Последний кошевой Запорожской Сечи

«ЛУГ — ОТЕЦ, А СЕЧЬ — МАТЬ»

О детстве и юности будущего кошевого, о его семье нам известно очень мало. Родился Петр Иванович в 1690 г. в селе Пустовойтовке Смелянской сотни Лубенского полка, которая находилась на беспокойном пограничье между Московией и Речью Посполитой. Петр был старшим сыном в семье. У него было по меньшей мере два брата: Панас — казак Смелянской сотни, принадлежавший к значительному военному сообществу (его подпись под переписным реестром 1767 г. стояла рядом с сотниковой), и Семен — священник Николаевской церкви в Смеле.

О том, как Петр Калнышевский попал на Сечь, документальные сведения не сохранились. Если верить легенде, записанной в 1970 г. Д. Кулиняком в селе Пустовойтовке, то все произошло так. Восьмилетний Петрик, сын казацкой вдовы Агафьи, пас скот за селом и увидел небольшой конный отряд запорожцев. Кое-кто из них курил трубку. По легенде, к одному из них обратился мальчик с просьбой дать и ему попробовать казацкую люльку. Это развлекло запорожцев, они остановились и угостили пастушка «носогрейкой».

— А куда же вы идете?

— На Сечь, парень!

— Так возьмите и меня с собой!

— Ну, если ты уже и люльку казацкую куришь, то садись сзади, — позволил сотник, тот, что «носогрейку» ему одолжил. — Ты, видать, парень бедовый, будешь мне джурой.

Петрика дважды просить не пришлось — он сразу вскочил на коня.

— А отец что скажет? — спросил сотник.

— А нет у меня отца, — потупился Петрусь. — Погиб.

— Ну так будешь мне и сыном.

И отправились они туда, где «луг — отец, а Сечь — мать», и побрело стадо в село само, уже без пастуха.

За жизнь в Сечи Петр Калнышевский стал богатым собственником. При аресте в его зимовниках и хуторах было описано 639 лошадей, 1076 голов крупного рогатого скота, 14045 овец, 2175 пудов зерна. Его крепкое экономическое положение содействовало политической карьере в Сечи. Опять-таки нам неизвестны все ступеньки его правления. Первое обнаруженное на сегодня упоминание о Петре Калнышевском принадлежит к 1750 г. Имя этого уже седовласого 60-летнего военного есаула упоминается в связи с преследованием в запорожских степях тогдашним кошевым Григорием Федоровым вооруженных грабителей.

1755 г. Калнышевский был избран одним из трех запорожских депутатов в Петербург. Больше года депутация находилась в российской столице, ожидая отмены пошлины на провоз из Запорожья в Гетманщину рыбы, меха, в обратном направлении — продуктов, а главное — возврата захваченных Новосербией, Слободским полком и Донским Войском запорожских земель. 10 июня 1756 г. прошение о пошлине было удовлетворено, но не в отношении запорожских территорий. 1758 г. Калнышевский был включен в состав второй депутации по тому же делу. Однако, прожив в Петербурге до начала 1760 г., запорожцы так ничего и не добились.

В ЗЕНИТЕ СЛАВЫ

В военных есаулах Калнышевский ходил до 1761 г. В январе 1762 г. его впервые избрали кошевым атаманом. В сентябре того же года Калнышевский вместе с войсковым сечевым писарем Иваном Глобой присутствовал на коронации Екатерины II. Кошевой императрице не понравился, и она в тот же год добилась его устранения. Однако на очередных выборах в январе 1763 г. сечевики выбирают Калныша войсковым судьей — вторым должностным лицом в Коше после атамана, а в январе 1765 г. — снова кошевым. Императрица сначала активно возражала против этого выбора, но, учитывая подготовку к войне с Турцией за выход к Черному морю, на некоторое время перестала выказывать свою неприязнь к Калнышевскому. Казацкая доблесть и опыт были нужны ей в планировавшейся войне.

Утвердившись кошевым атаманом, Калнышевский начал работу, направленную на укрепление хозяйства Запорожской Сечи — фундамента ее политической автономии. Позже в манифесте в оправдание разрушения Сечи российская императрица сама отметит, что «внедряя собственное земледелие, разрушали они тем саму основу зависимости их от престола Нашего и мыслили, конечно, образовать из себя посреди отчизны область, полностью независимую, под собственным своим неистовым управлением». А тогда Калнышевский, видя, что причиной зависимости Войска Запорожского Низового от российской короны являются в первую очередь поставки провианта, начал активную колонизацию края. Благодаря его заботе, в дикой степи вырастали села, хутора-зимовники, в которых селились беглецы из крепостной неволи, освобожденные казаками узники из турецкого и татарского, ногайского и буджацкого плена. На запорожские земле Калнышевский переманивал также молдаван и болгар из Новой Сербии, Польши и Буджака. Результатом его усилий стало возникновение на Запорожье 45 сел, более 4 тысяч хуторов-зимовников, в которых к 1775 г. было поселено около 50 тысяч хлеборобов. Деятельность кошевого навеки прославилась в поговорке «Як був кошовим Лантух, то не було хліба й для мух, а як став кошовим Калниш, то лежав на столі цілий книш».

Колонизацию Калнышевский пытался использовать и для защиты запорожских территорий. С этой целью он приказывал основывать зимовники именно на границах. Однако наступление на запорожские земли продолжалось. Чтобы защитить свою землю, руководствуясь негласными распоряжениями Коша и лично Калнышевского, а иногда и открытыми решениями сечевой рады, в места наибольшей напряженности отправлялись казацкие залоги, отдельные запорожцы вступали в стычки с гарнизонами российских крепостей, разгоняли посты, разрушали сооружения, уничтожали огнем незаконные жилища.

Вместе с тем атаман и Кош постоянно искали политические средства разрешения споров. Многократно они обращались к российским должностным лицам с жалобами и протестами. Неоднократно в Петербург снаряжались и специальные депутации. Однако ни первая — в 1765 г., в которой участвовал сам кошевой, ни последующие — в 1771, 1773, 1774 гг. — успеха не добились.

Ситуация изменилась во время русско-турецкой войны 1768 — 1774 гг. Именно тогда, когда Запорожское Войско дало в помощь российской армии 11 тысяч казаков, которые с первого и до последнего дня участвовали в войне и на суше, и на море. О том, что они воевали достойно, свидетельствуют 17 золотых Медалей на Андреевской ленте, данных Екатериной II Калнышевскому и старшинам. Именно тогда на запорожское население легли тяготы содержания царских войск, которые располагались на запорожских землях или проходили через них. В то же время российское правительство занялось строительством на юге сечевых территорий целой системы укреплений — Новой Днепровской линии. Указ об этом был издан 10 мая 1770 г., а уже 13 июля 1770 г. один из паланковых старшин сообщал кошевому, который в свои 80 лет еще сам с седла руководил казацкой конницей непосредственно в районах боевых действий: «За степи Вам сообщаю: действительно началось строительство новой линии по Самаре, 3000 человек Воронежской губернии пригнаны и уже редуты и землянки, где по плану определено быть крепостям, делают... и нашим степям, как видно, вечная память. Проспали...»

Со строительством линии, которая замыкала клещи вокруг Запорожья, менялся тон российских чиновников в их общении с запорожскими властями. Почти как в завоеванном крае вели себя в Запорожье российские офицеры и солдаты. В письме графу Остерману от 24 августа 1770 г. сообщалось, что они, «чиня между собой разъезды, проезжих по трактам задерживают, грабят, у обывателей скот отбирают, пашу на пни бьют, травы и всяческие военные угодья опустошают».

Кошевой атаман обращал должное внимание на развитие культуры и духовности. За его средства в 1763— 1767 гг. была построена церковь в Лохвице, деревянная церковь Св. Троицы в Пустовойтовке, деревянная церковь Св. Покровы в Ромнах, каменная церковь в Межигорском монастыре и Георгиевская церковь в своем зимовнике (теперь село Петриковка). Не жалел денег и на церковные книги, утварь и одежду. Известно, что Калнышевский подарил церкви в родной Пустовойтивке Евангелие, оправленное серебром и украшенное ценными камнями, стоимостью 600 рублей (в то время огромные деньги). За месяц до разрушения Сечи он заказал для сечевого храма Покровы золотую церковную утварь.

Как политический деятель кошевой атаман противодействовал давлению имперских чиновников на независимость запорожской церкви. Так, в 1769 г., несмотря на приказ П. Румянцева, он не позволил поставить запорожских иеромонахов в зависимость от российских обер-священников действующей армии. Благодаря заботе о церковных делах, Петр Калнышевский оставил в памяти людей не только свое имя, но и реальный образ. На иконе, которая была в сечевой Покровской церкви и копия которой находится в Одесском историко-краеведческом музее, изображен стройный, несколько выше среднего роста, очевидно, привыкший жестикулировать, мужчина. На нем красные шаровары и кунтуш, темно-синяя свита, подпоясан он широким поясом, вышитым золотом, с большой золотой медалью на груди и саблей на левом боку. Кошевой выглядит уже немолодым. Его шея в морщинах, казацкий оселедец и усы поседели. В молитве он обращается к деве Марии.

Для налаживания личных отношений, которые иногда облегчали решение дел Запорожья, Калнышевский содействовал приобретению для чиновных лиц из Петербурга, Москвы, Киева, Глухова заморских вин, пряностей, фруктов, рыбы специальных засолов, даже фиговых деревьев, в частности для К. Разумовского. Нередко все это посылалось под видом «подарков». И в этом не было ничего необычного: российское общество держалось на личной зависимости, личных рекомендациях, личном содействии. И чтобы успешно взаимодействовать с российскими чиновниками, ради пользы дела следовало опираться на их личную приязнь. Однако кошевой всегда чувствовал меру дозволенного, что делало ему честь. В ходе русско-турецкой войны 1768 — 1774 гг. запорожцы взяли в плен выходцев из Африки, воевавших в составе турецкой армии. Царские сановники попросили продать им экзотических «арапов», на что получили решительный ответ: «Теперь здесь (в Сечи. — А.С. ) арапов нет, и потому найти нельзя ни одного, это и без денег, потому что обычая здесь нет такого, чтобы продавать мог бы». В другом документе сообщалось: если среди «арапов» найдутся согласные служить, то они будут присланы в Петербург.

«СОЛОВЕЦКИЙ АДРЕС»

Закончив войну заключением Кучук-Кайнарджийского мирного договора, Россия воцарилась в Северном Причерноморье. Теперь она не нуждалась в военной поддержке со стороны Запорожья, а последнее не могло использовать Крымское ханство и Турцию в качестве противовеса экспансионистской политике России.

Российская императрица сразу же решила воспользоваться новым раскладом сил. В ночь на 17 июня 1775 г. пятью колоннами подошли к Сечи 10 пехотных, 13 донских казацких полков, 8 полков регулярной конницы, усиленной 20 гусарскими и 17 шкиперскими эскадронами, — всего более 100 тысяч человек. И это в то время, когда за сечевыми укреплениями насчитывалось только несколько сотен казаков. Остальные после длительной кровавой войны отправились навестить родственников или разошлись по зимовникам и промыслам.

85-летний кошевой атаман решил сдать укрепления. Слишком неравными были силы. К тому же вооруженное сопротивление могло вызвать массовый террор против мирного населения. Кошевой не забыл своих юношеских впечатлений от безвинной батуринской крови, от запруд из человеческих тел на Суле в Ромнах, от казни каждого третьего защитника Сечи в мае 1709 г. И все же та кровь не выглядела напрасной: мощная Порта, крепкий Крым, ослабленная, но еще не побежденная Швеция внушали тогда надежду на возрождение Сечи в условиях противостояния великих держав. А теперь?.. Наконец, добровольная сдача оставляла еще какие-то шансы на пусть и очень невыгодную, но договоренность с империей. И Петр Калнышевский, сопровождаемый войсковым писарем Иваном Глобой, войсковым судьей Павлом Головатым и другими воинскими старшинами, пошел на переговоры с генерал-поручиком Петром Текелием.

Прошли десятилетия... «Перед нами маленькие, аршина в два, двери с крошечным окошечком посредине: двери эти ведут в жилище узника, куда и мы входим. Оно имеет форму лежащего урезанного конуса из кирпича длиной аршина четыре, в ширину сажень, высота при входе три аршина, в узком конце — полтора. При входе справа мы видим скамью — ложе для узника... С другой стороны — остатки разломанной печи. Стены... сырые, заплесневелые, воздух затхлый, спертый. В узком конце комнаты — маленькое окошко вершков шесть в квадрате, луч света, словно крадучись, через три рамы и две решетки тускло освещает этот страшный каземат. При таком свете читать можно было в самые светлые дни, и то с большим напряжением зрения. Если заключенный пробовал сквозь это окно посмотреть на мир Божий, то его взгляду открывалось кладбище, расположенное просто перед окном. Тому, кто пробыл около получаса в удушающей атмосфере каземата, становится душно, кровь приливает к голове, появляется какое-то беспредельное чувство страха. У каждого, кто тут побывал, даже самого сурового человека, невольно вырывается из груди если не крик ужаса, то тяжелый вздох и с языка слетает вопрос: «Неужели здесь возможна жизнь? Неужели люди были настолько крепкими, что сносили годы этого существования в гробу?» Так описал каземат Калнышевского, который находился в Головенковой башне Соловецкого монастыря, историк М. Колчин.

Петр Калнышевский прожил в этом каземате 25 лет, пока Александр I не «даровал» ему прощение. Старожилы монастыря рассказывали историку Дмитрию Яворницкому, который разыскал могилу последнего кошевого, что после него осталось в камере больше двух аршинов нечистот, что, просидев в тюрьме такое долгое время, он одичал, стал мрачный и потерял зрение; что у него, как у зверя, выросли когти, длинная борода и вся одежда на нем, кафтан с пуговицами, расползлась на куски и спадала с плеч.

Калнышевский уже стоял на пути к Богу, когда соловецкий архимандрит Досифей заявил в глаза 110-летнему узнику, что от того воняет землей. Однако ум и силу духа последний запорожский кошевой не утратил до последнего. Об этом свидетельствует его письмо архангельскому губернатору Мезенцеву, в котором вчерашний узник не без заметного сарказма благодарил за освобождение и просил позволить ему «в обители сей ожидать со спокойным духом приближающегося конца своей жизни, поскольку за 25 лет пребывания в тюрьме он к монастырю вполне привык, а свободой и здесь наслаждается в полной мере».

Умер Петр Иванович Калнышевский 31 октября 1803 г., 113 лет от роду.