Про двух парней из Житомира: Короленко и Королеве
Окончание. Начало читайте «День» № 107-108
Именно председатель Совета Королев контролировал выполнение задач и лично отвечал за результаты и сроки. В дополнение — собирал сотни квалифицированных ученых, каждый из которых руководствовался собственными интересами. Очень важно, что, несмотря на профессиональные споры и противостояния внутри коллектива, члены Совета не позволяли себе резких выпадов в сторону оппонентов и должны были достигать консенсуса. Украинский «полководец» (то есть гетман) привнес в советскую реальность, где человеческая жизнь и мнение не значили ничего, демократический стиль руководства. Иными словами, Королев тайком от НКВД использовал культуру казацко-старшинского совета в засекреченных лабораториях Союза.Более того, Сергей Павлович запустил тренд, и с каждым годом появлялось все больше аналогов королевскому Совету. В современной России пытались восстановить Совет главных конструкторов как совещательный орган при президенте, который прекратил свое существование после смерти Королева. В Украине же подобные Советы существуют и сегодня...
Большое количество источников (особенно российских) акцентирует внимание на том, что после ссылки Сергей Павлович стал молчаливым и нелюдимым. Лагерный опыт превратил гения в «homo sovieticus» — маленького беззащитного человека эпохи СССР. Впрочем, так ли это было на самом деле? Или же нам сознательно навязывают образ мученика, скованного всеобъемлющим липким страхом?
По воспоминаниям современников, Сергей Павлович был образцовым руководителем и уделял большое внимание своему коллективу. Молодых специалистов приглашал на личные неспешные беседы об их жизни и увлечениях. В самые трудные моменты приходил на помощь: находил дефицитные лекарства, занимал деньги, находил врачей и даже помогал решать семейные проблемы. Дочь Королева вспоминала, что ученый финансово поддерживал семью своего бывшего репрессированного шефа. На «стипендию» главного конструктора сын умершего водителя Королева получил высшее музыкальное образование и стал певцом. Благодаря Сергею Павловичу конструкторское бюро в течение многих лет занималось детским домом.
На космодроме Королев заменял юным космонавтам учителя и отца (как когда-то в Харьковском коллегиуме Григорий Сковорода заботился о своих воспитанниках). «Королев был для нас Богом», — сказал космонавт Леонов и, кажется, был абсолютно прав.
А как иначе объяснить тот факт, что именно украинская песня первой прозвучала в далеком космосе? Первый космонавт-украинец Павел Попович во время полета в августе 1962 года по просьбе Королева спел «Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю...», а Сергей Павлович в это время подпевал ему с Земли. Подобную дерзость в советские времена мог себе позволить только авторитет, центр, вокруг которого вращалось его окружение, как вокруг Солнца.
Не лишним будет добавить, что Королев ни на минуту не забывал свои корни и родной язык, на котором охотно говорил с украинскими летчиками и подчиненными. Дочь Королева рассказывала, что слово «Украина» в семье всегда произносили с трепетом и большой любовью.
Жизнь гения советской космонавтики оборвалась внезапно во время операции, проводимой лучшими врачами во главе с министром здравоохранения СССР. Причиной стала невозможность ввода наркоза через трахею (сломанные на допросах в НКВД челюсти срослись неправильно). Таким образом, даже невероятная жажда новых свершений и планы по освоению космоса не способны были исцелить бывшего узника ГУЛАГа. В конце концов, империя всегда требует жертв.
«Ваша» диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства «— огромная ложь, за которую вам и народу придется жестоко расплатиться», — предсказывал примерно за 50 лет до смерти Сергея Павловича выдающийся русский писатель украинского происхождения. И звали его Владимир Галактионович Короленко.
Будущий классик родился 27 июля 1853 г. в Житомире. Мать Владимира — Эвелина Иосифовна Скучевич — была дочерью польского шляхтича, а отец происходил из рода казацкой старшины. Сведения о семье Короленко лучше иллюстрированы в воспоминаниях ученого-естествоиспытателя Владимира Ивановича Вернадского (также входящего в пантеон деятелей русской культуры), который приходился писателю троюродным братом.
«Мне кажется, очень важно, чтобы никогда из семей не исчезала история семьи. В семьях, в которых такая история довольно длинная, — всегда существует возможность формирования крепких характеров в достижении традиционной цели. Ближе связь с землей, с историей своей родины», — писал Вернадский.
Писатель характеризовал свою бабушку Екатерину Яковлевну Короленко как энергичную женщину, наделенную ярким, волевым характером. Она принадлежала к известной в Украине семье казацкой шляхты, которая ведет свое начало от Миргородского казачьего полковника Ивана Короля — участника Хмельниччины. Доказательства благородного происхождения Владимира Короленко находим и в «Истории моего современника», где писатель вспоминает родовую печать с дворянскими клейнодами Короленко: «После смерти моего деда отец... привез причудливую печать, на которой была изображена лодка с двумя собачьими головами на носу и на корме и с зубчатой башней посередине».
Житомирский судья Галактион Афанасьевич Короленко славился высокоморальностью и преданностью законам, чем изрядно удивлял коллег и знакомых. Он не брал взяток, учил своих детей вере в Бога и состраданию к чужому горю. Поэтому вполне закономерным явлением станет активная общественная деятельность его сына Владимира в течение всей жизни. Так же, как и закономерными были финансовые затруднения, с которой после смерти мужа осталась один на один вдова честного судьи с пятью детьми. Хотя, несмотря на материальные трудности, мать Короленко приложила титанические усилия, чтобы сын получил образование.
Основными элементами воспитания Владимира Короленко были либерально-демократические идеи, дух свободы и мультикультурность. Житомир в те времена считался частью Волынской губернии Российской империи, что и обусловило пересечение трех идентичностей — украинской, польской и российской. И в школе (Житомирская и Ровенская гимназии), и дома парня учили уважению к любому человеку, несмотря на его национальность или вероисповедание.
18-летний Владимир Короленко вышел в свет достойным сыном своей семьи: патриотичным, справедливым, уязвимым к предвзятости и с чувством собственного достоинства. Уже во время учебы в высших учебных заведениях Владимир начал битву с несправедливостью, которая привела к трагическим последствиям.
За вольнодумство и протесты Короленко в 1876 году исключили из Петровской земледельческой и лесной академии в Москве и под надзором полиции отправили в Кронштадт. После года заключения история повторилась: юношу арестовали за отказ принять присягу на верность новому царю Александру ІІІ. Присяга, текст которой даже никто не читал, была полной формальностью. Но Владимир нашел в ней требование — доносить. Этого правдолюб стерпеть не мог, ведь еще в пансионе его учили, что жалоба на товарища страшнее самого проступка.
Шесть лет своей молодости Короленко отдал ссылке, находился во многих уголках России, среди которых была холодная и далекая от европейской части континента Якутия. Владимир Галактионович стойко проходил все испытания: жил среди якутов, обрабатывал землю, рисовал иконы, шил обувь. Под гнетом обстоятельств писатель не только не озлобился, а наоборот — утвердился в желании быть честным перед собой и миром и работать на благо народа.
С возвращением на «большую землю» Короленко развернул масштабную литературную и правозащитную деятельность. Он много путешествовал по Российской империи и за рубежом, тратил собственные деньги на расследование дел несправедливо осужденных, привлекал внимание общественности к проявлениям антисемитизма, привлекал известных деятелей культуры к решению проблем простых крестьян. Во время голода 1891—1892 годов Владимир Галактионович не только писал обличительные статьи, но и бросился собственноручно ликвидировать последствия неурожая. И пока российские дворяне осуществляли показательные «хождения в народ», Короленко не пропустил ни одного резонансного дела о защите прав обездоленных. Он первым в судопроизводстве тогдашней России использовал термин «гласность».
Важно, что именно в образовании и силе знаний Короленко видел путь перестройки общества. Литератор был организатором многих библиотек, народных чтений, лекций просветительского характера и беспощадно критиковал дискриминацию женщин в правах на получение высшего образования.
«Короленко — первый поэт русской пробудившейся чести. Чувство чести, чувство достоинства, отстаивание прав своей личности умиляет его до восторга», — отмечал Корней Чуковский. По его мнению, Короленко был единственным представителем российской словесности, в чьих произведениях утверждалась эстетика борьбы и протеста. Действительно, герои Короленко — непокоренные повстанцы с несогнутой спиной — поразительно контрастируют со многими классическими образами русской литературы — униженными и угнетенными людьми, единственным путем для которых является смирение. В чем же секрет уникальности и полной непохожести Владимира Галактионовича на его окружение? Ответ очевиден: ментальная свобода и дух казачества.
Популярность Короленко позволяла ему плыть против течения, а царское правительство было вынуждено считаться с активной общественной позицией писателя. И даже большевики, придя к власти, захотели сближения с главным моральным авторитетом империи. По личному распоряжению Ленина нарком Луначарский вступил в переписку с Владимиром Галактионовичем Короленко, которого называли «совестью России» и даже выдвигали на пост президента Российской республики. Но писатель, видя воочию массовые убийства и грабежи, устроенные новой властью, жестко осудил большевизм. В своем дневнике и письмах к Луначарскому (которые, собственно, остались без ответа) Короленко возмущался, протестовал и кричал от боли. Он писал прошение о помиловании невиновных, бил тревогу, но не достигал желаемых результатов.
Короленко привык отстаивать права обиженных в суде, однако большевики не давали ему такой возможности: людей расстреливали без суда и следствия. В этих условиях Владимир Галактионович не мог молчать: «Насколько мой слабый голос будет в силах, я до последнего издыхания не перестану протестовать против бессудных расстрелов и против детоубийства».
Короленко часто безосновательно обвиняют в нелюбви к родной земле, хотя писатель никогда не чурался своих корней и постоянно подчеркивал это. И множество фактов из биографии говорят сами за себя
С 1900 года до самой смерти Короленко жил в Полтаве, превратив периферийный городок в литературную Мекку и третий, после Москвы и Санкт-Петербурга, духовный центр страны. Сюда ехали со всей империи для личной встречи и благословения Короленко выдающиеся деятели России. И так писатель творил пространство вокруг себя.
Когда белогвардейцы срывали украиноязычные вывески, немолодой уже писатель встал на защиту языка местного населения. «Тяжко думать, что снова нужно доказывать право на материнский язык многих миллионов. Чтобы его позволили в школе, литературе и обычном быту. Теперь, после стольких тяжелых уроков», — записывал в дневнике Короленко. Он вместе с группой деятелей культуры дошел до руководства Полтавского гарнизона с просьбой остановить поругание.
На уездном съезде учителей в 1917 г. Короленко первым откровенно заговорил о политической свободе, которую подарила революция, и возможности ведения обучения на родном украинском языке. Свидетель тех событий — журналист Григорий Коваленко — завещал: «Пусть украинское общество не забудет той заслуги великого писателя в начале революции».
Еще с юности Владимир Галактионович увлекался произведениями Тараса Шевченко. «Под влиянием легенд старого замка и отрывистого чтения (в списках) «Гайдамаків» — романтизм старой Украины ворвался в мою душу, заполнив ее призраками прошлой казачьей жизни», — признавался Короленко в «Истории моего современника». Он использовал слова Кобзаря в качестве эпиграфа к своему рассказу «Судный день» и ежегодно отмечал юбилей гениального украинского поэта. Друг Панаса Мирного и Михаила Коцюбинского, автор статьи «Котляревский и Мазепа», поборник украинской культуры и языка — таким был настоящий портрет русскоязычного писателя.
В некрологах Короленко называли не только великим гуманистом, но и «Великим Украинцем». Вышеупомянутый Коваленко писал: «Безосновательны все нарекания и сожаления, почему он не был украинским писателем? И с другой стороны, — память и честь и славу его презирают те, кто захочет использовать его славное имя для борьбы с украинской культурой».
Печально, но внешний враг все-таки смог навязать нам искаженную модель мышления, в которой Украине всегда отводилась второстепенная роль. Мы отдали имена Короленко и Королева в жертву хищному соседу и малодушно радуемся одному только факту их рождения на житомирской земле, будто все значимое и достойное внимания произошло с ними уже после выезда с Родины под влиянием российской культуры. А что если выйти из «королевства кривых зеркал» и посмотреть правде в лицо? Отказаться от парадигмы продажных эмигрантов-предателей — для собственного же возрождения. С пониманием, что украинская земля экспортировала в другие страны не мальчиков, но мужей, смыслотворцев и авторитетов, которые привносили в другую культуру что-то такое, чем она не могла похвастаться раньше. С гордостью, что адаптация украинских смыслов за рубежом меняла навсегда мировую историю. С четким знанием, что наш главный противник был рожден и взлелеян нами самими.
