Василь СТЕФАНИК: невыносимая борьба на поле Духа-2

В исповедальной новелле «Моє слово» заповедал себе: «Слово своє буду острити на кремені моєї душі...»¹
    Продолжение. Начало читайте «День», №3-4
    Мать болезненно переживала, потому что чувствовала, навещая часто своего сыночка в Снятине, как тяжело ему среди этих «паненят», хотела бы забрать его домой из этих «высоких школ», но отец был неотступен в своем решении выучить сына на пана.
    Вложенные в учебу деньги сын должен отработать — должен учиться, несмотря на все эти обиды, издевательства и страдания, которые в Коломыйской мужской гимназии доводили его до мысли покончить с собой. Прежде мать спасала, прижимая своего сыночка к сердцу во время потайных от мужа посещений, и этим помогала переживать эти тяжелые психологические травмы.

«Я пішов від мами у біленькій

сорочці, сам білий.

З білої сорочечки сьміялися.

Кривдили мене і ранили.

І я ходив тихонько,

як біленький кіт.

Я чув свою подлість

за тихий хід і кров моя

діточа з серця капала.

А спав я у наймленій хаті

посеред брудних туловищ

сплетених розпустою.

Місточок білої берези

на сьмітю» (1,1,280)

Несмотря на все эти морально-психологические травмы, которые получил гимназист Василь уже во время учебы в Коломые, там он напишет и опубликует первое стихотворение в прозе, примет перед портретом Тараса Шевченко присягу на честный труд для родного народа, и главное, окончательно утвердится в убеждении стать писателем. Именно в Коломые он станет членом Русско-украинской радикальной партии, основателем которой были Иван Франко и Михайло Павлик, именно в журнале Русско-Украинской партии (УРП) «Народ» гимназист Василь Стефаник опубликует публицистическую статью «Жолудки наших робітних людей і читальні (зі Снятинщини)» и подпишет псевдонимом Василь Семенив.

В Коломыйской гимназии Василь Стефаник подружился со своим творческим приятелем, соавтором нескольких рассказов Лесем Мартовичем, огромный литературный талант которого восхищал младшего товарища, а циничный нигилизм и демонстративное бунтарство — поражали и морально угнетали.

Завершая свою гимназическую учебу в Дрогобыче — в Дрогобычской гимназии имени Франца Иосифа I, Василь Стефаник познакомился в селе Нагуевичи с Иваном Франко, который впоследствии высоко оценит его новеллы, «в яких він виявив себе вже зрілим, цілком оригінальним талантом» (И. Франко) .

Впоследствии, через много лет после смерти Ивана Франко, Василь Стефаник будет благодарен тому, кто его «провадив і по голові гладив»,  кто в его молодости дал «зрозуміти борьбу визволення українського народу», кого далеко не все земляки ценили, а следовало за жизнь ценить «за його універсалізм, за його божеську працьовитість і за його велику, скаляну гідність людську, якої він мусів боронити перед своїми тодішніми земляками» (1,2,416).

Автобиографическая новелла «Моє слово» начинается упоминанием о маме: «Я пішов від мами у біленькій сорочці, сам білий» и завершается воспоминанием о том детском счастливом мире: «Коли я глядів дитиною на мамині очи, як по них сунулися тихесенько пречисті хмарки щастя — я був щасливий».

Василь Стефаник знает, помнит, что домашнее хозяйство его отца преимущественно содержалось в порядке благодаря трудолюбивой его матери и именно этот тяжелый ежедневный труд свел его «кохану матінку» преждевременно в могилу.

Любовь к матери — самая глубокая сердечная рана, которая никогда не зажила.

И новелла «Дорога» начинается с диалога  с мамой:

«Я йду, йду, мамо.

— Не йди, не йди, сину...»

Написана это лирическая исповедь разрывающимся от боли сердцем, горьким отчаянием и чувством вины перед матерью, которую не суждено было уберечь и которую так рано забрал от него Господь. Потому и «пісня єго душі згіркла як зігнила пшениця».

Дорога в этой новелле, как и в новелле «Моє життя» — символ его жизни, образ его творческой судьбы, тяжелых творческих мучений ради донесения правды об «вбитих по коліна в землю» мужиков, ради познания мужицкой души.

«Я люблю мужиків за їх тисячлітну, тєжку історію, за культуру, що витворила з них людей, котрі смерти не бояться, — писал Василь Стефаник в письме к Ольге Кобылянской в ноябре 1898 г. — За тото, що вони є, хоть пройшли над ними бурі світові і повалили народи і культури. Є що любити і до кого прихилитися. За них  я буду писати і для них». (1,2,217)

Василь Стефаник нарочито противопоставляет крестьянина «рускій інтелігенції»: «Для неї, інтелігенції, я не маю серця».  Он не старается эту интеллигенцию изменить, потому что «для мене села співають таку могучу пісню та гарну, що я мушу забути за «почини» інтелігенції» (1,2,217). Он стремится сосредоточиться только на творчестве, а литературная карьера, всевозможные общества, литературные и политические дискуссии, собрания его не интересуют, потому что отвлекают от внутренней потребности услышать, как «рве мужицька душа».

Новеллисту кажется, как «організм мужицький простягнувся струнвою межи  двома світами понад море» — по миру его родного Покутья и миру заокеанскому, куда вынужденно потянулся бедный крестьянский люд. Писатель слышит, как «на тій струні грає душа мужика  на спілку з їх нуждою» (1,2,217) и он, призванный Богом, обязан услышать драматическое звучание этой струны и воспроизвести в слове то, как «грає душа мужика». 

Впоследствии в письме Юрию Морачевскому от 30 января 1926 г. он не без гордости признается: «Мене зворушило сонце та місяць та земля. Найбільше ж наші люди, так звані мужики. Я, як Бог, їх створив і поставив перед очі світу. Думаю, що за сто років через мене вони будуть собою пишатися». (1,2,397)

Василь Стефаник болезненно воспринимал оценку его творчества как пессимистического — такую характеристику подал в 1921 г. Остап Грицай. В письме от 2 января 1925 г. к известному историку, литературоведу Владимиру Дорошенко — автору брошюры «Василь Стефаник», которая вышла во Львове в 1924 году, Стефаник решительно возражает против того, чтобы делали его «поетом трупа — «умираючого села»  и выражает веру в то, что «критики, які прийдуть після Вас, назвуть  мене здоровлям України». (1,2,392)

Писателя этот несправедливый приговор долго мучил. Василь Стефаник тогда не знал, что не Владимир Дорошенко назвал его «співцем умираючого села», а российский автор предисловия к русским переводам его рассказов «Рассказы» (СПБ, 1907). Через три года после появления этой брошюры Владимира Дорошенко он пишет 1 августа 1927 г. письмо в редакцию журнала «Плужанин», в котором снова возражает против того, чтобы его называли «співцем умираючого села», и подчеркивает: «Я писав тому, щоби струни душі нашого селянина так кріпко настроїти і натягнути, щоби з того вийшла велика музика Бетховена. Це мені вдалося, а решта це — література». (1,2,406)

Но какой ценой, какими творческими мучениями и душевными страданиями творилась эта высокая музыка крестьянской души!

«Ви можете зрозуміти, — обращается в письме Василь Стефаник к Владимиру Дорошенко, — що кожна моя дрібниця, яку я пишу, граничить з божевіллям, і я нікого в світі так не боюся, як самого себе, коли я творю. Ви можете зрозуміти, то я не пишу для публіки, а пишу на те, щоби прийти ближче до смерті». (1,2,304)

Смерть видится ему в виде черного облака, которое с шумом, хлопаньем волнами заплывает в его голову, захватывает в болезненные тиски сознание и причиняет непостижимые душевные муки. Но в то же время ему кажется, что смерть освободит его от этого непосильного бремени переживаний, душевных мучений и откроет перед ним дорогу, по которой он сможет вернуться к первоосновам своего бытия на земле, к идеально светлому, беззаботному, гармоничному состоянию, которым ему казалось детство.

Герои Василя Стефаника не боятся смерти, смерть даже является для некоторых из них желанной — освобождает человека от абсурдности бытия, даже осчастливливает их осознанием неизбежности наступления душевного спокойствия и освобождения от «болючого дивного світу»,  от земных угрызений. («Синя книжечка», «Стратився», «У корчмі», «Лесева фамілія», «Катруся», «Сама-самісінька», «Скін», «Новина»).

Василь Стефаник ставит своих героев на трагическую грань двух миров — мира реального, натуралистически изображенного и мира подсознательного, интуитивного, галлюцинационного, нередко «заселеного» злыми духами, чертями и чертятами, «їздцями у зелених кабатах із люльками в зубах» («Сама-самісінька»).

Его селяне, мужики, герои его новелл — это сокровища, они «закляті»,  — признается писатель в письме к В.В. Дорошенко 20 января 1925 г., «я їх відкопую і попадаю в руки чорта» (1,2,394).  И тогда писатель чувствует себя особенно одиноким,  на него «падає чорна хмара з якихось великих крил. Та й закриває все...» (1,2,296).  Но нервозность будто проходит, появляются в душе новые силы и они поднимают его на крыльях творческого воображения — «я знов підоймаюся і знову лечу у висоти».(1,2,336)

Спасение или хотя бы временное освобождение от этого черного нашествия внутренних страданий писатель находит в таком же страдании над словом, в творческих переживаниях. Новеллист мобилизует свой дух, свои духовные силы ради достижения главного: воспроизведения в слове внутреннего мира своих героев, души человеческой, ее адских страданий, боли, сожалений, страхов, отчаяния, бессилия и нужды. Стефаник не ищет, не пытается отыскать зачинщиков этих крестьянских бед и трагедий, назвать их, вызвать на читательское осуждение, ибо для писателя главное познать, воспроизвести «трагедію душі  селянина. А этот творческий процесс воспроизведения драматического душевного переживания болезненных стенаний крестьянской души психологически труден. Ибо тогда «душа стає перед чоловіком і декламує єму богато страшних слів», а бывает  так, «що душа моя грозить мені». (1, 2, 320)

Продолжение читайте в следующем выпуске страницы «История и Я»

¹ Роман Горак. Василь Стефаник. Кн.3. С. 494-495.