О моей Маме

Моя Мама — это Верность

В нашем семейном архиве есть фото, сделанное в тот день, когда умер мой папа. Я сижу у Мамы на руках. Мне — год и три месяца. Маме — 34.

Возможно, в это сложно поверить, но как тогда, так и теперь у меня было и остается ощущение, что в тот тяжелый момент я считала Мамино состояние. И вся ее боль, вся печаль осели и трансформировались во мне. Как и желание защитить ее.

Я часто смотрю на это фото: какой же сильной нужно быть, чтобы, отвергнув все компромиссы, все предложения, которые могли бы облегчить быт, сказать: «Я не буду выходить замуж, потому что никто моих детей не будет любить так, как их родной отец».

Моя Мама — это Мужество

Лишь однажды она плакала в моем присутствии. Села у стола, подперла голову рукой и сказала: «Хоть бы мне Бог дал умереть...» Я, еще маленькая, услышала и расплакалась. Мне показалось, Мама пожалела, что сказала эти слова вслух. Она была настолько сильной, что такая фраза из ее уст могла прозвучать только в состоянии глубокого отчаяния. Мама никогда при нас не жаловалась. Ей вообще не была свойственна педагогика слов.

Моя Мама — это большая Благодарность

На каждую копейку добра от окружающих она стремилась ответить несоизмеримо большим добром.

Вспоминаю один из ее рассказов. Когда Мама после войны получила шанс работать в конторе по заготовке, это, естественно, воспринялось как большое везенье: подавляющее большинство односельчан имели натуральное хозяйство и с того жили, а тут работа, приносящая «живые» деньги. Поскольку Мама была развитой и воспитанной (хоть семья и не имела больших возможностей, но чувствовалось влияние традиционной культуры и самой Волыни), ей предложили вступить в комсомол и стать секретарем комсомольской организации. «Хочешь, чтобы мы из-за тебя все были в колодце?!» — отреагировала на это баба Анна. Мамин отказ бурно обсуждали на бюро райкома. Конечно, давили, мол, должна, обязанность... А одна девушка, между прочим, из Локачей, мама вспоминала это с болью, даже выкрикнула: «Посмотрите, у нее руки по локоть в крови!». (Можно себе представить эту истерическо-бесноватую атмосферу, созданную теми, кто бежал впереди режима?!). В конце концов, райкомовцы обратились к Маминому начальнику с требованием ее уволить. (Наверное, «приговор» мог быть еще хуже). А он, к слову, выходец с Кировоградщины, сказал: «Если у вас есть к ней претензии по комсомольской линии, то воспитывайте. У меня же к ее работе замечаний нет». Так Мама осталась работать... И всю жизнь с благодарностью вспоминала того мужчину.

Всегда рассказывала, что, получив зарплату, девушки покупали крепдешин на платье, новые туфли на танцы, а она — занавески, лохань — для бабушкиного дома. Наши как раз строились (дом сгорел в первые дни войны), поэтому хотела, чтобы семье была поддержка.

Хоть тогда времена и были непокойные, нелегкие, но все же чувствовалось, что они наполнены содержанием и пониманием. А все из-за человеческих отношений, в основе которых была человечность. И когда в прошлое воскресенье близкие и дальние родственники, Мамины соседи пришли с ней прощаться, я еще раз почувствовала, какое уважение она у них завоевала. На Волыни не принято просто так друг друга хвалить.

В последние дни своей земной жизни Мама непрестанно благодарила нас с сестрой. Говорила: «Спасибо вам, спасибо, я буду помнить вас всю свою жизнь». Очевидно, всю свою Другую жизнь...

Моя Мама — это Ум

Семь классов польской гимназии. Но не только это.

Возможности нашей семьи в советские времена были более чем скромными. 60 рублей на содержание семьи: себя и двух дочерей. Но Мама ухитрялась так распределить бюджет, чтобы еще и выписывать три журнала: «Работницу», «Радянську жінку» и «Кобета и жиче».

Моя Мама — это Стиль

Вспоминая Маму, я скажу «Стандарт». Она очень любила свой скромный домик, который Папа построил более полвека тому назад. Не просто любила, а четыре раза в год, к большим праздникам белила ее. И всегда очень грустила, когда, бывало, только побелишь — а дождь-ветер все обтреплет.

Мама очень любила цветы, высаживала их перед домом и всегда очень за них переживала. Переписывалась с другими цветоводами, особенно — любителями гладиолусов. Наши роскошные гладиолусы с лучшим заячьим холодком всегда всех манили. Когда осенью первоклассники шли в школу, Мама просто раздавала эти цветы. И никогда даже мысли не возникало, что за это можно брать деньги.

Из таких, казалось бы, простых вещей и деталей складывался очень комфортный мир. Очень счастливый мир моего детства. Сколько усилий прилагалось для того, чтобы создать этот свой мир и защитить его, чтобы даже скромные возможности давали ощущение того, что ты родился в достатке, в богатой и хорошей атмосфере. По крайней мере, у меня не было ощущения бедности. Поэтому росла с абсолютно оптимистичным мировоззрением.

Моя Мама — это огромное Правдолюбие

В семье полушутя говорили, что Мамин любимый афоризм — «Люблю сказать правду». Она не была склонна к «пустому» общению. Ей просто было некогда. Все в Локачах знают, что Мама — не тот человек, с которым можно заниматься болтовней. Она оберегала свое имя, свою репутацию. Она была требовательной к себе и, соответственно, к окружению. Не тратила время на легкое общение. Но при этом всегда очень хотела иметь душевную компанию. Это ее светлое «люблю сказать правду» временами создавало для нее определенные проблемы. Но даже когда она уже слабенько разговаривала, на мой вопрос: «Мама, а все-таки нужно ТАК?», она кивала головой и говорила: «Да, нужно. Главное — справедливость». Хотя это — тяжелый выбор.

Впрочем, Мама и не искала для себя легких путей, а нам с сестрой говорила: огород, домашняя работа — не ваши хлопоты, ваша задача — учиться. Такой была ее установка. Так я и приобщилась к книгам. На нашей домашней книжной полке были очень неплохие романы — Папа и Мама любили читать. Но дело даже не в любви к чтению, а в определенной системе координат: да, жить сложно, но мы будем делать все для того, чтобы над бытовыми обстоятельствами могли подняться, по крайней мере, наши дети. Каждую свободную минуту Мама посвящала чтению. А еще вспоминаю две книги, с которыми она не расставалась: «Лікарські трави» и «Велика кухня». Временами она говорила: «Мне много не нужно, почитаю рецепты — и как будто отведала все те блюда...».

Мамино правдолюбие имело две ветви

Рассказывая о своей учебе в польской гимназии, однажды она сказала: «Плюнь в глаза тем, кто говорит, что при поляках было хорошо жить». Хотя для Мамы вовсе несвойственными были резкие фразы. Значит, речь шла о принципиальном. А еще она говорила: «У нас всегда были те, кто за поляков — первые католики, а при советах — первые коммунисты». Для меня это означало, что нужно формировать в себе срединную линию жизни, держаться за свое. Тогда католицизм, конечно, не был тонким вопросом конфессии и веры. Это была совсем другая, значительно более грубая история. Мама рассказывала, как во время одного из польских праздников им приказали прийти в школу в беретах с орлом. Хотя чувствовали себя они украинцами. И когда на уроке польского языка Мама сказала несколько слов по-украински, учительница ударила ее линейкой по руке. Этот рассказ стал одним из первых моих больших острых ощущений: как кто-то посмел ударить мою Маму? Но сколько всего за этим минутным инцидентом! Я всегда говорила, что при всей нашей украинско-польской любви и партнерстве, не нужно кричать о том, чего нет. Не нужно говорить, что Польша — наш адвокат. Польша — наш партнер. И это очень непростая история. На Волыни расскажут...

А есть и другая сторона Маминого правдолюбия: она не любила чрезмерную героизацию нашего бандеровского прошлого. Хотя всегда пыталась воспринять и понять его. Среди наших родственников были те, кто давно пел освободительные бандеровские песни, но Мама к этому историческому эпизоду относилась значительно осторожнее. Она говорила: «Да, можно понять: война с обеих сторон, нужно было защищаться, но почему они были такими жестокими к своим?..»

На этот вопрос я не имела ответа.

На приграничье, где пролилось столько крови, куда первыми обрушивались войны, моей семье, невзирая ни на что, удалось уцелеть. Невзирая ни на что, судьба к нам была благосклонна.

Помню Мамины рассказы о начале войны. Я, из поколения, нафаршированного советской кинопродукцией, с огромным удивлением встретила историю о том, как немцы-оккупанты играли на губных гармошках и раздавали детям шоколад. Конечно, эти детали были правдивыми, как и Мамины рассказы о бомбежке, нахождении в погребе, побег.

Глубже в генеалогическое древо — также война и беспокойство.

В первую империалистическую войну дом моей бабушки — Анны Соловей — сгорел. Затем — эвакуация. Ее первый муж умер в Катеринославе — тиф. На Волынь она вернулась уже со старшей дочерью. Вышла замуж за моего деда Архипа Матвиюка, с которым нажила еще пятерых детей: двоих сыновей и троих дочерей.

У семьи было большое поле, очень много приходилось работать. Когда всех начали сгонять в колхозы, бабушка сказала: «Ноги моей в колхозе не будет». И не было. А дед пошел. Потому что ему рассказали, что лошади, которых у него отобрали, плакали. Дед этого выдержать не мог.

Пограничье всегда диктовало свои правила. Тогда это не называли «толерантностью» или какими-то другими специальными словами — люди просто так жили. Так, напротив нашей стояла хата еврейской семьи. И когда в субботу Мама гнала корову, выходила соседка и просила Маму зажечь в ее доме печку. А когда началась война и евреев везли на расстрел, то некоторые плакали и прощались с ними как с соседями, а другие говорили: ничего, мол, нами растворят, а вами замесят. Долгое время никто об этом не говорил, но Мама всегда рассказывала, как в обрыве, возле которого происходили расстрелы евреев, еще долго шевелилась земля.

Мама с бабушкой часто ходили в церковь, стоявшую напротив бабушкиной хаты. (Только потом, переехав в Киев, поняла, что у других не было такого мира, как у меня: бабушкин двор возле храма, мамина хата, где повсюду можно было наткнуться на книги, а вокруг — цветы...). Однажды мама в церкви так замерзла, что воспалились почки, и ее тело начало опухать. Ее спас врач-еврей, которого бабушка прятала. Пути Господни неисповедимы! Кстати, никто в семье не выдавал такие поступки за геройство. Это была норма. Просто пересказывали. И то еще нужно было допытываться. Хотя на самом деле подобные истории очень важны и могут служить основой для мироздания.

В детстве я была похожа на папу. Когда его не стало, пришло осознание, что теперь — моя очередь позаботиться о Маме. Поэтому когда видела, что ее обижают, хотелось поскорее вырасти — чтобы иметь силы защищать ее. Наш с мамой «оборонно-наступательный союз», сформировавшийся с раннего детства, всегда был крепок. Он постоянно мотивировал меня поступать так, чтобы тот внутренний мамин свет (я называю его — неимущественным аристократизмом) смог еще больше проявиться. Разумеется, мама одобряла газету, охотно побывала в Волынском университете, где я представляла новую книгу из библиотеки «Дня». Вместе со мной и друзьями в Зимненском монастыре... Она казалась преисполненной понимания, как будто видела то, что хотела видеть. Но мне, разумеется, этого было мало. Теперь думаю, что могла больше говорить с ней, больше времени проводить вместе. Больше, глубже...

Наша семья, наши друзья — хорошая душевная компания. И мама в ней — одна из подруг. Она наконец нашла для себя общество, где ценили Мамину элегантность, душевную молодость, шутки; где всерьез и шутя называли ее — Королева-Мать. Однажды нам с сестрой говорит:

— Вы знаете, что у нее сегодня день рождения?

— У кого? — переспрашиваем.

— Как у кого — у Елизаветы!

Фильм «Королева» c Хелен Миррен в главной роли Мама смотрела с большим человеческим сочувствием к королеве и проблемам в монаршей семье... А когда Мама начала читать подаренную ей книгу о будничной жизни двора Елизаветы, в ответ на наши сравнения сказала: «...Далеко мне еще до нее».

Чувство юмора

После второй операции в июле ей стало немного лучше, и она налепила нам вареников. Как раз на семейном совете решали, что будем готовить. Для этого провели референдум. По результатам референдума голоса разделились пополам.

— Мама, так что готовим? — спрашиваем.

— То, что скажет Евгений Кириллович.

Они были большими друзьями.

За несколько дней до смерти мы с сестрой, спрашивая, чего Маме больше всего хотелось бы, услышали в ответ: «Давайте проголосуем». Она до последних минут держала в памяти наши шутки.

Мама принадлежала к тому стальному поколению оптимистов. Во время наших последних встреч постоянно повторяла: «Не плачь, нужно верить!»

Еще совсем недавно, в конце августа, Мама взяла у моей сестры луковицы роскошных тюльпанов и вместе с зятем Валерием посадила их в своем цветнике — чтобы весной радоваться. Хотя была реалистом, и, по всей вероятности, не хотела никого травмировать. Я верю, что те тюльпаны она сажала с такими смыслами: для себя и людей, по украинской традиции: «помирати зібрався — а жито сій».

Моя Мама — это безграничная Материнская любовь

Во время одной из наших последних встреч она, уже очень слабая, с тревогой спросила: «Боже, у тебя насморк?!»

Мне никогда было не занимать характера, стойкости, но эти слова — то, что называется «запрещенный прием»...

И вот мы проводили нашу дорогую Маму в последний путь

Через сутки, уже в Киеве я, собираясь на работу, включила компьютер. И ужаснулась. О чем люди думают?! Неужели не задумываются, что тоже когда-то умрут?! Что когда-то не станет и их матерей, и их родных?!

Когда смотришь на нашу повседневную жизнь с координат жизни-смерти Мамы, нелепость многих слов и поступков становится слишком очевидной. Хочется сказать: «Что вы делаете с собой, друг с другом, страной?!

Если нам отведено еще немного времени, то для того, чтобы укрепить позиции добра!»

Мама была немногословной. Не любила бурных эмоций и надрыва. Ценой невероятных усилий она в течение всей жизни защищала свою Иначесть, свой внутренний Суверенитет. И всегда очень деликатно относилась к внутреннему миру своих детей. Теперь нам нужно научиться жить как-то так, чтобы там, в Царствии Небесном, она была спокойна.

...Есть дни, когда чрезвычайно важно физическое присутствие людей, которых ты считаешь друзьями. Я хочу поблагодарить всех, кто в те дни был со мной и моей семьей. Глубокая благодарность тем, кто — знал Маму лично или не знал — поддержал нашу семью sms-сообщениями, телефонными звонками, телеграммами, электронными и обычными рукописными письмами. За понимание, добрые слова, разделенную печаль. И за память. Светлую память моей светлой Мамы.