«Почему кто-то может жить и не быть рабом, а мы должны быть рабами?»

10 лет назад в моей жизни случилась, как оказалось, историческая встреча. Оказалось, потому что до этого, даже написав к тому времени несколько материалов о воинах УПА, я не слышала и не знала о Василии Куке, легендарном человеке, последнем главнокомандующем УПА. Мы познакомились во время мероприятий по случаю 60-летия УПА, проходивших в киевском Доме учителя, меня на них приглашала киевская организация бывших воинов этой армии благодаря публикациям в газете «День». Это была встреча из тех, которые никогда не забываются, но наиболее поразила просьба Кука: больше рассказывать о женщинах и девушках, которые принимали участие в национально-освободительной борьбе. О вдовах, которые и сегодня, на 21-м году украинской независимости, и близко не имеют льгот, которые имеют вдовы тех, кто уничтожал их мужей на их же родной земле... Одна моя собеседница, отбыв 13 лет в ссылке в Сибири, в качестве компенсации получила 4 гривны доплаты к пенсии, а другой — на двоих с мужем, который с оружием в руках воевал за независимую Украину, — Братство бывших воинов УПА выплачивает ежемесячно аж 120 гривен...

Думаю, что эти рассказы о непростых перипетиях жизни двух волынских женщин, жизни, отданной на алтарь украинской независимости, будут большей компенсацией и напоминанием обществу, которое должно дожить до времени, когда справедливо оценит и воздаст должное и тем, кто боролся за эту независимость, и тем, кто стал невинной жертвой системы.

«ЗВЕЗДА» ПОСЛЕДНЕГО «СТРЕЛЬЦА»

Первыми в селе Оздениж, что на границе Луцкого и Рожищенского районов, нас встретили... белки. Они бегали по безлюдной сельской улице, словно обычные хозяйские куры. Вытянутое вдоль леса, со всех сторон окруженное лесом, подступавшим впритык к огородам, в годы Второй мировой село недаром было своеобразной «бандеровской» столицей, через которую не один раз проходили отряды УПА и в которой проживало немало их симпатиков. Оксенюки, к которым мы и едем, живут также у леса. Однако Дарии Климовне уже 86-й год, а после травмы она передвигается только на коляске, а Василию Максимовичу пошел 91, и его глаза уже не видят. Хотя костыли у кровати свидетельствуют, что иногда он все-таки с нее встает. Пахнет бедностью и старостью.

Годы многое стерли из памяти, ведь у Оксенюков не нашлось никого, кто бы записал их воспоминания. Однако события тех давно минувших героических лет в разговоре вытягиваются, как звенья одной цепи. Дарка Дацюк рождена в 1927 году, поэтому участницей украинского национального подполья стала совсем юной. В 1946, когда ее арестовали, ей было всего 19 лет. И доныне помнит девятую камеру в тюрьме энкавэдэ в Луцке, следователя по фамилии Орлов из Теремновского райотдела, который бил наиболее жестоко... Помнит соратницу по камере, которую с допроса принесли с... вырванными на голове волосами, как плакали над измордованной девушкой. Ее тоже били жестоко, допытываясь, где бандеровцы. Дарка Дацюк была их и связной, и медсестрой, и кухаркой, потому что, кроме грипсов (записок), которые носила в руке, чтобы в любой момент выбросить, поставляла в схроны и продукты. В одном из таких схронов в селе Боголюбы, что за лесом от Оздениж, скрывался и ее родной брат. Так случилось, вспоминает Дария Климовна, что двух девушек, которые вышли из схрона, арестовали, поэтому хлопцам «алярмово» (то есть быстро) пришлось искать пристанище у людей.

— Они попросились к женщине, проживавшей на соседнем подворье рядом с тем, где был схрон. Должны были где-то пересидеть до вечера, потому что средь бела дня не могли уйти в лес. Позже ко мне приходила женщина из Богушевки, выпасавшая близ того дома корову, и рассказывала, что женщина, которая спрятала бандеровцев, ей поведала, что хочет сдать их советам... Та просила не губить чужих детей. А она, рассказывала, направилась прямо в штаб советский... Видела, как ребят схватили, как жестоко били ломами, а затем бросили в кузов грузовика и повезли в Луцк в тюрьму, — вспоминает Дария Климовна. — Брата с соратниками так и расстреляли, а предательницу с семьей приговорил к казни бандеровский суд.

Сама Дарка, как и ее младшая сестра, которая также была в УПА, не один раз рисковала жизнью. Даже продукты в схроны занести было непростым делом. Приготовит, бывало, масло, сметану, сыр, сало — узел из целой скатерти. Больше всего боялась тех, что в буденовках, они были самыми жестокими. И однажды патруль ее таки остановил. А несла аж два литра керосина, светить керосиновой лампой в схроне... Но, к счастью, советские вояки этого не поняли, а передачу, сказала, несет в село, где лежит раненный случайной пулей брат. Была она и свидетелем, когда на Рыночной площади в Луцке вешали двух мельниковцев. Работала тогда на почте, и людей сгоняли смотреть на казнь. Боялась, не станет ли свидетелем гибели родного брата, который еще сидел в Луцкой тюрьме, будучи приговоренным к высшей мере наказания. До сих пор стоит перед глазами виселица с двумя петельками... А так как жила близ места казни, то еще долго боялась проходить через Рыночную площадь...

Отбывать срок Дарке Дацюк пришлось не где-нибудь, а в Степном лагере, так называемом Степлаге, Особом лагере в поселке Кенгир на территории Казахстана. Здесь содержался особый контингент, осужденный за особые, как тогда писали, опаснейшие контрреволюционные преступления. В Степлаге добывали медную руду в шахтах. Добывала ее и она. По трапам таскала и тяжелые носилки с глиной, что было даже тяжелее, чем добыча руды. Тяжело болела. Осужденная военным трибуналом войск НКВД Волынской области по статье 20-54-1«а» к лишению свободы на 10 лет, отбыла почти весь срок. Была освобождена только в начале 1955 года. И отправилась в... Воркуту, где отбывал 20-летний срок заключения ее будущий муж. Так «Звезда», а именно такой псевдоним был у Дарки в УПА, оказалась под северным небом. На вопрос, почему у нее был именно этот псевдоним, ответа не знает. Ведь руководители давали его сами, исходя только из собственных соображений.

Поэтому символическим показался и псевдоним, который носил Василий Максимович Оксенюк: у него их было два, сначала «Заяц», а затем — «Стрелец». В УПА был чотовым, умел не только метко стрелять, но и уберечь, петляя следы как заяц, своих побратимов. Почтенные лета не стерли в душе идею, за которую и пошел сначала в ОУН, а затем — в лес.

— Любил своих людей и любил Украину. Думал, почему так, кто-то может жить и не быть рабом, а мы должны быть рабами? Хотелось, чтобы мы жилы так, чтобы нас уважали. Не получилось.

Говорит, что был рядовым бойцом в подполье, выполняя задания: то столбы резали, чтобы у врага не было связи, нападали на составы, чтобы добыть оружие, подрывали и мосты, чтобы по ним враги не ездили, отбивали срубленные деревья, чтобы их не вывозили в Германию. Свой пулемет добыл в бою с поляками, которые воевали на стороне фашистов. Ходил и рейдом в Карпаты, был и в составе Колковской республики, когда длительное время в этом уголке Волыни не видели ни немца, ни поляка, а была установлена власть УПА. В руки большевиков попал в феврале 1944, в бою под Уляниками. Говорит, что очень уж били, больнее всего было, когда пальцы зажимали в дверях. Отбыть двадцатилетний срок в Воркутинской девятой шахте помешала смерть тирана Сталина.

МАРИЯ ИЗ ВОЛЫНСКОЙ ХАТЫНИ

Живописное село Вербаев, что в нескольких километрах от моего родного Лаврова, пошло с дымом — и вместе почти со всеми своими жителями — в день чествования святителей Петра и Павла, 12 июля 1943 года. Изо всего села уцелела лишь одна хата, Якова Ковальчука. Мария Плакущая (в девичестве — Сосицкая) говорит, что эту устоявшую в огне хату нужно было бы оставить как реликвию и напоминание о трагедии села, которое стало в один жуткий ряд с чешским Лидице, белорусской Хатынью, французским Орадуром: селами, сожженными нацистами вместе с их жителями. Но если на месте этих сожженных сел установлены целые мемориалы, то в Вербаеве о трагедии напоминает лишь памятник на братской могиле, куда снесли человеческие косточки с пожарищ.

Немецкие каратели и польские полицаи сожгли украинское село за то, что оно поддерживало воинов УПА. Марийке тогда исполнилось лишь 5 лет, но она многое помнит. Людей, которые не успели спрятаться, фашисты свозили в ригу, связывали колючей проволокой и сжигали. В той риге приняли мученическую смерть и ее родные: тетя и крестная мать Палажка с двумя детьми-сыновьями. Мариин дедушка опознал одного своего внука (а ее двоюродного брата) по вышитой сорочке на обгоревшей ручке, с той ее стороны, что лежала на земле. Мариину бабушку немцы задержали и везли на телеге в село, в ригу-ловушку, но, не зная местность, застряли в болоте. Бабушку просто закололи штыком. Ее похоронили потом на пожарище, близ прежней хаты.

— Как-то, еще до этой беды, мы всей семьей обедали за столом под старой яблоней. И одно яблоко упало бабушке прямо в миску. Почему-то она тогда сказала, что хотела бы быть похороненной под этим деревом. И хотя от ее могилы до яблони было не близко, но дерево впоследствии пустило побег, который... дорос аж до могилы,  — вспоминает Мария Васильевна.

А в 1947 году семья Сосицких отправилась аж в Сибирь. Таким было наказание за то, что старший Мариин брат, Александр, был членом ОУН. Александру судились суровые колымские лагеря, а семья осела в шахтерском Киселевске.

— Самой тяжелой была первая зима в бараке. У нас не было ни одежды соответствующей, ни обуви. Холодные, голодные, измученные телом и душой, — вспоминает Мария Васильевна. — Нестерпимая тоска по дому, который стоял перед глазами словно марево... Спасибо местным людям, которые по крайней мере сочувствовали, ведь на большее были не способны: сами бедные. Они рассказывали, что перед нашим приездом в поселок их сильно напугали. Сказали, что привезут бандеровцев, а это — бандиты. Люди стали ставить более надежные замки, укреплять ставни на окнах. А увидели малых детей, старых людей, несчастных женщин...

Из Сибири семья вернулась уже в шестидесятых годах прошлого столетия. Не забыв ни родной язык, потому что дома детям, вспоминает Мария Васильевна, запрещали разговаривать на русском, ни своих обычаев. Брата Александра из лагеря освободила только смерть Сталина, он присоединился к семье в декабре 1954 года. Но еще несколько лет проживали в Киселевске, потому что были фактически безконвойными узниками. Да и в Луцке, где впоследствии поселились, на заводе, где работала Плакущая, нет-нет, а напоминали: не вспоминай, что ты — из репрессированных, не говори, что ходишь в украинскую церковь...