу страну в мире. Своими воспоминаниями о Богдане Сильвестровиче делится академик Николай Жулинский, директор Национального центра театрального искусства им. Леся Курбаса Нелли Корниенко, известный театровед Валентина Заболотная и «преемник» Ступки — главный режиссер Молодого театра Станислав Моисеев, которого позавчера Минкульт назначил исполняющим обязанности художественного руководителя Театра им. И. Франко.

«Звезды — на небе... Ты просто
проводник идей, которые дал
тебе Господь Бог!»

Богдан Ступка

Большая иллюзия считать, что слава ограждает художника от нестерпимой тоски одиночества. Не физического, нет — постоянный рой поклонников таланта, восторженных и суетливых, с пылающими от любви и удивления глазами, с порыванием пожать руку, обнять, притронуться хотя бы к одежде, тогда как их голоса тонут в водовороте бесконечного лепета, а состояние душевное, когда уединение кажется спасением от постоянного обязательства быть не собой, а тем, кем тебя выпестовала слава. Выпестовала и завернула в фольгу блестящей феерии счастья.

Богдан Ступка не переживает свое одиночество в одиночестве. Он действительно физически не одинок. Так мне казалось всегда. И тогда 16 июня, когда я навещал его в больнице «Феофания», где он полулежал на белых пышных подушках и с улыбкой встретил новую, так сказать, порцию сочувственных расспросов и подбадривания его духа. Нам с Иваном Драчом показалось, что Богдан Сильвестрович обрадовался нашему появлению, заулыбался, потому что весело изрек: «Привет! Какие люди! Приветствую!». Только что выбежали из палаты две франковчанки, которые не дощебетали, не дорассказывали всех новостей, которыми привычно нашептываются стены театра. Поэтому они еще подождут, гуляя у буйного на клокот фонтана, пока мы завершим морально тяжелую церемонию посещения больного. Понятное дело, радости мало, Богдан Сильвестрович физически ослаблен, не встает, хотя инфаркт, слава Богу, позади — сердце не заставляет затаено страшиться, прислушиваясь к его тайной, слава Богу, теперь спокойной работе.

— Здесь все в порядке, — и правой рукой показал на сердце. — Боюсь, нужно делать снова операцию, но оно, — и опять правая рука легла на левую половину груди, — может не выдержать. А если делать, то где? Снова лететь в Германию? Вот советуются врачи, советуются... А я вот лежу здесь.

Богдан Сильвестрович голову прислонил к спинке кровати и внимательно посмотрел на нас, словно ожидая какого-то совета. Я не выдержал долгой паузы и начал:

— Мне говорил Владимир Мельниченко, что на днях должен состояться консилиум — врачи посоветуют, что дальше делать, как лечить.

— Жду, жду, а их совета нет. Говорил я: операцию делать нельзя — сердце не выдержит.

Ступка еще ближе наклонил голову к нам и тихо сказал: «У меня нашли онко».

Я опять, чтобы как-то пригасить это тяжелое признание, сказал:

— Говорил с Вашей Ларисой. Сказала, что Вам звонит по телефону часто Иосиф Кобзон, предлагает ехать на лечение в Москву...

— Ага, Ёська звонит. Рассказывает, что у него была онкологическая операция и он, кажется, еженедельно принимает химиотерапию. Если ехать, то в Мюнхен, где мне в прошлом году делали операцию. Но хорошо сделали. Уверяли...

Иван Драч решил перевести разговор в другое русло:

— Я думаю, что все будет хорошо. Тебя подкосил инфаркт. Но когда это было. Теперь эта беда позади.

— Зато новая пришла, — тихо сказал Богдан Ступка. — А ты, Иван, чего здесь, в «Феофании»?

— Да, видишь, сердце... Аритмия. Выписывают, кажется. Где-то во вторник или среду.

И к Богдану Сильвестровичу:

— Вспоминаю твой «Концерт №70». Юбилейный бенефис в твоем театре. Какой ты был тогда остроумный, веселый. Потом, в ресторане, к каждому столику подошел, со всеми переговорил-пошутил...

— Ага, а как мне это далось? — поднял голову Ступка. — Я едва шлепал с палочкой. Видели же! Ходить было трудно. К вашему столику подошел и сел. Кажется, навеки.

В моей памяти этот удивительный творческий вечер, богатый на экспромты, памятные события, встречи, был тогда освещен радостным настроением почитателей великого таланта мастера. Потому что все видели: Богдан Ступка на сцене, он, как всегда, остроумный, веселый, увлеченный поздравлениями, прежде всего участием в этом «Концерте №70 от Ступки» сына, внука и внучки, творчески окрыленный — сыграл даже соло на барабане и тарелках. Музыканты джаз-банды «Богдан», которые весь этот, не трехчасовой ли, вечер исполняли всевозможные хиты и рок-н-роллы, были счастливы, что в их оркестре такой вдохновенный ударник. Знали, что этот львовский «батяр» и «стиляга» увлекался в юности джазовой музыкой. Даже подрабатывал, не из-за материального затруднения, а от желания быть в кругу львовских авангардистов — своеобразных музыкальных мятежников, в роли конферансье джазового ансамбля «Медикус» под руководством талантливого аранжировщика Игоря Хомы.

— Вы не были у нас на премьере пьесы «Райское дело» по Ивану Малковичу? Я, правда, сам еще не видел, но смотрел репетиции. Это что-то особенное. Главный персонаж — Слово. Нет, главное действующее лицо — Слово, а главный персонаж — Иван. Олицетворение украинского народа. Богдан Бенюк так оригинально воспроизводит нашу трагическую и героическую судьбу... Это нужно видеть! Я мечтаю посмотреть на сцене, как Богдан «засевает»... Хлебороб. Андрей Приходько поставил. Люблю этого режиссера. А спектакль такой украинский... национальный! Украинское слово, украинские обряды, обычаи, танцы, песни. Мои щебетуньи из театра столько уже рассказали. Кажется, одни слова, а как они говорят! Слова несут главную сценическую и, конечно, идейно-смысловую нагрузку.

— Меня приглашали. Но почему-то не вышло пойти на премьеру, — сказал я и добавил: — Вы, Богдан Сильвестрович, особенное значение предоставляете звучанию слова в спектакле. Это уже благородная традиция франковцев роскошествовать украинским словом, доносить его звучание и содержание до зрителя.

— Мне до сих пор как-то неудобно. Заньковчане поставили к юбилею Ивана Миколайчука спектакль «Небылицы за Иваном». Хорошее представление. Там Богдан Козак в роли Тлумача — просто замечательный. Как он доносит текст! Слышу не просто каждое слово, а каждую интонацию, ловлю наименьший нюанс звучания фразы. А чего неудобно? Потому что поругал, правда, мягко, но поругал талантливого Юру Хвостенко, который играл роль Ивана. Ну, мямлит что-то себе под нос, а я в зале сижу и не слышу. Думаю, может, я уже глухой? Но других слышу, а почему Иванового слова я не слышу?

И я в то мгновение вспомнил, как по просьбе Богдана Ступки приволок в театр довольно большую охапку поэтических текстов украинских поэтов от древности до современности. Богдан Сильвестрович позвал своего коллегу — режиссера Валентина Козьменко-Делинде — и начал разворачивать новую программу популяризации украинской литературы. Но это сухое, затасканное слово «популяризация» ну никак не подходит Богдану Ступке, потому что он замыслил записать своеобразную антологию украинской поэзии — начитать поэтические тексты для радио, но главное — выступить с чтением поэзий во многих городах Украины.

Тогда, вспоминаю, Богдан Ступка прочитал Шевченко:

«Чи то недоля та неволя,
Чи то літа ті, летячи,
Розбили душу? Чи ніколи
Й не жив я з нею, живучи
З людьми в паскуді,
опаскудив
І душу чистую?.. А люде!
(Звичайне, люде, сміючись)
Зовуть її і молодою,
І непорочною, святою,
І ще якоюсь... Вороги!!
І люті! люті! ви ж украли,
В багно погане заховали
Алмаз мій чистий, дорогий,
Мою колись святую душу!
Та й смієтесь.
Нехристияне»

Это исповедание душевной боли Шевченко творилось Богданом Ступкой тихо, с чувственно акцентированными паузами — мгновенными размышлениями, словно обдумываниями следующего молитвенного признания своих душевных страданий, которые наращивали наплывы отчаяния и вынужденного уединения. Он так выразительно, интонационно неповторимо проговаривал каждое слово, так эмоционально доверчиво переливал настроения, затаенные в этой исповеди Шевченко, в каждое вымолвленное слово, что поневоле нарастало ощущение полного слияния переживаний Шевченко с душевным состоянием Ступки. И тогда Богдан Сильвестрович произнес последние строки поэзии:

«Тепер іду я без дороги,
Без шляху битого... а ви!
Дивуєтесь, що спотикаюсь,
Що вас і долю проклинаю,
І плачу тяжко, і, як ви...
Душі убогої цураюсь,
Своєї грішної душі!»

Не тогда ли у меня закралось сомнение: действительно ли этот знаменитый не только в Украине, но и в Европе, в России актер, выкупанный, как говорят, с головой в славе, осчастливленный самыми престижными премиями и званиями, счастлив, что он без сомнений переживает свои творческие взлеты, а его настроения не заворачиваются в отчужденное от мира одиночество? Почему, спрашивал я себя, Богдан Ступка так часто обращается к этим переживаниям Шевченко, почему его так волнует то внутреннее состояние поэта, когда израненная, оскверненная человеческой гнусностью душа вынуждена отчуждаться, уединяться, а поэт обречен чураться своей убогой души.

Не потому ли любимыми и наиболее успешными героями Богдана Ступки являются те могучие характеры-персонажи, у которых душа болит, разрывается от переживаний, а то и от отчаяния и безвыходного положения. Вспомним короля Лира, гетмана Мазепу, того же Миколу Задорожного из «Украденного счастья», Тараса Бульбу, не говоря уже о Тевье или Дяде Ване. А образ Льва Толстого в спектакле «Лев и Львица», а еще раньше царь Эдип! А какой трагедийный драматизм бурлит в созданном им образе Тараса Шевченко в «Снах за Кобзарем».

Великий мастер-лицедей Богдан Ступка смело идет на импровизацию, которая творится им, бесспорно, в русле развития характера героя, излучая какую-то удивительную уверенность в именно таком сценическом самоисповедании героя. Он отказывается от традиционной толстовской бороды, потому что уверен, что эта семейная драма Толстых, которая разворачивается на сцене, прежде всего внутренняя драма, вызванная страданиями души, и борода ничего не добавит к созданному им образу, а будет лишь мешать «выводить» внутренние переживания на лицо.

...Разговор как-то плавно перетек на театр. С гордостью заговорил Ступка о Камерной сцене имени Сергея Данченко, которую, наконец, после 20 лет перманентного строительства благодаря личному контролю премьер-министра Украины открыли. Богдан Сильвестрович, как всегда элегантный, с серебром окутанной палочкой медленно похаживал, радовался, приветствовал, обнимал всех приветливым взглядом и все вспоминал своего учителя и побратима Сергея Данченко, который продолжил свою творческую биографию в Театре имени Ивана Франко с постановки пьесы Франко «Украденное счастье».

Разве могло забыться то, что открывало и перед актерами, и перед зрителями мудрую, рассудительную, внутренне драматичную режиссерскую работу-раздумье Сергея Владимировича? Данченко интересовала мысль об «Украденном счастье» и о самом Франко ученых Института литературы им. Т.Г. Шевченко НАН Украины. Мы, помню, приглашались на репетиции, обсуждали едва ли не каждую сцену, рассуждали о характерах героев, дискутировали, чувствовали, что Сергей Данченко ищет новую сценическую трактовку этого, казалось бы, традиционного любовного треугольника. Все любят — и все страдают. Кого винить? Разве что традиционно: социальные обстоятельства, судьбу, случай... Пат, все виноваты — и никто!

Богдан Ступка органично вжился в образ Миколы, вернее, создал его по собственному, так сказать, подобию. Мы видим на сцене угадываемого, узнаваемого Ступку и в то же время воспринимаем с органической доверчивостью Миколы. Пылание страстей — любви, гнева, боли, отчаяния — поднимается над социальной действительностью и достигает шекспировской страсти и величия. И в этом полыхании переживаний Богдан Ступка вырастает в таком объемном самовозвеличении — словно феникс появляется из-под еще горячего пепла любви родных и чужих людей, которых он невольно сделал несчастными.

Что поражает всегда в игре Богдана Ступки? Это то, что он не только не боится себя настоящего подавать в каждой роли, выводить, так сказать, в полный рост себя, Ступку, на сцену или на экран, не остерегаясь, что он собой затенит творимую им роль, подменит собой своего героя. А такая угроза существует всегда, потому что Богдан Ступка настолько индивидуально яркая, харизматичная личность, что возможное «затенение» своего героя способно повлечь аберрацию восприятия зрителем спектакля или фильма. Повторяю: Ступка этого не боится, напротив, вроде бы кичится тем, что может легко перевоплощаться в любого героя, органично быть им и одновременно оставаться собой. Со своей характерологической интонацией, голосом, жестами, поступью — всем тем, что живет в Ступке и движет им. Вспомним короля Лира, то безумие страстей, бурный клокот эмоций, который затеняет разум и заливает гнев страданием души.

Сумели ли мы душевно проникнуться болями и переживаниями гетмана Мазепы в фильме Юрия Ильенко «Молитва за гетмана Мазепу», осознать этот сюрреалистический абсурд исторического случая под названием «Полтава» и поступков безумного Петра І? Это только великий творческий дар Богдана Ступки мог «покориться» стилизованному под украинское барокковое «оснащение» идейно-эстетическому замыслу талантливого Юрия Ильенко, который задумал раскрыть безумие ирреального поединка двух исторических великанов на фоне реального, но уже мифологизированного поединка двух миров — самодержавного, деспотического и в значительной мере республиканского, демократического. Это своеобразное, потому что почти неуловимое, внутреннее переиначивание себя ради того, чтобы на время стать кем-то и выглянуть другими глазами из-за театральной маски, которой является его персонаж, на этот грешный мир, творится с какой-то лукавой игривостью. Богдан Ступка не может и не способен смириться с устоявшейся трактовкой реальных исторических личностей таких, как гетман Иван Мазепа, Тарас Шевченко, Иван Франко, Лев Толстой, Зигмунд Фрейд — он их подает зрителям в таком сценическом «толковании», которое отвечает его личному пониманию и восприятию. У нашего мастера сцены и кино какая-то удивительная интуиция на характеры, которые он так искусно досоздает на сцене и за Чехова, и за Франко, и за других драматургов. Даже за самого Гете — вспомним его демонического Мефистофеля. А какой эмоционально возбужденный Ступка, когда «вселяется» в ужасающее безумие Артура Уи или когда «заглядывает» в невыясненный для себя самого внутренний мир Зигмунда Фрейда!

Богдан Ступка всегда искал в своих героях своеобразный контрапункт, благодаря которому он откроет эмоциональные «шлюзы» и направит на зрителя драматичное наводнение страданий, переживаний и надежд своего героя. Эта диалогическая игра со зрителем требует от актера особой персонификации героя, которая и достигается необходимостью максимально органического слияния себя, творца, с персонажем и одновременно сохранения себя, Ступки, перед угрозой полного растворения в образе. Тогда будет не он, Богдан Ступка, торжествовать на сцене, а кто-то другой, тот, кого сотворил драматург, сценарист, режиссер, и тот поглотит актера, и зритель не увидит, не почувствует его, Богдана Ступку. Это невероятно трудная задача, которая предстает перед славным актером, но она по силам Ступке, подвластна его таланту, который чувствует свою чрезвычайную творческую силу, уверенность в себе и веру, что его личный характер будет доминировать в сценическом или экранном представлении героя. Конечно, если толковать характер так, как это делали древние греки: наносить, отбивать.

Магия создания Богданом Ступкой характеров таится в том незримом, но эмоционально ощутимом, сопереживательном «нанесении» индивидуальных особенностей творца на характер творимого им образа. У нас на глазах происходит постепенное слияние сугубо ступковское, характерологически принадлежащего ему, Ступке, с тем иным, другим, который живет самостоятельной жизнью в пьесе, в сценарии, и того иного, другого «завоевывает» Ступка. Правда, не подчиняя полностью себе, а заряжая его скрытую энергию, необходимую для самовыражения, для самоосуществления в спектакле или кинофильме, своей чрезвычайной эмоциональной энергетичностью. Вследствие этого творческого «заряжения» рождается своеобразный кентавр — неповторимо ступковское, но вместе с тем оно не полностью его, Ступки, а того, кто выписал этот образ, кто творил этот характер, который вобрал в себя что-то новое, характерологическое от Ступки.

Вспомним уже далекое, подзабытое, то, что и до сих пор не «выветрилось» из нашей эмоциональной памяти, что питало благодаря игре Богдана Ступки неповторимость спектакля «Память сердца», других спектаклей — «Каменный хозяин», «Ричард ІІІ». Об «Украденном счастье» и «Тевье-Тевеле» нечего и повторяться — все шли на Ступку, все поражались, восторгались Ступкой, а тот буквально роскошествовал на сцене, прямо-таки купался в волнах эмоционального возбуждения зрителей и все «наращивал» какие-то небольшие, но существенные нюансы своей игры, своего вдохновенного любования собой, своим мастерством лицедейства, всегдашним обновлением себя самого в этой или другой роли.

Богдан Ступка на удивление легко, кажется, почти без каких-либо внутренних усилий переходит от одного образа к другому, как это было с кинообразами в фильмах Киры Муратовой «Два в одном», Владимира Бортко «Тарас Бульба» и Кшиштофа Занусси «Сердце на ладони». В часовом измерении эти роли Богдана Ступки «прислоняются» друг к другу, почти нет между ними необходимых пауз для «вращивания» в образ, для обдумывания, выверения своего личного отношения к герою.

Но никого это особенно и не интересует, хотя Богдан Ступка по ночам просыпался и повторял-повторял тексты то на русском языке, то на польском, перечитывал сценарии в самолетах и поездах — эта работа над ролью, «вникание» в образ и стремление в той или иной роли, будь это русский дворянин, украинский гетман, сталинский ученый, советский генерал или новоявленный олигарх, ведется им постоянно. И даже не от необходимости или самопринуждения. Роли «вселяются» в его сознание, медленно, незаметно «перекочевывают» в подсознание и начинают уже себя навязывать, несмотря на время и пространство. Они «заставляют» актера просыпаться среди ночи и повторять за ними фразы, монологи, вызывать их на споры...

— Приходится с ними ругаться, отгонять — чтобы отцепились, — рассказывал Богдан Ступка тогда, когда я его во второй раз посетил вместе с дочерью Олесей в «Феофании». Это было 24 июня, в воскресенье, когда должен был состояться матч Евро-2012 в Киеве между сборными Украины и Швеции.

— Есть перед глазами телевизор. Буду смотреть.

Как отцепиться от тех ролей, которые вжились, нет, въелись в тебя и что хочешь делай! Тараса Бульбу снимали семь месяцев. Замучился до основания. Да еще едва не сгорел. Когда сжигали Тараса. Ветер такой резкий подхватился, налетел, огонь уже начинает лизать бороду, к лицу подбирается. Я тогда перекрестился. Как сняли, то землю целовал, Бога благодарил, что спас. Хуже, когда в тебя «заберется» такая подлая душа, как у академика Лисенко. Нашего землячка. Трофима.

— Я видел этот телефильм. «Николай Вавилов». Вы чрезвычайно сложный характер сумели создать. Внешне все вроде бы нормально, воспринимается этот хитрый и подспудный идеологический «камуфляжник», но он открывает то страшное, что прячется там, в глубинах его сознания, за маской интеллигентности и искренней, так кажется, любви к науке, — продолжил я разговор. Богдан Ступка задумался. Долго молчал. Потом тихо так заговорил:

— Я эту эпоху... Сталинскую. Страшную. Не могу умом постичь. Слышу ее, но почему миллионы верили... Не знаю. Очень дорога мне роль Остапа Вишни. Снялся я в фильме «Из жизни Остапа Вишни», но не оторвался от него. Были же такие. Моральные. С человеческим достоинством люди, которые выстояли. Как Остап Вишня. Были...

— И такие, как этот архиерей, в фильме Артура Войтецкого «Ныне прославися сын человеческий». По Чехову. Вы такого же непокоренного, гордого сыграли архиерея, каким был Остап Вишня.

— Жаль, очень жаль. Умер Войтецкий. Какой талантливый кинорежиссер! А мы планировали снять фильм «Тевье-Тевель». Как я хотел, чтобы мой Тевье перешел на экран! И Войтецкий мечтал.

После небольшой паузы Богдан Сильвестрович сказал: «Боюсь, я уже не смогу выйти на сцену в роли Тевье. И фильма уже не будет».

И словно освободился из-под лавины нестерпимого сожаления, улыбнулся и сказал:

— Кирилл Лавров как-то мне сказал: «Не печалься, Богдан, свои лучшие роли ты сыграешь в инвалидной коляске». Может и так. Ничего себе шутка.

Глухой тишиной насторожилось молчание. Только доносится на четвертый этаж плеск фонтана. Богдан Сильвестрович как-то нерешительно, словно извиняясь, сказал:

— Вы не могли бы там подождать... Я на минутку... Сестричек...

И нажал над собой кнопку.

Мы с Олесей вышли. Зашли дежурные медсестры. Я стоял на балконе и думал, как попрощаться, что сказать. Боялся говорить через силу какие-то вынужденные бодрые уверения-пожелания, так как видел и чувствовал, что Богдан Сильвестрович осознает свое критическое состояние, но человек пытается лелеять в душе надежду. Надежду на врачей, на чудо, на Бога. И эта надежда есть. Тем более у Богдана Ступки, который одарен особым чувством жажды жизни, жизнелюбия и в этой тяжелой ситуации не теряет силу духа, шутит, отвлекается воспоминаниями и планами от тяжелых мыслей.

Медсестры вышли.

— Лесечка, как у тебя дела? — улыбнулся Богдан Сильвестрович.

— Все хорошо. Много только работы. Это Евро забирало все дни. Ни субботы, ни воскресенья. Все время спать хочется. Устала.

И тут неожиданно Ступка запел:

«Ой дрімайте, не дрімайте.
Не будете спати.
Десь поїхав мій миленький
Іншої шукати.»

Мы с Олесей тихонько подхватили. Пропели один куплет и затихли.

Ступка тогда к Олесе опять:

— Знаешь, эта песня во мне поселилась и не выходит из головы. Только тот куплет помню, а начало забыл. Не вспомнишь?

Олеся: И я не могу вспомнить. Предыдущий куплет помню:

«Ой візьму я кріселечко,
Сяду край віконця.
І ще очі не дрімали,
А вже сходить сонце,»

а вот какой первый — не вспомню.

— И я чего-то вспоминаю, вспоминаю, пою один и тот же куплет в памяти, а начало не приходит. Так бывало у меня с текстом на сцене. Вылетит начало, стоишь, аж занемел от испуга: что делать, пропал текст... Ужас! Я научился: забыть об этом, хотя бы на мгновение. Отстраниться, заслониться другой мыслью — и тогда текст вернется. В кино можно переснять, а на сцене?.. Это было со мной в «Короле Лире». Как-то.

Вдруг Богдан Ступка перешел в рассказе на Роберта Стуруа. Ведь именно этот грузинский режиссер поставил на франковской сцене спектакль «Царь Эдип» по Софоклу, в котором Ступка блестяще сыграл главную роль. Вспомнил, как Роберт Стуруа в «Концерте №70 от Ступки» сыграл на рояле, как смотрел в Тбилиси последнюю постановку выдающегося режиссера, после которой ему не нашлось места в родной Грузии. «На сцене все в черном — министры, всевозможные там государственные деятели выведены им на сцену. И героиня черная-черная. Тревожно как-то. И мистически. Как предчувствие черной беды. Запретили. А он куда? В Москву. Принял его Калягин в свой театр «Et cetera» главным режиссером. Мы будем возобновлять с Робертом «Царя Эдипа». Правда, играть я уже не буду — «молодой» для роли Эдипа. Даст Бог, может, что-то он у нас поставит из украинской классики. Но обещанных гастролей Тбилисского театра имени Шота Руставели в Киеве не будет. Во главе со Стуруа. А так, уже без него когда-то и будут».

Зашел водитель Богдана Ступки, начал вкладывать в холодильник фрукты, заглянул к Богдану Сильвестровичу. Тот махнул ему рукой, мол, подожди. Я мгновенно вспомнил фильм «Водитель для Веры». А это «Водитель для Ступки», — подумал.

Мы поцеловались, вышли. На улице было знойно. Никто в такую жару не прогуливался, только клокотал фонтан. Я шел и думал о том, как вот лежать днями и ночами, не вставая на ноги, такому энергичному, творчески бурному, без «простоев» актеру, которого его друг и автор книг о его жизни и творчестве Владимир Мельничекно назвал «космическим актером». Действительно, с какой-то космической скоростью двигался Богдан Ступка от одной роли в кино, к другой — в театре, поражая мастерством перевоплощения. Свыше 200 ролей в кино и на сцене! Только в последние годы, кроме уже упомянутых ролей, Богдан Ступка сыграл главную роль в фильме российского режиссера Дмитрия Месхиева «Свои», главная роль в фильме «Дом» также российского режиссера Олега Погодина... Следовательно, не случайна премия от Национальной академии кинематографических искусств и наук России «Золотой орел». Кстати, «Золотого орла» Богдан Ступка был удостоен и в 2004 году (за роль генерала Сухова в фильме Павла Чухрая «Водитель для Веры»), и в 2010 году за роль Тараса Бульбы в одноименном фильме Владимира Бортко. В 2011 году Богдан Сильвестрович получает в Москве чрезвычайно престижную премию «Кумир» в номинации «За высокое служение искусству», а в 2012 году в третий раз награждается премией «Золотой орел».

Ярко ослепительный, солнечно торжествующий день, а там, на четвертом этаже больницы, остался один на один с собой, со своей яркой, ослепительной славой уникальный мастер. «Национальный», «народный», «культовый», «великий Артист», «такое вечное дерево посреди подлеска и бурелома», по определению Сергея Трымбача («День», 21-22 октября 2011 г.).

Поневоле вспомнился фильм Кшиштофа Занусси «Сердце на ладони», в котором Богдан Ступка так вдохновенно пороскошествовал в роли миллионера-олигарха. В этой черной комедии речь идет о том, что все мы, богатые и бедные, славные и бесславные, здоровые и больные, все, раньше или позже, неминуемо предстаем перед проблемой смерти. В одном из интервью Богдан Ступка так выразил свое отношение к смерти: «К смерти надо готовиться — ничего вечного нет. ...Надо быть готовым, потому что рано или поздно все закончится»...

Я шел по этой намоленной земле, которая когда-то была монастырской и слышала молитвы в течение нескольких веков, и просил Господа уберечь великого художника, оздоровить его физически, потому что духовно он был величествен и горд, не позволял сочувствовать ему, успокаивать, говорить о болезнях, и вывести опять его на сцену к нашей радости и восторгу.

Вспомним, как в фильме «Молитва за гетмана Мазепу» Мазепа-Ступка спрашивает: «Сколько у нас сегодня Украин?». И в ответ: «Утром было пять или шесть».

Если спросить: сколько у нас сегодня Ступок? — ответ будет один: «Утром был один — Богдан Ступка и всегда будет один — Богдан Ступка».

Николай ЖУЛИНСКИЙ, академик

Народного артиста СССР, Героя Украины

Великий Театр, Великая Земля!
Прими прославленного Сына!
Осиротела Украина,
Весь мир, да и Россия вся!
Нет, не актер, не лицедей
Покинул суетный наш берег,
Не украинец, не еврей,
Не русский и не иноверец,
Не политический кумир,
Не популистский обыватель...
Ушел от нас Души Ваятель,
Объединяющий весь Мир!
Построенный тобою Мост
Между сердцами столь огромен,
Что разрушать его не просто,
А созидать не все достойны.
Детей, друзей, учеников
Учил ты собственным деяньем.
И силу Духа, силу слов
Сумел ты сделать их призваньем.
Пусть за тобой стоят всегда
Столицы, Страны и местечки...
Ушла Великая Душа!
Возьмемся за руки, друзья!
И пусть не высохнет слеза
И не погаснут свечи!

Ирина ГОРЮНОВА, заслуженный деятель искусств России; Михаил ГЛУЗ, народный артист России, директор Культурного центра им. Соломона Михоэлса