Пантелеймон Кулиш в «Абботсфорде»

ГОСТЬ

Рассказчик гоголевских времен, наверное, начал бы эту историю так: «Однажды летним днем 1843 г. в городке Александровка Чигиринского уезда появился худощавый молодой мужчина с дорожной сумкой в руке. Его нездешний вид сразу привлек к себе внимание александровцев. «Новый гость Михаила Антоновича», — решили они, провожая взглядами юнца, который, не останавливаясь для расспросов, шагал в сторону каменного, готического стиля дома на берегу Тясмина…»

Александровцы не ошиблись: Пантелеймона Кулиша (а это был он) действительно интересовал Михал Грабовский — хозяин имения, известный польский писатель. Сам Кулиш прибыл сюда как сотрудник временной комиссии для сбора свидетельств о предметах древности в некоторых уездах Киевской губернии. Историк, этнограф, фольклорист, литератор, он только что издал свой первый роман «Михаил Чарнишенко», и, выступая в путешествие, успел отослать его Мэтру. Быть в Чигиринском уезде — и не заехать в Александровку, этот чуть ли не вальтер-скоттовский «Абботсфорд» на границе украинской степи и лесостепи, не увидеться с самим автором «Станицы Гуляйпольской», томик которой Кулиш предусмотрительно положил в карман?! Пантелеймон Александрович давно ждал случая для такой встречи, планировал ее, еще только отправляясь из Киева в свои странствия, целью которых было изучение украинской старины. Он верил, что в доме Михала Грабовского найдет нечто такое, что укрепит его в собственных жизненных планах. Александровка сейчас — райцентр на севере Кировоградщины; неподалеку Чигирин, Каменка, Новомиргород.

Кулишу — всего 24 года, но карьера его складывается просто блестяще. У него надежные покровители, и прежде всего — Михаил Юзефович, заместитель попечителя Киевского учебного округа (история из жизни предков его жены дала Кулишу материал для романа «Михаил Чарнишенко»!). С 1841 г. молодого и амбициозного автора охотно публикуют на страницах альманахов М. Максимовича «Киевлянин» («Малороссийские рассказы» и «Огненный змей») и Е. Гребинки «Ласточка» (отрывок из сказки «Цыган»). Весной 1843- го в Киеве Пантелеймон Кулиш познакомился с Тарасом Шевченко. Позже он вспоминал этот эпизод, подчеркивая отличия происхождения и нравов «низового куренника» и «казака-кармазинника». Но и то, что сближало «куренника» Шевченко и «кармазинника» Кулиша, Пантелеймон Александрович не выпустил из внимания, и прежде всего — «глубокое чутье своей народности» и желание послужить ей.

В словах Шевченко он находил много такого, что отвечало его собственным идеалам и увлечениям. Украинская литература переживала эпоху романтизма, а он культивировал идею национальной самобытности, пробуждал интерес к старине, народной культуре… Тарас Шевченко как раз увлекся идеей создать альбом «Живописная Украина», который должен был стать своеобразным дополнением к «Кобзарю». С помощью кисти он хотел открывать украинцам Украину.

Планы П. Кулиша были не менее грандиозными. Увлеченный казацкой стариной и народным творчеством, он решил собрать и издать фольклорные сокровища, провести этнографические исследования, написать большой универсальный труд «О жизни украинцев»… По мнению автора романа «Украинские ночи, или Родословная гения» Ежи Енджеевича, Кулиш уже в ту пору «мечтал стать духовным вождем украинского рисорджименто».

Только что он закончил писать «Книгу о делах народа украинского и славного войска казацкого запорожского», в которой упрекал украинцев за их скупую историческую память: «Мы или вовсе не знаем, что делалось прежде нас в свете, или если что-нибудь и знаем, то совсем не про своих предков, а про каких-нибудь римлян, греков, французов, немцев…» В Кулише уже просыпался проповедник: «Но настанет время, когда малороссияне, обратившись к своей старине, к своим песням и своему обильному и пышному языку, докажут народам, что не напрасно их деды гремели славой во всем свете, и не напрасно оставили им громкие песни свои и богатое слово. Будет, будет время, когда имена великих наших рыцарей опять пойдут помеж народом, когда и богатейшие паны, презревши иноземную музыку, станут с восторгом слушать рокот бандуры, и ни одно сердце по всей Украине не останется спокойно при голосе вещего песнопевца, все оживет, все встрепенется, почувствует Украина свои нравственные силы и обновится, яко орля, юность ее…». Спустя несколько лет эти пророчества Кулиша станут предметом пристального внимания киевских жандармов, которые будут расследовать дело о Кирилло-Мефодиевском братстве…

Но пока что он путешествует по Чигиринскому уезду. «И вот я наконец шагаю крылатыми, как у Меркурия, ногами по местам тех событий, которыми было переполнено мое воображение, — писал позже П. Кулиш в своих воспоминаниях «Около полустолетия назад». — В одном кармане у меня «Станица Гуляйпольская», в другом — «Одиссея» Гомера, в третьем — альбом для рисования и записывания, в четвертом — карафка с запеканкой, которая открыла мне самые неразговорчивые уста старожилов, казацких и гайдамацких потомков…». Тогда, в 1843 г., его, словно рыцаря из Ламанчи, переполняли высокие, благородные чувства и стремления. Ощущение неизмеримости сил только умножало их...

Была, впрочем, одна неприятность, омрачавшая небо души Кулиша, и неприятность эта называлась ЛЮБОВНОЙ ДРАМОЙ. В Александровку Пантелеймон приехал после неудачной попытки жениться на Александре Билозерской. Познакомились они в имении Билозерских в Мотроновке на Черниговщине. «Они оба признались мне в своих чувствах, — рассказывал брат Александры В. Билозерский, который и пригласил Кулиша в Мотроновку, — но сестра, воспитанная под внимательным надзором матери, как ее любимица, которая и не думала даже о возможности чувствовать и мыслить без ее ведома, не говорила ей, однако, о своих чувствах и пыталась быть сдержанной с Кулишом. Он, страстный и нетерпеливый, хотел непременно добиться ее признания, но не мог, и когда уезжал от нас для путешествия по Киевской губернии, просил ее принять его портрет на память, однако она отказалась, и он, уехав от нас, за воротами уничтожил его и выбросил в канаву».

Госпожа Билозерская была против брака Пантелеймона и Александры. Кулиш показался ей человеком бедным, без определенного положения. А вот юная и тихая 15-летняя (!) Александра ошарашила всех: «Вы не хотите, чтобы я вышла замуж за Пантелеймона Александровича, — сказала она матери, — я по вашей воле не выйду, но никто другой не будет моим мужем…». «Любовь ее сильно изменила, — вспоминал В. Билозерский, — и целую ночь мать прислушивалась к громким рыданиям дочери…».

Пройдет год — и П. Кулиш, оторвавшись от перевода поэмы А. Мицкевича «Дзяды», оставит в своем дневнике запись: «Переводил я эту поэму под влиянием страданий, похожих на страдания Густава». Выходит, в герое Мицкевича, болезненно переживающем любовную драму, он видел «родственную» душу…

ХОЗЯИН

Свои неприятности были и у Михала Грабовского. Не так давно он вернулся из Киева, куда ездил на контракты. Поскольку хозяйственник из Грабовского был никакой и ничего путного из его сахароварен и торфоразработок не выходило, то интересовали его не столько сами контракты, сколько встреча с кружком киевских поляков-русофилов. Вме сте с К. Свидзинским, Ю. Шимановским, братьями Головинскими М. Грабовский задумал издавать в Киеве панславистский журнал «Slowіanin». Речь шла о верноподданическом издании: кредо инициаторов нового журнала сводилось к тому, что «самостоятельное существование Польши закончено», поэтому «Slowianin» должен способствовать «прирастанию» поляков — российских подданных — к «новой родине», поддерживать правительство и «лучшую форму правления — монархию» (см. статью В. Гнатюка «Польский литератор М.А. Грабовский и П.А. Кулиш», помещенную в одном из выпусков «Записок историко-филологического отдела ВУАН» за 1929 год). Кроме того, журнал ставил перед собой задачу «расширения религиозного чувства», поскольку «религия имеет большую силу для охраны устоявшегося порядка и обычаев».

После того, как российское правительство подавило польское восстание 1830 г., прошло не так много времени. Поэтому естественно, что письмо М. Грабовского в канцелярию киевского генерал-губернатора Бибикова, в котором он по поручению кружка русофилов хлопотал об издании журнала, в польских эмиграционных кругах было воспринято как предательский шаг. От Грабовского отвернулись Ю.Словацкий, А. Мицкевич, Ю.-И.Крашевский… Неожиданной была реакция самого Бибикова, который, узнав о письме М. Грабовского, решил, что поляки хотят его перехитрить и даже пригрозил (заочно) владельцу александровского «Абботс- форда», что отправит его исправником в Радомысль…

Итак, П. Кулиш застал Михала Грабовского уединившимся в Александровке после пережитого унижения и осуждения соотечественников. Возможно, история с «Slowianinom» была известна Кулишу. Однако она не пошатнула его пиетета перед хозяином. В глазах Пантелеймона Александровича Грабовский был «Вальтером Скоттом» — автором повестей, написанных на материале украинской истории («Станица Гуляйпольская», «Колиивщина и степи»), авторитетным критиком. Перед тем, как отправиться в Александровку, Кулиш обошел те места, которые описаны в «Станице Гуляйпольской» (Гуляйполе — это старое название городка Златополь, который позже сольется с Новомиргородом; место же действия в повести «Колиивщина и степи» — село где-то неподалеку от Шполы; в обоих случаях до Александровки рукой подать). Побывал Пантелеймон в Холодном Яру, Мотронином монастыре, окрестных селах…

В 1843 г. М. Грабовский приближался к своему сорокалетию. Местом его рождения, по всей вероятности, было село Тайкуры около Ровно. В пользу этой версии свидетельствует большая повесть Грабовского с таким же, как и село, названием, — «Тайкуры». Отец Михала, офицер российской армии, уйдя в отставку, поселился в Чигиринском уезде, в той самой Александровке. Сына отдал учиться в Умань. Одноклассниками Михала были Северин Гощинский и Богдан Залесский, чьи имена остались в истории польской поэзии.

Собственно, Умани суждено было стать центром «украинской школы» в польской литературе. Трое приятелей создали литературный кружок «За-Го-Гра» и взялись за издание школьного журнала, который должен был засвидетельствовать их художественные симпатии. Была эпоха романтизма, а романтизм поднимал на щит идею национальной самобытности народов, давал сильный импульс интересу к истории, фольклору, национальным языкам… Богдан, Северин и Михал увлеклись украинскими песнями, народными сказаниями времен Гайдаматчины. С. Гощинский, как известно, в 1830-е гг. напишет популярную в свое время романтическую поэму «Каневский замок», навеянную сказаниями о гайдамацких временах, а М. Грабовский в 1837 г. издаст в Вильно исследование «Об украинских песнях». И хотя в Умани Грабовский прожил недолго, один только учебный год (1818 — 1819), однако «уманский след» в его творчестве был едва ли не определяющим.

С Гощинским и Залесским Михал встретится уже в Варшаве, куда он попал в 1820 году после учебы в Ришельевском лицее в Одессе. Революционное движение его не увлекло, политика интересовала мало — не тут ли кроется причина будущих его расхождений с друзьями, для которых идея польской «вольности» были святой? Когда Варшава забурлила восстанием, Грабовский отправился в Александровку…

Окончание читайте на следующей стр. «История и «Я» 21.12. 2002 г.