Триада Карлейля

«Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются ее плодами отпетые негодяи». Этот афоризм стал особенно часто встречаться в речах известных украинских политиков, в материалах СМИ в последние недели и месяцы. Причина понятна: время революционное, происходят стремительные изменения в создании людей, общество становится во многом иным. Следовательно, людям (не только специалистам!) хочется разобраться в том, существуют ли фундаментальные, применимые не только для данной, конкретной эпохи «законы» революции, в чем их суть.

В одном из своих выступлений во второй половине 2004 года вышеприведенную формулу процитировал и тогдашний президент Украины Леонид Кучма. Правда, насколько помнится, «автор» формулы при этом назван не был. Между тем, возможно, далеко не все знают, что эта афористично отточенная мысль принадлежит знаменитому английскому философу, историку и писателю Х I Х века Томасу Карлейлю (1795 — 1881), человеку, бывшему свидетелем огромного множества бурных европейских революций, являвшемуся подлинным «властителем дум» интеллигенции в большинстве стран Старого Света, от Швеции до Италии. Какое содержание вкладывал в свою лаконичную и сжатую, как пружина, триаду («романтики — фанатики — негодяи») Карлейль, в каком контексте он ее понимал, и как эта формула была развита в конце Х I Х и в ХХ веке?

Начнем издалека. Слова, послужившие темой для нашего разговора, взяты из фундаментального, переведенного вскоре после публикации в 1837 году чуть ли не на все европейские языки, труда Т.Карлейля «Французская революция. История» (к большому сожалению, нет перевода на украинский, а он нужен, особенно сейчас...). Труд этот — не только блестящий образец литературного стиля Карлейля (удивительный синтез исторического повествования, основанного на великолепном знании источников, и «гениального художественного произведения» — слова друга Карлейля, известного английского историка и мыслителя Джона Стюарта Милля), не только сотни вдохновенно написанных, навеки врезающихся в память исторических сцен (Дж.Саймонс, биограф Карлейля, писал, что «читатель видит все описываемые события как при вспышках молний»). Это еще и плод размышлений великого философа о революциях и тех жертвах, которые неизбежно приносятся на их алтарь.

Очень примечательно, что Карлейля ни в коем случае нельзя считать идейным противником революций как таковых (и, разумеется, Великой французской в частности). И первые главы его «Истории французской революции» — это с впечатляющим размахом (а также, несмотря на присущий историку пафосный стиль изложения — и со снайперски бьющим в цель сарказмом!) воссозданная картина предреволюционной Франции с ее надменной и слепой аристократией («высокопоставленные лица обращались со страной, как извозчик со своей клячей» — пишет автор), с ее «эпохой упадка, когда пора развития и цветения миновала и место исчезнувших преданности и веры заняла лживая фразеология, когда принцип доверия к власти превратился в тупое равнодушие или же макиавеллизм». А вывод? Революция была совершенно неизбежной, реформы, которые могли бы разрядить ситуацию, безнадежно запоздали. Такова позиция Карлейля.

И все же почему великий английский историк едва ли не первым высказал такую простую и ясную (сейчас, для нас, вооруженных опытом ХХ века!) мысль: революции страшны тем, что приводят — почти всегда! — вовсе не к тем результатам, на которые рассчитывали их вожди (то есть ближайшие последствия, ближайшие результаты — именно те, но вот дальнейшие...)? Что дало Карлейлю такую зоркость взгляда? Пожалуй, то, что для него высшим приоритетом в истории было духовное очищение, а не разнообразные коллизии смены власти; известны его слова: «Все реформы, кроме нравственной, в конечном счете бесполезны и поверхностны». И поразительно, что выдающийся английский историк, человек, всю жизнь веривший в высокие идеалы героического, пророк- моралист, сын простого каменщика, предостерегая от бездумной ломки устоев общества, писал: «Будь же предельно осторожен, безоглядный энтузиаст! Рассмотрел ли ты хорошенько, какую роль играет привычка в нашей жизни, какой дивный мост, образованный всеми нашими знаниями и достижениями, поддерживает нас над бездной неведомого и недоступного, подумал ли ты о том, какой бездной является само наше существо, которое, точно аркой, окружено тонкой корочкой привычек, заботливо и с трудом возведенной?» Подобный пассаж Карлейля мог показаться кому-то в то время излишне пафосным; а сейчас, учитывая тоталитарные драмы ХХ века, явившиеся следствием кровавых революций с их лозунгами немедленного счастья «здесь и сейчас» — пророческим.

Та мысль, с которой мы и начали, читатель, наш разговор, та знаменитая «триада Карлейля» впоследствии развивалась и (в ином контексте) повторялась многими известными людьми. Среди них — и соотечественники Карлейля («Когда бы ни приходилось делать выбор между разумным и безумцем, человечество всегда без колебаний шло за безумцем. Ибо безумец обращается к самой сущности человека — к его страсти и инстинктам. Философы же обращаются к внешнему и второстепенному — рассудку» — Олдос Хаксли, писатель; «Революционер— это скалолаз с бомбой в кармане» — Джордж Оруэлл, писатель; «Революция — это синтез идеи и пулемета» — Лоуренс Питер, философ и социолог; «Революционер — это алхимик, и, подобно алхимику, он никогда не может знать, какие адские духи выскочат из его колбы» — Гилберт Честертон, писатель). Среди них — и наш гениальный Иван Франко, который еще в 1903 году, в момент зарождения большевизма, указывал в работе «Що таке поступ?», что насильственная революция в ее марксистско-фундаменталистском варианте приведет к худшим, азиатским формам деспотии...

Предупреждение И. Франко услышано не было. ХХ век стал веком революций, тоталитарных «новых порядков», бешеных штурмов «старого мира» и всяческих прочих социальных катаклизмом. И всюду «триада Карлейля» доказывала свою истинность; так, если взять преддверие трех российских революций, то кто сможет отрицать абсолютную личную честность таких людей, как, например, граф Петр Кропоткин, Плеханов (и даже, если угодно, граф Лев Толстой!), каждый по-своему идейно готовивших будущую «очистительную грозу». Но вот беда: при всей честности этих выдающихся мыслителей (да и фанатиков-народовольцев, «практически» продолживших их дело!) с момента взятия власти радикалами неумолимо приблизилась эпоха преступников- прагматиков, всех этих сталиных, кагановичей, берий, ежовых, проще говоря, тирана и его сатрапов (имя которым — легион). Почему так произошло? Сказался, вероятно, злокачественный порок любых доктрин: человек для них — абстракция, теоретическая модель, а не существо из плоти и крови, его необходимо освободить и осчастливить (при этом разговоры о цене подобной свободы — пошлое мещанство), а это немыслимо без взятия власти, способы же «добывания» этой власти особого значения не имеют...

Наступившее третье тысячелетие предлагает нам качественно иную модель революций (их можно условно назвать «точечными», «элегантными», «ненасильственными», «протестными»; дело, в конечном счете, не в терминологии). Идеалы гражданского общества, политических свобод и демократического прогресса, вдохновлявшие участников сербских исторических событий 2000 года, революции роз в Грузии, были, бесспорно, определяющими и для тех сотен тысяч людей, ставших творцами украинской оранжевой революции. Феномен последней, поразившей, без преувеличения, весь мир — это тема для будущих капитальных научных исследований. Заметим только, что оранжевая революция (термин очень обязывающий, ответственность тех, кто первый «запустил» это словосочетание в массовый оборот — огромна, ибо со словом «революция», равно как и с процессом, стоящим за ним, шутить не стоит!) есть сложнейший комплекс противоречивых, разнонаправленных процессов; пока же, по сути, речь идет не так о революции, как о потенциальной возможности ступить на дорогу коренных, исторических реформ, изменить саму матрицу общественного развития.

Для выполнения этой сверхсложной триединой задачи — изменить как политическую систему власти, так и систему отношений собственности, сложившуюся за последние 10 лет (не в последнюю очередь под влиянием «ельцинской» российской модели, где укрепился союз коррумпированного чиновничества, продажных политиков и полукриминальных «бизнесменов» — тоже «итог» августовской революции 1991 года!), и, наконец, изменить систему духовных ценностей общества (Карлейль сказал бы, что это самое главное) нам всем очень не мешало бы чутко прислушаться к предостережению великого английского историка.