Владимир и Юрий: две ипостаси трагедии

Мои ровесники ничего не слышали (и не могли слышать) о ней, когда ходили в школу. Нам не читали учителя стихотворение молодого Павла Тычины «Памяти тридцати»:

На Аскольдовій могилі
Поховали їх
— Тридцять мучнів українців
Славних, молодих...
На Аскольдовій могилі
Український цвіт!
— По кривавій
по дорозі
Нам іти у світ.

Это уже нынешние школьники имеют возможность прочитать, что 86 лет назад у железнодорожной станции Круты около шестисот юных защитников Украинской Народной Республики приняли бой с четырехтысячным большевистским войском, которое шло на Киев (так, во всяком случае, сообщает «Енциклопедія українознавства»). Силы были слишком неравными: половина бойцов из сотни Юношеской школы им. гетмана Б. Хмельницкого, сотни Студенческого куреня стрелков и четы Гайдамаков полегли.

Среди тех, кто сложил голову в бою под Крутами, был 23-летний студент физико-математического факультета Киевского университета Владимир Шульгин.

В рядах большевиков, которые- несли на концах штыков с севера на Украину «красную звезду социализма», шел 21-летний Юрий Коцюбинский, сын известного украинского писателя.

Ровесники, они не были знакомы. Под Крутами же оказались по разные стороны баррикад, и это противостояние знаменовало трагедию расколотой, разодранной Украины, острыми внутриполитическими противоречиями которой — как это не раз случалось в нашей истории — быстро воспользовалась третья сила.

Шульгины — род известный. Отец Владимира, Яков Шульгин, был членом Старой Громады, автором нескольких ценных исторических трудов. Царское правительство в свое время отправило его по этапу в Сибирь. Старшего брата Владимира — Александра — впоследствии будут знать как министра иностранных дел в правительстве В. Винниченко.

Владимира же ждали Круты...

Он мог стать ученым: в гимназии увлекся археологией, и в 1912 — 1916 годах вместе со своим другом Львом Чикаленко каждое лето пропадал на раскопках. «Золотий гомін» 1917 года в Киеве, высокая волна национального пробуждения Украины быстро втянули его в свой водоворот. Тем паче, что рождение Украинской Народной Республики проходило под лозунгами демократии и социального обновления жизни... Когда на Киев двинулись большевистские подразделения, Владимира Шульгина можно было видеть на военных упражнениях Вспомогательного Студенческого Куреня: УНР готовилась защищать себя.

Но защитить свои завоевания не сумела, сформировать сильную армию то ли не успела, то ли не захотела. Как результат — наспех вооруженные студенты и гимназисты под Крутами побеждены; 31 января 1918 года начался обстрел Киева большевиками. С Дарницы летели снаряды и разрывались в районе Печерска, Софийской площади... Один из современников (М. М. Могилянский) подсчитал, что за 17 часов — с семи утра до часу ночи — на город было выпущено около 7000 снарядов, по 5-6 в минуту. И так продолжалось девять дней.

На второй день штурма народного секретаря Советского правительства Украины Юрия Коцюбинского по рекомендации Ленина назначают главнокомандующим войсками республики. Но что это были за войска, которыми поручалось командовать вчерашнему прапорщику? И каким был его путь к Крутам?

Летом 1916-го (как раз тогда, когда студент Владимир Шульгин копался в остатках палеолита на Черниговщине) выпускника Черниговской гимназии Юрия Коцюбинского мобилизовали в царскую армию. Несколько месяцев он учился в Одесской школе прапорщиков. Присягнуть временному правительству в феврале 1917 го отказался, но званиепрапорщика таки получил, после чего был послан на службу в Петроград. На Украину Юрий попал уже после октябрьского переворота (в котором он, член РСДРП с 1913 года, также принимал участие: в ночь, когда должно было состояться взятие Зимнего дворца, вместе с отрядом матросов-балтийцев охранял мост, к которому должна была подойти «Аврора». А в целом на его плечи возлагалось задание организовать отряды Красной гвардии. Последняя должность, которую Юрий Коцюбинский занимал в Петрограде, — заместитель главного комиссара военно-учебных заведений Российской Советской республики.

В последние дни 1917-го Юрия вызвал Я. Свердлов, голова ВЦИК и секретарь ЦК РСДРП(б), чтобы дать важное задание: немедленный выезд на Украину. Для чего? Дело в том, что произошло это сразу после того, как в Харькове неожиданно объявилось... Советское правительство Украины. Это означало, что фактически начинал осуществляться тот самый сценарий навязывания политического режима, который позже не раз будет применен Советским Союзом (в Финляндии, Польше, Венгрии, Чехословакии, Афганистане...)

Итак, Ленин и Свердлов со товарищи решили, что в Украине должна быть установлена большевистская власть. Для того, чтобы добиться цели, требуется — согласно пункту первому Сценария — стимулировать внутреннюю нестабильность в стране, создавать и поддерживать оппозицию, на деле воплощая великий и вечный принцип: разделяй и властвуй. Главным союзником большевистской власти Советской России в Украине конца 1917 г. были местные большевики. Могла она рассчитывать и на изменчивые настроения масс — тем паче, что в массах большевистские агитаторы работать-таки умели, полагаясь на мощную силу известного ленинского призыва «Грабь награбленное!» и провоцируя стихию и анархию. Позиции РСДРП(б) в Украине в конце 1917 г. не были достаточно крепкими. Евгения Бош, один из лидеров большевиков в Киеве, вспоминала, что после Февральской революции их городская партийная организация насчитывала всего... 200 человек, причем главной ее опорой были «революционные портные»! Политическая власть в Украине была сосредоточена в руках Центральной Рады, представлявшей собой, по сути, коалиционный орган государственного управления. Большевики считали ее «буржуазной и контрреволюционной» (и это говорилось о М. Грушевском и В. Винниченко, которые принимали декреты о демократических выборах, о социализации земли, равных правах национальностей! Логика, как видим, проста: не большевик — значит, враг). Поэтому они требовали проведения I Всеукраинского съезда Советов. Однако когда он открылся, оказалось, что представители РСДРП не имеют сколько-нибудь значительного количества голосов. Раздраженные этим, они покинули съезд и провели в Харькове свой, альтернативный, на котором и было избрано то Советское правительство Украины. Делалось все это, понятно, по согласованию с Петроградом. Таким образом осуществлялся второй пункт Сценария — было создано марионеточное правительство. А поскольку людей с украинскими фамилиями в этом правительстве было очень мало, то понятно, что Юрий Коцюбинский оказался для Якова Михайловича Свердлова просто находкой.

Здесь интересно вспомнить несколько красноречивых деталей. Е. Бош рассказывает, что когда киевские большевики приехали в Харьков, то тамошние их соратники по партии и знать гостей не хотели. Они были заняты идеей Донецко-Криворожской республики, независимой ни от России, ни от Украины. А тут вдруг из Киева приехали к ним создавать какое-то «Советское правительство Украины»! Закончилось это изрядным унижением: Евгении Бош и ее соратникам предложили поселиться в... пустых камерах местной тюрьмы! Это и было, по словам Евгении Готлибовны, «общежитие членов первого Советского правительства»... Помещений для проведения заседаний киевлянам также не предоставили, и те вынуждены были собираться ночами, когда освобождались залы.

Но еще более неприятной неожиданностью было для нового «правительства» то, что именно в эти дни, не согласовав свое решение с РСДРП(б) в Киеве, Совет Народных Комиссаров отправил Центральной Раде ультиматум, которым, по существу, объявлялась война УНР. Большевики Киева к этому не были готовы: значительного влияния на массы они не имели, да и сам ультиматум делал теперь сообщниками Центральной Рады даже тех, кто до сих пор относился к ней прохладно.

Однако на Украину с севера уже шло «революционное войско» под командованием В. Антонова-Овсеенко. Советскому правительству оставалось разве что с готовностью сесть в его обоз.

В целом, отношение Совета Народных Комиссаров к Центральной Раде и самому факту существования УНР было лицемерным, лукавым. С одной стороны — куда денешься от собственного же лозунга о праве наций на самоопределение (он требовался большевикам, чтобы побыстрее развалить Российскую империю), а с другой — хотелось как можно скорее осуществить «мировую революцию» и прежде всего — на территории бывшей царской России. Поэтому СНК и его глава В. Ленин говорили так: мы признаем УНР — но будем делать все, чтобы власть у вас была рабоче-крестьянская, такая, как у нас, в Петрограде, а значит — чтобы вы слушались нас, а мы уже вас «самоопределим». Вот она, классическая большевистская ментальность, которая срабатывала и в 1920-м, когда в обозе С. Буденного полякам везли нового правителя Феликса, и в 1939-м, когда финнам «сватали» О. Куусинена, и в 1956-м, когда венгров «влюбляли» в Я. Кадара... А история Г. Гусака, Э. Герека, Наджибуллы — разве не такая же?

Чтобы не казаться предубежденным, приведу свидетельство двух соратников Евгении Бош.

Сергей Мазлах: «ЦИК Украины заседал в Харькове, но его влияния нигде не чувствовалось».

Владимир Затонский: «Российской республике пришлось помочь советизации Украины (1918 г.) военной силой».

Военная сила, вооруженное вмешательство — это уже третий пункт вечного Сценария.

Юрию Коцюбинскому отводилась роль украинского Наджибуллы. Однако сам он, 21-летний юноша (который, между прочим, вскоре станет зятем Е. Бош), скорее всего, чувствовал себя счастливым. Верил в свою причастность к грандиозной мировой революции, которая установит социальную справедливость. Верил, что Центральная Рада, с которой он стал на бой, — «буржуазная и контрреволюционная», а значит защищает она ненавистный капитал. Верил, что на руинах старого мира возникнет Украинская Советская республика и что жертвы во имя ее — священны... Так же, как жертвы с противоположной стороны — неминуемая плата за грядущую коммуну... Он долго не был на Украине, потому и не знал, чем она на самом деле живет, не мог представить, что его ровесник Володя Шульгин тоже хочет свободной демократической Украины. Только без диктатуры и террора. Без гражданской войны... И не вина таких, как Шульгин, была в том, что Центральная Рада и ее Генеральный секретариат тонули в бесконечных дискуссиях, невольно создавая предпосылки для большевизации масс...

И вот Киев в руках большевиков. Шульгин расстрелян, и тело его почти на два месяца осталось в мерзлой земле под Крутами.

Юрий Коцюбинский — главнокомандующий. Однако все знали, что взяли главный город Украины войска Ремнева и Муравьева, сформированные из разных частей царской армии, перешедших на сторону советской власти, матросских отрядов и красногвардейцев. Своей армии советское правительство не имело — пока что оно только успело издать декрет о создании Красного казачества (его командиром станет друг Юрия по черниговским временам Виталий Примаков). Все современники, независимо от своей политической ориентации, свидетельствуют, что три недели после того, как в Киев вошли большевики, были днями страшного «красного террора». Разгром Киева они сравнивали с Батыевым нашествием.

По-видимому, в эти дни, когда киевлян убивали за украинский («петлюровский») язык, за вышитую («националистическую») сорочку, за портрет Шевченко в доме, Юрий Коцюбинский мог впервые ощутить что-то неладное. Те, кто прикрывался его именем, демонстрировали полное пренебрежение к его нации, великодержавное высокомерие ко всему украинскому, — так на какую Украину, пусть и Советскую, — можно было от них надеяться? Чувство обиды, кажется, не могло не появиться в душе этого юноши, воспитанного в семье украинского интеллигента. Один из друзей его отца, писатель Сергей Ефремов, обратился со страниц «Нової ради» с открытым письмом к Юрию, — и тот, наверное, прочитал его. «Десять дней миллионный город безоружных и беззащитных детей, женщин и мирного населения умирает в смертельном ужасе, — писал С. Ефремов. — Я знал и любил вашего отца... Но я без колебаний говорю: какое счастье, что он умер, как хорошо, что глаза его не видели и уши не слышали, как сын Коцюбинского бомбардирует красоту земли нашей и кладет в гроб молодую украинскую волю!»

Юрий Коцюбинский был еще слишком молод, слишком чист, еще не ожесточена была его душа, чтобы эти слова могли оставить его безразличным... Но — идея может ослеплять человека.

Одержимость таких людей, как Юрий («юных фанатиков коммуны», говоря словами М. Хвылевого), обращалась наивной верой в то, что идея социализма, светлого будущего, «красной Украины» стоит тысяч человеческих жизней, — и это было страшной иллюзией. С нее и начиналась трагедия самого этого поколения украинских интеллигентов — от Николая Скрипника и Владимира Затонского до Юрия Коцюбинского, Мыколы Кулиша, Мыколы Хвылевого, Василия Блакитного...

Я говорю о поколении молодых украинских революционеров, национал-коммунистов, которые мечтали через социальную революцию прийти к национальному освобождению. Главная их ошибка заключалась в том, что они слишком поздно поняли: их союзник, российский большевизм, — тяжело болен великодержавностью, централизаторством, которое все больше приобретало жестокие, уродливые формы. А кроме того, запущенная в 1917 году машина классовой борьбы требовала все новых и новых жертв. Спровоцировав гражданскую войну, большевики уже не могли (а то и не желали) остановить ее. Война со своим народом продолжалась, молох террора начинал пожирать и самих его творцов.

Должен был наступить момент, когда каждый (каждый?) из них должен был с ужасом осознать свою причастность к содеянному великому злу. Скрипник и Хвылевой застрелились. Кое-кто — тогда, в 30-е — ничего не мог понять. Юрий Коцюбинский, которого сняли со всех высоких государственных постов, надеялся найти правду в Москве, но там же его и забрали — 12 февраля 1935 года, когда семья Коцюбинских отмечала день рождения сына Олега. Собираясь в дальний путь, Юрий надел вышитую сорочку — забыл, что в феврале 1918-го его же сообщники за такое расстреливали?

Дальше путь известен: по этапу — в Сибирь; через какое-то время — в Киев, в Лукьяновскую тюрьму... Недалеко от нее, на улице Монастырской, 9 когда-то, в 1918-м, проживала семья Шульгиных...

Вспоминают, что в тюрьме Юрия Михайловича видели растерянным, с выражением безнадежности на лице. А потом как-то весенней ночью его вывели из камеры навсегда...

Вспоминал ли он, идя на Голгофу, свой первый бой на родной Украине, под Крутами?

Кто знает.