Получить из ужаса смысл

8 октября 2015 года Нобелевская премия по литературе была присуждена белорусской русскоязычной писательнице Светлане Александровне Алексиевич со сжатым и исчерпывающим обоснованием этого выбора: «За ее многоголосое творчество — памятник страданию и мужеству в наше время». Каждое слово здесь метко и точно передает суть сделанного Светланой Алексиевич в белорусской, европейской и — уже можно утверждать — мировой литературе.

Действительно, новый лауреат художественно открыла миру и исследовала художественными средствами образ невероятно противоречивого, в то же время жалкого, измученного, забитого — однако и мужественного, порой даже величественного советского человека. И встала рядом с ним. Надо ли доказывать, насколько важным и актуальным это есть и для сегодняшней Украины?

Комментарии к этому событию были на удивление разнообразными — от хамской оценки творчества белорусской писательницы как такого, которое «не поднимается выше среднего уровня», от как минимум дилетантских заявлений наподобие: «Вот Нобелевская премия присуждена «советскому» человеку и советской писательнице, ведь сама лауреат это признает» (мы еще процитируем в точном контексте соответствующие слова Алексиевич!), от квазипатриотических заявлений: «Впервые с 1987 года Нобелевскую премию получил писатель, который пишет на русском» (напомним, что тогда лауреатом стал покойный Иосиф Бродский, а перед ним были Иван Бунин (1933), Борис Пастернак (1958), Михаил Шолохов (1965), Александр Солженицын (1970) — и до серьезных попыток осмыслить значение наработки пани Светланы, признания того, что ее творчество дает много для понимания сути трагедии, которую пережил в ХХ веке и, главное, переживает сегодня советский и постсоветский человек.

Алексиевич глубоко понимает суть этого человека, она хорошо знает его изнутри (именно это имела в виду писательница, когда говорила: «Он — это я. Это мои знакомые, друзья, родители»). В то же время она показала величие и низость, мужество и убогость этого человека (как и любого человека вообще — это важно) уже не изнутри, а в «координатах вечности», показала, как ведет себя та или иная личность (неповторимая, уникальная) в адском огне истории, учитывая вечные моральные законы. И этим Светлана Алексиевич сделала свой вклад в исследование вечной темы: к какой безмерной яме морального падения и к каким невероятным высотам духовного всплеска способен человек.

Автор этих строк склоняется к мнению, что высокая литература (а творчество Светланы Александровны, несомненно, стало таким задолго до присуждения ей Нобелевской премии), другими словами, незабываемые лица, голоса, глаза, мысли, поступки людей — это и есть в конечном счете наивысшее измерение самой Истории. Человеческое измерение (что ни в коем случае не приуменьшает важность всестороннего изучения фактов и событий прошлого, но, очевидно, необходим органический синтез). Что же касается книг Светланы Алексиевич, то они здесь просто незаменимыми. И лучший путь понять это — предоставить слово самой писательнице. Однако сначала — очень короткая фактологическая справка.

Все известные во многих странах произведения пани Светланы (напомним их: «У войны не женское лицо» (1985) — о трагедии женщины на войне ее словами, ее восприятиями, ее душой; «Последние свидетели. Сто недетских рассказов» (1985) — основанная на детских воспоминаниях о войне; «Цинковые мальчики» (1989) — об Афганской войне словами матерей, потерявших на ней своих сыновей; «Зачарованные смертью» (1993) — о самоубийствах, вызванных эпохой резких социальных изменений в бывшем СССР; «Чернобыльская молитва» (1997) — беседы со свидетелями катастрофы на ЧАЭС; «Время second-hand. Конец красного человека» (2013) — о влиянии истории страны на сознание ее граждан, в частности о феномене «советского человека») — все эти произведения сама автор объединяет в единый художественно-документальный цикл с удивительно точным названием «Голоса Утопии». Уже само это название дает немало для понимания творческого метода, мировосприятия и историософии писательницы. Власть утопии, власть тоталитарной идеи (пусть даже внешне истинно «гуманной») над человеком является не менее жестокой и страшной, чем тираническая власть гитлеров и сталиных. Но Человек преодолевает эту власть, он возвышается над ней, перерастает ее (точнее, может, в состоянии сделать это). Прекрасная белорусская писательница утверждает это всем своим творчеством.

А теперь слово — самой пани Светлане.

О ТОМ, ЧЕМ ОПАСЕН ТОТ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ТИП, КОТОРЫЙ РОЖДАЕТСЯ НА ПОПРИЩАХ БЫВШЕГО СССР

«Мы имеем дело с человеком, который за последние 200 лет почти 150 лет воевал. И никогда не жил хорошо. Человеческая жизнь для него ничего не стоит, и понятие о великости не в том, что человек должен жить хорошо, а в том, что государство должно быть большое и нашпигованное ракетами. На этом огромном постсоветском пространстве, ...где народ вначале 70 лет обманывали, потом еще 20 лет грабили, выросли очень агрессивные и опасные для мира люди».

О ТОМ, ЧТО ЧЕЛОВЕК БОЛЬШЕ ВОЙНЫ (ЗАМЫСЕЛ КНИГИ «У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО»)

«Я пишу книги о войне. Я, которая не любила читать военные книги, хотя в моем детстве и юности у всех это было любимое чтение. У всех моих ровесников. И это неудивительно — мы были дети Победы. Что я помню о войне? ...Война и после войны оставалась домом нашей души. Все жили там, все вело начало от того страшного мира, и в нашей семье тоже: украинский дедушка, мамин отец, погиб на фронте, а белорусская бабушка, папина мама, умерла от тифа в партизанах, двое ее сыновей исчезло без вести, из трех, которых она отправила, вернулся один... Еще детьми мы не знали мира без войны, мир войны был единственно знакомым нам миром, и люди войны — единственно знакомыми нам людьми.

Наверное, не пересчитать, сколько написано в мире военных книг. Где-то я недавно прочитала, что на земле уже было больше трех тысяч войн. А книг — еще больше... Но все, что мы знаем о войне, рассказали нам мужчины. Мы в плену «мужских» представлений и «мужских» ощущений войны. «Мужских» слов. Женщины всегда отмалчиваются, а если вдруг начинают говорить, то рассказывают не свою войну, а чужую. Подстраиваются под чужой для них язык. И только дома или поплакав в кругу фронтовых подруг, они вспоминают войну, от которой замирает сердце. В душе становится тихо-тихо, это уже не что-то далекое и прошлое, а те знания и догадки о человеке, которые необходимы всегда. Даже в райском саду. Потому что человеческий дух не так прочен и защищен, его нужно всегда поддерживать. Искать где-то силу (очень важная для Алексиевич мысль. — И. С.). В женских рассказах нет или почти нет того, о чем мы без конца слышим и уже, наверное, не слышим, пропускаем: как одни люди героически убивали других и победили. Или проиграли. Женские сказы другие и о другом. У «женской» войны свои краски, свои запахи, свое освещение и свое пространство чувств. Свои слова. Там нет героев и невероятных подвигов, там просто люди, которые заняты нечеловеческим человеческим делом. И страдают там не только они (люди!), но и земля, и птицы, и деревья. Весь мир земной. Страдает он без слов, что еще страшнее...

...Первые записи... И первое удивление: военные профессии у этих женщин — санинструктор, снайпер, пулеметчица, командир зенитного орудия, сапер, а сейчас они — бухгалтеры, лаборантки, экскурсоводы, учительницы... Рассказывают как будто не о себе, а о каких-то других девчонках. Сегодня сами себе удивляются. И на моих глазах «очеловечивается» история. Мне кажется, что мы не о войне говорим с ними, а о человеческой жизни. Размышляем о человеке.

Встречаются поражающие рассказчицы, у них в жизни есть страницы, которые и в романах Достоевского не часто встретишь. Чтобы человека так закрутило, и чтобы так ясно он увидел себя сверху — с неба, и снизу — с земли. Воспоминания — это новое рождение прошлого, это — творчество. Рассказывая, люди творят, «пишут» свою жизнь... Искренне, как я успела заметить, ведут себя простые люди — медсестры, повара, прачки... Они, как бы это точнее определить, из себя достают слова, а не из газет и прочитанных книг. Только из своих собственных страданий — не из культуры».

Отрывок из книги «Последние свидетели. Сто недетских рассказов», 1985 г.

«...Сгорела вся улица. Сгорели бабушки и дедушки, и много маленьких детей, потому что они не убежали вместе со всеми, думали — их не тронут. Идешь — лежит черный труп, значит, старый человек сгорел. А увидишь издали что-то маленькое, розовое, значит, ребенок. Они лежали на углях розовые...».

Отрывок из книги «Цинковые мальчики», 1989г. Трагедия афганской войны.

«...Для людей на войне в смерти нет тайны. Убивать — это просто нажимать на спусковой крючок. Нас учили: остается живым тот, кто выстрелит первым. Таков закон войны. «Тут вы должны уметь две вещи — быстро ходить и метко стрелять. Думать буду я», — говорил командир. Мы стреляли, куда нам прикажут. Я был приучен стрелять туда, куда мне прикажут. Стрелял, не жалел никого. Мог убить ребенка. Ведь с нами там воевали все: мужчины, женщины, старики, дети. Идет колонна через кишлак. В первой машине глохнет мотор. Водитель выходит, поднимает капот... Пацан, лет десяти, ему ножом — в спину... Там, где сердце. Солдат лег на двигатель... Из мальчишки решето сделали... Дай в тот миг команду, превратили бы кишлак в пыль... Каждый старался выжить. Думать было некогда. Нам же по восемнадцать — двадцать лет. К чужой смерти я привык, а собственной боялся. Видел, как от человека в одну секунду ничего не остается, словно его совсем не было. И в пустом гробу отправляли на родину парадную форму. Чужой земли насыплют, чтобы нужный вес был... Хотелось жить... Никогда так не хотелось жить, как там... Вернемся из боя, смеемся... Я никогда так не смеялся, как там...».

Отрывок из книги «Чернобыльская молитва. Хроника будущего», 1997 г.

«...Я задумался, почему о Чернобыле молчат, мало пишут наши писатели? Продолжают писать о войне, о лагерях, а тут молчат? Думаете, случайность? Если бы мы победили Чернобыль, о нем говорили и писали бы больше. Или если бы мы его поняли... Мы не знаем, как добыть из этого ужаса смысл. Не способны. Так как его нельзя примерить ни к нашему человеческому опыту, ни к нашему человеческому времени...

Так что же лучше: помнить или забыть?»

Эпиграфом к книге «Чернобыльская молитва» Светлана Алексиевич взяла слова выдающегося грузинского философа Мераба Мамардашвили: «Мы воздух, мы не земля...»

СВЕТЛАНА АЛЕКСИЕВИЧ — О СЕБЕ И СВОЕМ ВРЕМЕНИ

«Из тысячи голосов, кусочков нашего быта и бытия, слов и того, что между слов, за словами — я складываю не реальность (реальность непостижима, необъятна), а образ... Образ своего времени... То, как мы его видим, как мы его себе представляем. Достоверность рождается из множественности кругов... Я создаю образ своей страны от людей, живущих в мое время... Я хотела бы, чтобы мои книги стали летописью, энциклопедией почти десятка поколений, которых я застала и вместе с которыми иду... Как они жили? Во что верили? Как их убивали, и они убивали? Как хотели и не умели, не получалось быть счастливыми?

Если оглянуться назад, вся наша история — советская и постсоветская — это огромная братская могила, море крови. Вечный диалог палачей и жертв. Вечные вопросы: что делать? И кто виноват? Революция, ГУЛАГ, Вторая мировая война и спрятанная от своего народа война в Афганистане, крах великой империи, под воду ушел гигантский социалистический материк, материк — утопия, а теперь новый вызов, космический вызов — Чернобыль. Вызов уже — всему живому. Все это — наша История. И это — тема моих книг. Мой путь... Мои круги ада... От человека к человеку...

Я всегда хочу понять, сколько людей в человеке. И как этого человека в человеке защитить? Чем мы можем его защитить?»

РОССИЙСКИЙ КРИТИК ЛЕВ АННИНСКИЙ — О ТВОРЧЕСТВЕ СВЕТЛАНЫ АЛЕКСИЕВИЧ (1997 г.)

«Мы имеем уникальную работу, сделанную, возможно, впервые в советской и постсоветской культуре — прослежена, задокументирована, художественно-обработана жизнь нескольких десятков поколений и сама реальность 70 лет социализма: от революции 17-го года через гражданскую войну, молодость и гипноз великой Утопии, сталинский террор и ГУЛАГ, Вторую мировую войну и годы краха материка социализма — до сегодняшних дней. Это — живая история, рассказанная самим народом и записанная, услышанная, выбранная талантливым и честным летописцем».

СВЕТЛАНА АЛЕКСИЕВИЧ — О СВОИХ ТВОРЧЕСКИХ ПЛАНАХ

«Я уже не один год работаю над книгой «Чудный олень вечной охоты». Это рассказы о любви: мужчины и женщины разных поколений рассказывают свои истории. Мне подумалось, что я до сих пор писала книги о том, как люди убивали друг друга, как они умирали. Но это — не вся человеческая жизнь. Теперь я напишу, как они любили... Любят...

И опять мои вопросы — кто мы, в какой стране живем — через любовь. Через то, ради чего мы, наверное, и приходим в этот мир. Мне хочется любить человека. Хотя любить человека трудно. Дальше все труднее».

***

На пресс-конференции 8 октября 2015 года, в день присуждения ей Нобелевской премии, Светлана Алексиевич жестко противопоставила «настоящий, гуманитарный, добрый «русский мир», тот «русский мир», перед которым до сих пор преклоняется весь мир, перед литературой, балетом, музыкой — ненавистному миру Берии, Сталина, Путина. «Почему у меня такое отношение? Потому что, с моей точки зрения, ситуацию в России спровоцировали так, что 86% людей были рады тому, как убивали людей на Донбассе и смеялись над этими «хохлами».

И последнее. В 2013 году писательница, которая долгое время жила в Западной Европе, вернулась домой, в Беларусь. Президент Лукашенко (похоже, вынужденно!) поздравил ее с высокой Нобелевской наградой. Светлана Алексиевич — первый в истории профессиональный журналист (окончила факультет журналистики Белорусского государственного университета в 1972 году, работала в районной газете «Маяк коммунизма», потом в минской «Сельской газете»), удостоенный Нобелевской премии по литературе. К величайшему сожалению, далеко не все украинские журналисты, писатели и интеллектуалы готовы сегодня к выполнению крайне непростой, но сверхважной миссии «коллективной Алексиевич», без чего невозможно духовное очищение нации и противодействие моральной катастрофе, постигшей общество. «Совесть, память, человечность, ответственность» — эти доминанты творчества выдающейся белорусской писательницы необходимы нам как воздух. «День» может абсолютно искренне утверждать, что все это — именно то, о чем пишет наша газета в каждом числе, на каждой странице.