Печерские оппозиционеры

По случаю юбилея президента Путина московский эксперт «Дня» Илья Булавинов констатировал «...почти полное отсутствие оппозиции» (или, как отметили корреспонденты «Дня» — «фактически исчезла оппозиция»), голос которой, вспомним, звучал не в полную силу в России во времена Ельцина. Градиент оказался ощутимым не только во времени, но и в пространстве: «тишина особенно сладостна на фоне республиканских буйств, потрясающих соседнюю Украину» (Максим Соколов).

С точки зрения политологии можно по-разному оценивать такие метаморфозы российского оппозиционного движения (например, в классической шевченковской манере: «...все мовчить, бо благоденствує»), и я уже начал было блуждать политологическими окольными тропами, рассуждая о европейском — в духе животворного плюрализма — выборе Украины (который выглядит особенно привлекательно на фоне расцвета тирании в соседней России), пока недавно опубликованный в «Дне» материал «Лавра — наш символ стабильности» не вывел меня на магистральный культурологически-исторический путь.

Дело в том, что слоган о печерском символе стабильности весьма подошел бы знамени нашей оппозиции — если учесть тот исторический факт, что славные печерские старцы были предприимчивыми оппозиционерами. Прежде всего, конечно, в области веры. Став в оппозицию к собственной плоти, отцы- основатели вполне соответствовали высокому духовному стандарту западного монашества: основатель Киево- Печерского монастыря Антоний, как и его Великий (Египетский) тезка «пребывал всегда в молитве: в пищу употреблял хлеб сухой да воду, и то через день, а иногда даже и через два»; а игумен Феодосий «иногда ночью уходил на верх пещеры, где было множество оводов и комаров, раздевался здесь до пояса и сидел, занимаясь прядением и читая Псалтырь. От множества же кусавших его оводов и комаров все тело его покрывалось кровию: но он сидел неподвижно — иногда до самой утрени» (Киево-Печерский Патерик). Отмечу, что параллель с западным монашеством более чем уместна: на то время нравственный и идейный уровень монашества в Византии был очень низок. Киево- Печерский монастырь был организован по забытому греками строгому монашескому уставу, найденному Антонием в цареградских архивах.

Киевские старцы пребывали в перманентной идейной оппозиции по отношению к своему византийскому «изначалию» (а также и «началию»). В то время как ортодоксальное учение ромеев не допускало отклонения от освященной веками «доксы», благодаря чему распространение учения Христа понималось ими только как присоединение обращенных в христианство народов к византийскому pax romana, идеологи русского православия отстаивают интенсивный (революционный), а не экстенсивный (эволюционный) путь развития мировой религии. Как и в науке, где теория, последняя по времени, более приближена к истине (например, механика Эйнштейна более истинна, нежели механика Ньютона), так и в служении Богу истина, открытая последнему из пророков или народов, опровергает диалектически, вмещая в себя, истины предыдущие. В свое время именно такими вполне научными аргументами пророк Мухаммед доказывал истинность ислама.

На этих научных аргументах базируется оппозиция революционного киевского православия ортодоксальному византийскому. Так, например, киевский митрополит Илларион, полемизируя с византийским «чем старше, тем правдивее», прибегает к многочисленным параллелям из Библии и постоянно подчеркивает, что для новой веры нужны новые люди — пассионарная нация, говоря современным языком. «Лепо бо бе благодати й истине на новыя люди въсияти, не вливают бо — по словеси Господню — вина новаго — учения благодатна в мехы ветхы... но новое учение, новы мехы, новы языкы (народы. — Е.З. ), новое и съблюдеться, якоже й есть». Как и в свое время перед арабами, «перед русским народом стояла великая историческая миссия: как последний из призванных, он должен был стать первым в историческом процессе» — так, по мнению академика Д.С. Лихачева, считал монах Киево-Печерского монастыря Нестор (разумеется, без упоминания об арабах).

«Второй фронт» печерских оппозиционеров проходил по линии столкновения власти духовной с властью светской. Святые отцы Киево-Печерского монастыря выступили с проповедью безусловного выполнения крестного целования как единственного фактора консолидации нации перед лицом угрозы со стороны Великой Степи. Таким образом, отношения печерских праведников со светской властью больше напоминают западный образец (где представлен весь спектр споров между церковью и властью — от позорного для слуг Христовых «авиньйонского плена» до унизительного для всевластных императоров «пути в Каноссу»), нежели безусловное подчинение церковной власти светской, как это имело место в Византии.

Свой «путь в Каноссу», пусть и не такой долгий, прошел князь киевский Святослав, попавший под прицел обличительных монашеских проповедей после изгнания им из Киева старшего брата (и законного князя) Изяслава. Феодосий Печерский как мог «отлучал» клятвопреступника от церкви: запретил упоминать его в службах, сравнивая с Каином, разоблачал в посланиях («эпистолиях»). После одной из таких «больших зело» эпистолий Святослав страшно разозлился, бросил на землю послание Феодосия и «яко лев» рыкнул «на праведного». Однако, по- видимому, и испугался, ведь, успокоившись, пошел в монастырь мириться. «Что значит гнев наш против тебя, державный князь», — смиренно принял его Феодосий. «Но нам подобает обличать и говорит во спасение души, а вам должно того слушаться» (Киево-Печерский Патерик).

«На ножах» был монастырь и со Святополком: князь даже сослал в Туров игумена Ивана. Однако в 1098 году светская власть примирилась со святыми отцами на их условиях; монастырь становится княжьим, князь посещает его перед походами, приписывает свои победы заступничеству Феодосия, становится на сторону монахов в их несогласии с митрополитом-греком, поддерживает монастырское летописание.

Время и византийское «изначалие» сделали-таки свое дело. Постепенно православные иерархи спрямили свою «доксу» в соответствии с византийской ортодоксальностью и в конце концов закономерно превратились в «жеребячье сословие» империи. Последние вспышки нашего славного оппозиционного наследия погасли в московском царстве при царе Алексее Михайловиче. С тех пор церковь и власть — едины. Церковь же и паства — нет. Поэтому «в страшных советских годах гонения на веру наряду с крайней жестокостью гонителей поражает и массовость отпадения от Церкви. Гонения совершались при достаточном равнодушии большей части некогда православного народа» (М. Соколов). Впоследствии безбожная коммунистическая власть нашла место православной церкви в структуре советской империи (с заменой петровского синода на отдел ЦК). Но церковные ортодоксы с их «несть власти аще не от Бога» не нашли свое место в душах человеческих. Тем, кто ведет сегодня ожесточенную борьбу против влияния различного рода не- православия, следует вспомнить, что когда костел в Польше поддерживал «Солидарность», попы у нас получали советские ордена...