Украинские дороги Ивана Бунина

«В ночь с субботы на воскресенье 8 ноября (1953 г. — В.П.) во Франции умер писатель Иван Бунин. Фамилия эта не совсем чужа нашей литературе: Бунин в свое время переводил Шевченко (кстати, «Заповіт»). Но не чужой был он также и нашей родине, где долгие периоды жил в Полтаве и Одессе. Он очень глубоко чувствовал очарование Украины, которой посвятил достаточно страниц в своем творчестве, особенно в последним (биографическом) романе «Жизнь Арсеньева»».

Е/вген/ий  М/аланюк/. «З нотатника» //

Киев (Филадельфия). — 1953. — Ч.6.

«САМЫЙ НЕОЖИДАННЫЙ СОЮЗНИК»

Поэт-эмигрант Евгений Маланюк, прочитав изданные в 1950 году в Париже «Воспоминания» Ивана Бунина, назвал его своим (нашим!) самым «неожиданным союзником». «Так показать зверинец «великой русской литературы», как он, — никто не смог бы. Наибольший национальный враг», — удивлялся Маланюк, почувствовав вдруг в мемуаристе «сродную» душу. И даже выражал ему «большую благодарность —  нашу благодарность» за «Воспоминания»¹. Эта запись Маланюк сделал 22 июня 1953 г., когда Ивану Бунину оставалось жить несколько месяцев.

Интересно: о каком «зверинце» речь?

А дело в том, что Бунин-мемуарист устроил своим «собратьям по литературному цеху» настоящую  Варфоломеевскую ночь. Так прокомментировал «Воспоминания»  Нобелевского лауреата  литературовед Олег Михайлов, составитель последнего тома бунинского 6-томника (М., 1988).  Именно из-за той «Варфоломеевской ночи» Михайлов включил в издание только те фрагменты, которые считал «политкорректными», — о Рахманинове, Репине,  Джероме Джероме, Шаляпине, Петре Александрове, Семенове-Тянь-Шанском, Куприне, Эртеле,  Волошине.  Избирательно попали в издание и саркастические характеристики Брюсова, Бальмонта, Алексея Толстого...

А что мог выбрать составитель из разделов, в которых Бунин, не сдерживая себя, писал о «декадентах и символистах» — Есенине, Блоке, Маяковском? Уничижительные строки о Есенине? «Кудрявый  пьяница, очаровавший  ее  (российскую эмиграцию. — В.П.) писарской сердцещипательной лирикой «под гармонь, под тальянку», о котором очень вeрно сказал  Блок: «У Есенина талант пошлости  и кощунства»? Или еще более въедливые характеристики Маяковского, который, по словам Бунина, «останется в истории  литературы большевицких лет  как  самый низкий, самый  циничный и вредный слуга совeтского людоeдства по части литературнаго восхваления его и тем самым воздeйствия на совeтскую  чернь...» Или, может, советским читателям  в 1988 году Олег Михайлов стал бы предлагать мнение автора «Жизни Арсеньева» о  Горьком, о его «больших  и  примитивных литературных  способностях,  как  нельзя   более подходящих для вкусов  толпы»,  о «гомерической лживости» и «страшной преступной помощи большевизму»? (Террористический по своей сути советский режим у Бунина ничего, кроме ненависти, не вызывал, — в «Воспоминаниях» он назвал его «полифемским царством Ленина»)...

Нельзя было встретить в советском издании Ивана Бунина и исполненные неистового сарказма слова о многих других «собратьях по литературному цеху» из поколения «новых писателей»: «Цвeтаева с ее не прекращавшимся  всю жизнь ливнем  диких  слов  и  звуков в стихах, кончившая  свою жизнь петлей  послe  возвращения в совeтскую Россию; буйнeйший пьяница  Бальмонт, незадолго  до  смерти  впавший  в  свирeпое эротическое  помeшательство;  морфинист  и  садистический  эротоман  Брюсов; запойный  трагик Андреев...  Про  обезьяньи  неистовства Бeлого  и  говорить нечего, про несчастного Блока  — тоже...»

Олег Михайлов замечает, что Бунин в своих оценках бывал слишком резким и несправедливым. Бывал, конечно. Несправедливым, очень субъективным  бывал и другой эмигрант — Евгений Маланюк. Однако сейчас речь не о справедливости, а о неожиданной близости Бунина украинскому поэту и эссеисту.

Еще в ноябре 1933 г., реагируя на присуждение Ивану Бунину Нобелевской премии, Маланюк написал статью «Венец конца», в которой обратил внимание на вполне особое положение этого писателя в русской литературе — по сути, положение «психологически самого яркого «инородца»». Иными словами —  «чужака», не «своего», почти не «русского»². Странный, казалось бы, вывод, не так ли? Однако в рассуждениях  Маланюка, во всплесках его интуиции есть что-то действительно прозорливое. Нет, он не стал делать «неосторожных выводов» («было бы очень наивно и опасно видеть в Бунине не только украинца, а даже малоросса»), хотя и намекнул на возможные украинские корни той старой воронежской шляхты, из которой вышел писатель. Существеннее другое: «в Бунине, — писал Маланюк, — мы имеем определенную своеобразную запоздалую модификацию Гоголя, определенный вариант «гоголевщины»». Разве нет? Пребывание в эмиграции было для его творчества благодатным.  Причем, во Франции он держался несколько в стороне от соотечественников, как будто «за  п р е д е л а м и  России, всякой, даже эмигрантской»: «Бунин здоровым инстинктом живучего (южного) человека — героическим усилием —  оттолкнулся, оторвался и потому  спасся от специфического «российства»». А главное, «человек «южной породы»» ощущается в самих произведениях писателя: «В его стихотворениях и — еще больше — в прозе есть элемент южности, солнечного, аж жгучего ощущения жизни, радости жизни, радостного ощущения самой физиологии бытия. Это та южность, что есть у Нечуя, у Коцюбинского. Ею пропитан был Хвыльовый... /./ Есть она  у   Р ы л ь с ь к о г о, с поэзии которого стихотворения Бунина наиболее  родственная (как вообще с  у к р а и н с к о й «неоклассикой»)».

Эти беглые наблюдения следует воспринимать как интересное предложение Маланюка исследователям-компаративистам: пусть бы попытались разобраться подробнее в том феномене  «южности», который толкал Бунина к «отходу от русской литературы и фактически от р е а л ь н о й  России», направляя его на путь «длинной борьбы с тяжелой, сонной Матушкой Россией» (так писал о Бунине Георгий Адамович, еще один эмигрант). Очевидно, тогда и резкие оценки в «Воспоминаниях» Бунина, его вызывающее оппонирование русским «»новым» писателям» нашли бы более глубокое объяснение. Дело ведь не только в жесткости характера писателя, которого в эмиграционных кругах  называли «Судорожным»!

В статье 1933 года, задолго до появления «Воспоминаний», Евгений Маланюк этот конфликт, следует сказать, уже заприметил...

ОТКРЫТИЕ УКРАИНЫ

Иван Бунин рано начал открывать для себя Украину. Еще мальчиком он прочитал повести Николая Гоголя «Старосветские помещики» и «Страшная месть» — и был поражен: перед ним предстал какой-то неизвестный, экзотический, привлекательный, по-своему даже удивительный мир. Через многие годы (в 1953-м) Евгений Маланюк напишет, что Бунин «очень глубоко чувствовал очарование Украины». Согласимся с Маланюком. И прибавим: для того, чтобы это очарование почувствовать, нужно было увидеть Украину лицом к лицу, пожить среди украинцев.

Обстоятельства Ивановой жизни этому способствовали. Это тот случай, о котором говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. Имею в виду историю Юлия Бунина, старшего брата писателя. Весной 1881 года, когда политические террористы из «Народной воли» убили императора Александра ІІ, его, московского студента-юриста, участника народнического движения, выслали в Харьков. Заниматься подпольной работой Юлий, однако, не перестал и здесь. Евгений Чикаленко, который в начале 1880-х учился в Харьковском университете как свободный слушатель и был знаком с Юлием Буниным, вспоминал о нем и других отчисленных из Московского университета следующим образом: «Это были преимущественно москали-»чернопередельцы» (то есть — члены подпольной организации «Черный передел», которая не разделяла террористические методы «Народной воли». — В.П.), или «народники», как их тогда называли. Самым выдающимся из них был Юлий Бунин, брат нынешнего талантливого московского беллетриста Ивана. Он развил широкую агитацию среди студенчества, пытался и наш Драгомановский кружок втянуть в свою народническую организацию, а когда увидел, что это безнадежно, то утешался тем, что и мы «народники», хотя и украинские, и что нас не захватят народовольцы, с которыми он усердно боролся, выступая на широких студенческих диспутах с ними. Личные отношения между членами нашего кружка и московскими народниками сложились  наилучшие, особенно с талантливым, умным Юлием Буниным, который через многие годы, будучи редактором педагогического журнала («Вестник воспитания». — В.П.) в Москве, охотно размещал хорошие статьи А.Лотоцкого в защиту украинского языка в народных школах»³.

В сентябре 1884 г. Юлия Бунина арестовали: среди его бумаг жандармы нашли адрес директора подпольной типографии. Писал он и революционные брошюры. Делами народнической организации занимался активно, был знаком с такими «пламенными» революционерами, как София Перовская, Андрей Желябов, Герман Лопатин. Однако наказали его все же относительно легко: отправили на три года под присмотр полиции в Озерки, имение матери (интересная деталь: в автобиографичной повести Ивана Бунина Озерки «переименованы» в...  Батурин!).  Вера Муромцева-Бунина, жена Ивана Алексеевича,  объясняла такую снисходительность тем, что Юлий был «очень конспиративен, с мягкими чертами характера», поэтому на следователя произвел впечатление человека, который был «случайно замешен в революционное дело»⁴.

Иван в это время учился в Елецкой мужской гимназии. Но вскоре после происшествия с Юлием он решительно заявил родным, что возвращаться в Елец не хочет. И тогда готовить  его к аттестату зрелости взялся брат. Юлий оказался хорошим учителем. «Он прошел со мной весь гимназический курс, занимался со мной языками, читал мне основы психологии, философии, общественных и естественных наук; кроме того, мы без конца разговаривали с ним о литературе», — вспоминал Бунин-младший⁵.

После того, как трехлетний срок пребывания под присмотром в Озерках окончился, Юлий опять вернулся в Харьков, к друзьям (1888 г.). Иван приехал к нему следующей весной. Брат снимал комнату у какого-то «бедного еврея портного», где часто собирались «рьяные «радикалы»» (так их назвал Иван Бунин в своих автобиографичных заметках). Вера Николаевна Муромцева-Бунина, словно продолжая воспоминания Ивана Алексеевича, рассказывала о том харьковском кружке («заповедное общество») немного детальнее. Вечера в кухмистерской, пишет она, проходили  в спорах; вопросы, которые обсуждались, задевали и  Бунина-младшего, и он также рвался дискутировать. Далеко не все в кружке «радикалов» ему нравилось, однако это не мешало дружить с новыми знакомыми.

Начало. Окончание читайте в следующем выпуске страницы «История и Я»

¹. Маланюк Є. Нотатники (1936-1968). — К., 2008. — С.121. Запис від 22 июня 1953 р.

². См.: Маланюк Вінець кінця (Іван Бунін) /Маланюк Є. Книга спостережень. Статті про літературу.  — К., 1997. — С.364— 373.

³. Чикаленко Є. Спогади. -К., 2011. — С.99.

⁴. Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина. — М., 1989. — С.50.

⁵. Бунин И. Автобиографическая заметка //Бунин И. Собр. соч. В 6 т. — Т.6. — М., 1988. С.550.