Последний император

Многие монархи, политические лидеры и вожди предстают перед потомками (не перед современниками: эти как раз довольно хорошо знают им цену!) не в своем доподлинном, достаточно сложном и противоречивом виде, а в хорошо «очищенном» и «отредактированном» облике «отца народа», едва ли не самим Богом призванного вести своих подданных в будущее. Вследствие этого, как правило, реальные результаты деятельности такого рода правителей не всегда отчетливо и ясно видны исследователям; эти результаты довольно часто заслоняет система мифов и мифологем («миф святости»; «миф избранности», неотделимый от политиков с мессианским самосознанием; «миф о патриотизме», с помощью которого, бывает, стараются сплотить нацию вокруг несостоятельного вождя; «миф мученичества» и т. д.).

Ярким примером мифологизации является отношение в России (да и среди определенной части наших соотечественников) к последнему правящему представителю династии Романовых - императору Николаю II. Настоящий культ этого монарха, зародившийся и развивающийся буквально на наших глазах, лишь затрудняет, разумеется, непредвзятый и объективный анализ его вклада в российскую и европейскую историю. Десятки, сотни томов (и это характерно!) посвящены трагическому концу жизненного пути Николая Александровича Романова, подробностям и деталям истории его семьи, отношениям с супругой, императрицей Александрой Федоровной, роли Григория Распутина... Менее освещен (особенно с учетом корректив, внести которые вынуждают достаточно жесткие исторические уроки ХХ и начала ХХI столетий) политический портрет последнего царя. В чем он видел свою историческую миссию (а ее осознание, несомненно, много для него значило)? Какие методы склонен был чаще всего применять в управлении огромным государством, и как это соотносилось с его личными, чисто человеческими качествами? Был ли он реакционером, ретроградом, крайним консерватором в политике - или же, напротив, и Николаю отнюдь не были чужды определенные «либеральные веяния»? И, наконец, что же все-таки привело (тут речь, очевидно, должна идти о целом комплексе многообразных факторов) империю Романовых к исторической катастрофе? Ответы на эти вопросы, вполне вероятно, окажутся гораздо более актуальными, чем можно себе представить на первый взгляд...

Многие современники Николая II, в том числе и те, которые, по общему мнению, лучше других знали императора, отмечали одну весьма существенную черту его характера: большую замкнутость, внутреннюю закрытость, скрытность нового монарха; царь мало кому поверял даже малую долю своих планов и задушевных дум. К этому надо добавить веру в освященный самим Богом долг царского служения - а, будучи от природы противником каких бы то ни было резких и стремительных перемен, Николай II понимал это служение прежде всего как сохранение основ существующего государственного порядка. Любопытен его ответ на вопрос анкеты первой всероссийской переписи населения 1897 года, когда свое социальное и имущественное положение монарх определил так: «Хозяин земли Русской»; характерно также, что в первом же своем публичном выступлении, 17 января 1895 года, молодой царь заявил буквально следующее: «Пусть знают все, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель»). А кроме того, нужно отметить его подверженность внешним влияниям - различных советников, сановников, министров, всех, кто входил в окружение царя... Следует добавить, что в императоре смолоду жило представление о «добром народе», любящем монарха, противопоставляемом, согласно взглядам царя, враждебно настроенной к престолу и ко всему существующему порядку вольнодумной интеллигенции, которая от этого «народа» оторвалась, стала ему окончательно чуждой. Вероятно, если бы Николай Романов знал истинное положение дел, он не был бы настолько самоуверен...

Наконец, еще одна присущая императору черта, сыгравшая едва ли не роковую роль в его политической и человеческой судьбе: любовь к внутреннему душевному комфорту и покою, стремление жить в вымышленном (виртуальном, как сказали бы сейчас), совершенно искусственном мире, где нет даже тени реальных угрожающих проблем, где все происходит только согласно заранее задуманным планам, где нет опасности для власти государя, для всей государственной системы. Из этого мира Николай II являлся в мир реальный все реже и реже, и только под давлением крайней необходимости. А между тем перед огромной Российской империей стояла сложнейшая историческая проблема, ей был брошен грозный вызов самой истории: необходимо было не просто провести давно уже назревшие реформы, которые откладывались уже несколько десятилетий, следовало - и как можно скорее - осуществить глубочайшую модернизацию всего государственного механизма, цивилизационную по своей сути, а именно: переход от не ограниченной никакими законами, полуазиатской по своей сути деспотической монархии к социально-политическому устройству европейского типа, основанному на демократических ценностях (следует, конечно, оговориться, что тогдашние государства-империи Западной Европы, к примеру, Германия Вильгельма II или Австро- Венгрия Франца-Иосифа I, нормам демократии если и соответствовали, то, мягко говоря, с очень большими оговорками... Но империя Российская занимала в этом ряду, безусловно, совершенно особое место).

Вместо трезвого и ясного осознания, перед каким опасным, крутым историческом поворотом стоит возглавляемая им держава, Николай II годами продолжал упорно жить в мире иллюзий. Павлин не станет орлом - гласит восточная мудрость. Империя, построенная изначально на жестоком подавлении свободной государственной воли всех нерусских народов (как бы сейчас ее «вдохновенные» адепты в Москве и Петербурге ни доказывали обратное!), жила как на просыпающемся вулкане, вулкане межнациональных противоречий, а государь император строил поистине наполеоновского масштаба впечатляющие планы российской экспансии в Азии, глубокого проникновения в Китай и постепенного, но неуклонного подчинения его российскому влиянию. «Золотой сон» продолжался!

Один из близких советников царя, князь Ухтомский, исходя из представления о неизбежности российского преобладания в Азии, указывал в докладной записке Николаю: «Там, за Алтаем и Памиром, та же неоглядная, неисследованная, никакими мыслителями еще не осознанная допетровская Русь, с ее непочатой шириной предания и неиссякаемой любовью к чудесному, с ее смиренной покорностью посылаемым за греховность стихийным бедствиям, с отпечатком строгого величия на всем своем духовном облике». И далее, порассуждав о «Чингисханах и Тамерланах, вождях необозримых вооруженных масс», Ухтомский, этот ранний евразиец-неоимперец начала ХХ века, сразу переходит к деловой конкретике: «Для Всероссийской державы нет другого исхода: или стать тем, чем она от века призвана быть (мировой силой, сочетающей Запад с Востоком), или бесславно и незаметно пойти по пути падения, потому что Европа сама по себе нас в конце концов подавит внешним превосходством своим, а не нами пробужденные азиатские народы будут еще опаснее, чем западные иноплеменники». Император начертал на письме Ухтомского: «Надлежит в наших планах учитывать». Учитывали, вероятно, не самым лучшим образом: имперские амбиции толкнули Николая II и его правительство к активному участию в борьбе великих держав за влияние в слабеющем Китае (фактически за его раздел), а затем - к вооруженному столкновению с Японией. Русско-японскую войну царь бездарно проиграл, что знаменовало собой начало системного кризиса его режима... Началась революция 1905-го.

Можно себе представить, как нестерпимо унизительно было монарху, чьим идейным наставником в юности был известный Константин Победоносцев, яростный сторонник самодержавной власти (это ему принадлежат слова: «Западная демократия - это величайшая ложь нашего времени»), издать знаменитый Манифест от 17 октября 1905 года, где, среди прочего, говорилось: «Великий обет царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства смуты. Ибо от волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единства Державы Нашей... На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли, а именно: даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов» (заметим: непреклонная воля к «дарованию свободы» - это безусловная заслуга правящего монарха; а вот выполнение этой воли - уже обязанность исключительно правительства, император никакой ответственности не несет... Знакомо, не правда ли?)

Роковую роль в дальнейшем развитии событий сыграло то, что Манифест 17 октября был воспринят значительной частью общества (и с полным на то основанием!) как вынужденная революционными обстоятельствами временная уступка, которая при первой же возможности будет взята назад, а не как сознательно сделанный шаг «просвещенного» монарха-демократа. И не убеждали уже почти никого (кроме тех, кто хотел быть обманутым) содержавшиеся в Манифесте красивые слова о необходимости в сжатые сроки провести «предназначенные выборы в Государственную думу», «установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думой»; обеспечить возможность избранникам народа действительно участвовать в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей». Радикалы запустили в народ язвительный стихотворный комментарий к Манифесту:

«Царь испугался, издал Манифест -

Мертвым свобода, живых под арест!».

А наиболее проницательные наблюдатели так оценили этот «документ реформ»: поздно, неэффективно, неискренне и лицемерно...

Кто знает, не желал ли подсознательно император сбросить утомлявший его давно груз власти (и утомлявший тем сильнее, чем четче Николай II видел: впереди - не идиллический радостный путь единения с «добрым народом», восторженно приветствующим Мессию-Государя, а жесткая, беспощадная борьба!) Интересно, что еще в декабре 1894 года, всего через два месяца после вступления на престол, 26-летний император записал в дневнике: «Для меня худшее случилось, именно то, что я так боялся всю жизнь...» Бесспорно, этот человек желал добра своей стране. Один из наиболее дальновидных и деятельных государственных деятелей первых лет правления Николая, граф Сергей Витте, писал о нем: «Когда император Николай II вступил на престол, то от него светлыми лучами исходил, если можно так выразиться, дух благожелательности; он сердечно и искренне желал России в ее целом - всем национальностям, составляющим Россию, всем ее подданным - счастия и мирного жития, ибо у императора, несомненно, сердце весьма хорошее, доброе...»

Но вот что характерно: именно граф Витте (после своего увольнения с должности председателя Совета министров!) стал злейшим врагом Николая II, именно этот политический деятель в своих мемуарах язвительно и зло писал о «нарциссизме» императора, о его политической самовлюбленности, о неумении сохранять возле себя действительно самостоятельных людей, умеющих отстаивать собственное мнение, о безволии Николая как главной причине его несостоятельности как правителя. Не менее ярким примером могут служить взаимоотношения царя с Петром Столыпиным, председателем Совета министров в 1906- 1911 гг., чуть ли не единственным человеком в окружении монарха, который хотя бы понимал, какого рода реформы дают еще шанс спасти монархию - пусть даже теоретический... И снова - вспышки «политической ревности», удивительная «чуткость» к интригам придворного окружения (значительная часть которого ненавидела Столыпина). Как результат - смертельно раненный в Киеве премьер Столыпин напрасно ждал на пороге ухода в неведомое визита царя, тоже пребывавшего тогда в «вечном городе» на берегах Днепра - хотя бы как визита вежливости; Николай II не счел нужным даже соблюсти элементарные правила приличия (все это убедительно показано в эпопее Александра Солженицына «Красное колесо»).

Снижение до немыслимого, запредельно низкого уровня политической ответственности за судьбу государства в сочетании с абсолютной исторической близорукостью, неумением просчитать хотя бы ближайшие последствия принимаемых решений (вспомним о вступлении Российской империи в Первую мировую войну 20 июля 1914 года), быстрое продвижение на вершины власти случайных, по сути, людей (премьеры Штюрмер, Горемыкин, министр внутренних дел Протопопов; о Распутине умолчим), некомпетентность всей «властной пирамиды» - все это свидетельствовало о глубочайшем системном кризисе государственной машины империи в целом. А, как учит история, в таких случаях на сцену выходят уже не просто оппозиционные, а внесистемные деятели. И «лучший» способ ускорить именно такой ход событий, сделать его неизбежным - это идти по пути политического наименьшего сопротивления, не вмешиваясь в процессы, принимающие уже угрожающий характер, делать прежних соратников врагами, одновременно пытаясь найти общий язык с врагами вчерашнего дня (на их условиях...)

Именно так поступал Николай Александрович Романов. И именно поэтому он стал последним императором, последним правящим представителем своей династии.