Притеснение свободы

«Природа одарила нашего великого поэта не только огнем любви к человеку, к свободе и миру; она дала ему и огонь ненависти, огонь гнева и возмущения против неправды, неволи, против притеснения и ущемлений». Так написал о Шевченко — уже свыше ста лет назад — один из лучших его биографов, известный украинский писатель, ученый и общественный деятель Александр Кониский. И тяжело более точное и более объективно охарактеризовать безграничное, как Вселенная, творчество нашего гения. Ведь едины Шевченко-лирик, Шевченко, запертый в ненавистном петербургском каземате, который создал такие шедевры, как «Садок вишневий коло хати...», «Весняне сонечко ховалось...», «Не спалося, а ніч, як море» — и Шевченко, автор гениальных, библейской силы поэтических пророчеств, преисполненных безумного гнева, едкого, убийственного сарказма, боли за уничтоженную свободу и истоптанное достоинство Человека. Человека как такого, любого народа, не только соотечественника-украинца (при этом Шевченко никогда не переставал мыслить категориями именно национальными — отрицать это было бы непростительным лицемерием!). И этот Шевченко — пророк свободы и гнева — возможно, ярче всего проявил себя в, казалось бы, общеизвестном шедевре — поэме «Кавказ» (но так ли уж известном? Мы еще увидим, дорогой читатель, сколько духовных и политических «измерений» можно открыть для себя в этом удивительно актуальном именно сейчас произведении...). Не забывать именно о таком Шевченко необходимо еще и потому, что в последнее время, будем откровенными, наблюдается определенное «подслащивание» Поэта: на первый план настойчиво выдвигается Шевченко — «миротворец», «братолюб», готовый все всем простить («Обніміться ж, брати мої, Молю вас, благаю!»). Но ведь был другой Шевченко, всей душой ненавидевший «безкарних мучителів». Такой Шевченко и завершил в ноябре 1845 года «Кавказ». Об этом и поговорим.

Сначала — несколько слов о творческой истории поэмы. По всей вероятности, замысел этого произведения возник у Поэта в конце лета — в начале августа 1845 года, когда Шевченко узнал о гибели во время боевых действий на Кавказе, у Даргинской кампании, своего близкого друга, художника Якова де Бальмена. (Кстати, вот какие слова нашел Тарас Григорьевич, чествуя память друга в поэме: «Мій Якове добрий! Не за Україну, А за її ката довелось пролить Кров добру, не чорну. Довелось запить З московської чаші московську отруту!»). Известно также, что фрагмент (или фрагменты) поэмы «Кавказ» Шевченко читал троюродному брату Варфоломею в конце сентября 1845 года.

Сам Варфоломей Шевченко вспоминает об этом так: «Раз ходили мы с Тарасом по саду; он стал читать: «За горами гори, хмарою повиті...». Я слушал, затаив дух; волосы у меня поднялись дыбом! Я стал советовать ему, чтобы не очень заходил он в облака...». Реакция Варфоломея, хоть и эмоциональна, но легко понятна. Ведь такой силы ненависти к империи (как в откровенно насильническом, так и в фарисейски-«утонченном» ее варианте) воистину нечасто встретишь в мировой литературе. И не только ненависть — Шевченко постиг нечеловеческую, отвратительную суть любых «сверхдержав» в любые историческую эпоху (Византия, империи Чнгисхана, Тамерлана, Османская, в конце-концов, Британская и Российская...). Ведь философию всех этих «покорителей Вселенной» и «собирателей земель» можно сформулировать, в конечном счете, именно так, как это гениально сделал наш поэт: «До нас в науку! Ми навчим, почому хліб і сіль почім! Ми християне; храми, школи, Усе добро, сам Бог у нас! Нам тільки сакля очі коле: чого вона стоїть у вас, Не нами дана; чом ми вам Чурек же ваш та вам не кинем, Як тій собаці! Чом ви нам Платить за сонце не повинні! Та й тілько ж то! Ми не погани, ми настоящі християне, ми малим ситі!«».

В этих словах — блестящее обобщение. Но полностью понятны они только в контексте трагических событий Кавказской войны (1818— 1859), когда имперская Россия под руководством Александра II, а впоследствии — «неудобозабываемого Тормоза» (определение Шевченко) Николая I вела, по сути, войну на уничтожение против чеченцев, черкесов, народов Дагестана... По какому праву, по какой логике? А по той самой, которая изложена у Шевченко; по той самой, что и сейчас используют ревностные поборники «единой и неделимой России» (они же к тому — еще и бескомпромиссные «борцы с терроризмом»!), уничтожая, на наших глазах, десятки тысяч людей во время чеченской войны... «Дрожи, Кавказ — идет Ермолов!» — эти пушкинские строки блестяще показывают «справедливый» характер этой колониальной войны. И кому, как не Шевченко, который помнил цену потери свободы украинского народа, можно было понять боль и гнев народов кавказских?

«Кавказ» нетленный еще и потому, что это — образец настоящего, высокого интернационализма (не в лживом, казенном понимании этого слова, когда оккупировали Афганистан или Чехословакию и объясняли это «выполнением интернационального долга»). Интернационализм Шевченко — это когда украинский гений (между прочим, по всем критериям наших левых — «националист», который дал чеканную формулу: «В своїй хаті своя правда, І сила, і воля«») с глубин своей души шлет незабываемое пожелание братьям-кавказцам: «І вам слава, сині гори, Кригою окуті, і вам, лицарі великі, Богом не забуті. Борітеся — поборете, вам Бог помагає1 За вас правда, за вас слава і воля святая!». Интернационализм Шевченко — это когда поэт с редкой афористической точностью дает бессмертное обобщенное определение самой сути николаевского государства: «Од молдованина до фіна На всіх язиках все мовчить, Бо благоденствує!». Шевченко принимает сознательное решение, идущее от сердца, поделиться своим произведением с гениальным певцом другого порабощенного тогда народа, польского — Адамом Мицкевичем (в декабре 1846 года Шевченко передал рукопись «Кавказа» для знаменитого автора «Пана Тадеуша» и «Оды вольности» члену Кирило-Мефодиевского братства Николаю Савичу, который собирался вскоре ехать за границу. Очень интересный факт! Вообще тема «Шевченко и Мицкевич» еще ждет своих исследователей).

Такие шедевры, как «Кавказ», создаются, как правило, в моменты колоссального духовного подъема, прозрения, катарсиса, когда великий творец, становясь голосом родного народа, вдруг видит то, что (пока еще!) не видит его народ — и то, для выражения чего, собственно, этот народ и послал его в мир. Однако это прозрение совсем не исключает кропотливой обработки фактов! Вот о чем вспоминает знакомый Шевченко, Александр Афанасьев-Чужбинский: «Вот сядь только и расскажи мне о Кавказе и о черкесах». И долго мы с Тарасом разговаривали о горцах: его все интересовало, он расспрашивал о самых мелких подробностях тамошнего быта». А вот отрывок из воспоминаний врача Андрея Козачковского, в доме которого в Переяславе жил Шевченко, завершая труд над «Кавказом»: «В октябре того же (1845-го, — И. С. ) года Шевченко приехал ко мне снова больной и прожил у меня около двух месяцев. Утром он, конечно, писал, совсем не стремясь остаться наедине. Он писал, как будто играясь... Вечер проходил в разговоре, который продолжался почти всегда до второго часа...».

«Писал, как будто играясь...». Очевидно, Козачковский здесь упрощает — перед нами вечная загадка Шевченко, загадка гения. Ведь «играясь» немыслимо было написать такие огненные слова: «Не вмирає душа наша. Не вмирає воля. І неситий не виоре На дні моря поле. Не скує душі живої І слова живого!». Эти слова — прямо обращены к каждому из нас.