Успокоения не будет

Современный российский правящий политический класс рассматривает опыт правления Петра Аркадьевича Столыпина (1862—1911) едва ли не как идеальный образец удачного проведения спасительных для страны, давно назревших реформ, как пример высшей государственной мудрости и подлинного патриотизма. Совершенно очевидно, что крайне идеализированный, основанный на системе искусственно созданных мифологем образ «Великого реформатора государства Российского» имеет не так много общего с реальным, историческим Столыпиным. Впрочем, тем историкам, журналистам и политикам, которые в нынешней России поддерживают этот культ, важно совсем другое — им необходимо в первую очередь на конкретном примере знаменитого преобразователя России показать возможность сочетания в рамках единого политического курса великодержавной «имперскости» и квазидемократического «либерализма». Именно этот курс уже не первый год проводит кремлевское руководство — и именно для обоснования безальтернативности такого выбора и потребовалась персона Столыпина. Речь, подчеркнем, идет о личности действительно незаурядной.

Петр Столыпин родился 5 апреля 1862 года в знатной дворянской семье, из поколения в поколение служившей империи и ее престолу (в этом роду было немало кадровых военных, высокопоставленных чиновников-администраторов и предприимчивых землевладельцев). Сословное происхождение, в том числе жесткие требования «дворянской чести» (когда на дуэли погиб старший брат Петра, юноша стрелялся с его убийцей и получил пулю в правую руку, которая с этого времени была почти парализована), равно как и определенные кастовые предрассудки, наложили свой отпечаток на взгляды Столыпина и его политическую карьеру.

В 1884 году Петр Столыпин закончил естественный факультет Петербургского университета. Один из экзаменов принимал сам Дмитрий Менделеев, высоко оценивший блестящие знания молодого студента и даже вступивший с ним в нечто похожее на ученый диспут. Впрочем, жизнь Столыпина была в конечном итоге посвящена служению не науке, а имперской России.

В 1899 году 37-летний честолюбивый политик стал губернским предводителем дворянства в Ковно (Каунас, Литва). А через три года именно он стал самым молодым губернатором в империи, сначала в Гродно, а начиная с 1904 года — в Саратове. Всероссийская известность пришла к Столыпину (известность эта была весьма определенного рода) в бурные месяцы начала первой русской революции, когда правитель губернии начал решительную, жестокую борьбу с крестьянскими волнениями на вверенной ему территории. Для пресечения беспорядков саратовский губернатор систематически использовал регулярные войска, применявшие самые беспощадные меры «наведения порядка»: расстрелы (нередко без суда), массовые порки непокорных крестьян. И говоря о «дальновидном выдающемся реформаторе» Столыпине, эту сторону многогранной деятельности Петра Аркадьевича тоже никак нельзя забывать. Уже в 1905 году революционеры вынесли ему смертный приговор.

Стиль поведения Столыпина-политика был надменным и властным: именно так надлежало держать себя человеку, по праву рождения (да и по личным качествам) считавшему себя наделенным особой властью в государстве. Дочь Столыпина Мария Бок вспоминала впоследствии: «У меня хранится любительский снимок, где видно, как папа въезжает верхом в толпу, за минуту до этого бушевавшую, а теперь всю, до последнего человека, стоящую на коленях. Она, эта огромная, десятитысячная толпа, опустилась на колени при первых словах, которые папа успел произнести». Мария Бок вспоминает и еще один схожий эпизод: однажды губернатор Столыпин выступал перед взволнованным крестьянским сходом; какой-то явно враждебно настроенный парень направился прямо к нему. Столыпин, не потеряв самообладания, жестом барина небрежно и властно бросил бунтарю свою шинель: «Подержи!». Тот, растерявшись, взял шинель и покорно держал ее все время, пока Столыпин говорил.

Быть может, именно этот случай еще более укрепил Петра Аркадьевича в убеждении: он знает, как можно «успокоить» народ (и, вероятно, только он!), как дворянину надлежит вести себя с непокорными людьми. И, похоже, именно тогда окончательно сформировалось его политическое кредо: «Сначала успокоение, а потом — реформы!». Но вот роковое для Столыпина сочетание имперских реалий: не было в государстве тех «20-ти лет спокойствия», о которых он мечтал, не было такого запаса времени в стране, окровавленной и потрясенной революцией — а тем временем необходимость реформ, направленных прежде всего на обновление и упрочение монархического строя во главе с «хозяином земли Русской» Николаем II, наш герой прекрасно понимал.

Столь решительного, беспощадного и уверенного в себе администратора не мог не оценить сам император Николай II. 26 апреля 1906 г., вызвав Столыпина в Петербург, монарх назначил его на пост министра внутренних дел — наиболее важный в имперском правительстве. С самого начала новый министр (самый молодой среди своих коллег) произвел сильное впечатление агрессивной определенностью своих политических взглядов. Выступая в Государственной Думе, он так сказал о тактике левой оппозиции: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: «Руки вверх». «На эти два слова, — продолжал Столыпин, — правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: «Не запугаете».

8 июля 1906 года Петр Столыпин, сохранив за собой пост министра внутренних дел, был назначен Председателем Совета Министров Российской Империи. Суть своей государственной деятельности, как мы уже упоминали, он определил так: «Сначала успокоение, а потом — реформы». Крайне тревожным сигналом для нового главы правительства стало покушение, совершенное против него эсерами-террористами 12 августа 1906 года, когда дача премьера на Аптекарском острове в Петербурге буквально взлетела в воздух, погибло 22 человека, были ранены его сын и дочь, однако сам Столыпин не пострадал. После этой трагедии премьер вместе с семьей по приглашению Николая II переехал в строго охраняемый Зимний дворец.

Итак, задача «успокоения» бурлящей революционной страны была приоритетной. Реформы — после! 19 августа 1906 года в чрезвычайном порядке, минуя Государственную Думу, был принят закон о военно-полевых судах. Дела в таких судах рассматривались в течение 48-ми часов, а смертные приговоры приводились в исполнение не позднее чем через сутки после их вынесения. Эти суды были созданы при активном участии Столыпина для подавления революционного движения. Только за первые восемь месяцев после учреждения военно-полевые суды вынесли 1102 смертных приговора. Владимир Короленко написал тогда, что «казни стали бытовым явлением».

Сам Столыпин оправдываться не собирался. «Когда дом горит, господа, — заявил он депутатам Думы в марте 1907 года, — вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Это, господа, состояние необходимой обороны. Оно доводило государство не только до усиленных репрессий — оно доводило до подчинения всех одной воле, произволу одного человека, до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила до спасения. Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права (сказано «пророчески» — именно в духе этой концепции пройдет в России весь ХХ век! — И. С.) и надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества». Когда либеральный депутат — кадет Федор Родичев, говоря на заседании Думы в ноябре 1907 года о военно-полевых судах, в пылу полемики назвал веревки для приговоренных к повешению «столыпинскими галстуками», разъяренный премьер вышел из зала и вызвал «наглеца» на дуэль. Родичеву пришлось извиниться: всем было известно, что Столыпин — очень хороший стрелок. Несмотря на «скомканную» развязку, это выражение не забылось и быстро было подхвачено всей революционной прессой.

«Успокоение» было достигнуто (так, по крайней мере, представлялось премьеру; однако история показала, что в реальности это оказалось иллюзией). Таким образом, настала очередь для реформ — главного дела жизни Столыпина, в которое он верил. Петр Аркадьевич ясно представлял себе смысл и суть главной из этих реформ — аграрной: создать в империи класс мелких собственников — новую «прочную опору порядка», опору государства, «единой и неделимой России». Тогда, был убежден Председатель Совета Министров, «России были бы не страшны все революции». Вопрос был только в том, настолько ли прочно силой укрепленное Столыпиным «успокоение» («стабилизация»), чтобы дать нашему герою достаточный запас времени для реализации намеченных мер. Столыпин спешил: уже 9 ноября 1906 года был обнародован правительственный указ (тоже в обход Думы), согласно которому крестьяне получали право выйти со своей землей из общины (основы всей аграрной экономики сельской России, живущей по принципу: земля «Божья», ничья, право пользоваться ей дает только труд, — и потому ненавидящей крупное помещичье землевладение). Они могли также продать ее. Премьер считал, что эта мера в скором времени разрушит общину, «заложит основание нового крестьянского строя», «даст возможность крестьянину свободно трудиться, богатеть, избавит его от кабалы отживающего общинного строя», что сделает революцию в империи невозможной.

Знаменитейшим выразителем настроений русского общинного крестьянства (в Украине такие взгляды были выражены несколько слабее, но тоже имели достаточную поддержку) был не кто иной, как граф Лев Николаевич Толстой. 26 июля 1907 года писатель направил главе правительства письмо, в котором страстно призывал уничтожить «вековую, древнюю несправедливость — земельную собственность». Толстой доказывал: «Как не может существовать право одного человека владеть другим (рабство), так не может существовать право одного, какого бы то ни было человека, богатого или бедного, царя или крестьянина, владеть землею как собственностью. Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею. Дорога, по которой Вы, к сожалению, идете, — резюмировал Толстой, — это дорога злых дел, дурной славы и, главное, греха». Столыпин ответил только через 6 месяцев, в январе 1908 года. «Вы считаете злом, — возразил он Толстому, — то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие «собственности» на землю у крестьян создает все наше неустройство. Природа вложила в человека некоторые врожденные инстинкты, как-то: чувство голода, половое чувство и т. п., и одно из самых сильных чувств этого порядка — чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землею. Искусственное, в этом отношении, оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, худшее из рабств».

Дискуссия принципиальная. Дальнейший ход истории (и в 1908—1911 годах, и в 1918—1921, и в 1929, и позднее) во многом связан с тем, что большинство крестьян скорее разделяло взгляды Толстого, чем Столыпина (к тому же люди помнили саратовские «умиротворения» и порки, проводимые будущим премьером). Вот почему таинственная гибель нашего героя от выстрела провокатора Богрова в Киевском оперном театре 1 сентября 1911 года вряд ли решающим образом повлияла на судьбу реформ. Урок же «драмы Столыпина» для наших дней таков: любые реформы должны быть поняты, приняты и поддержаны народом. В противном случае само это слово будет вызывать законную ненависть и презрение.