Жила украинской жизнью...

КАК РОДИТЕЛИ СТАНОВИЛИСЬ УКРАИНЦАМИ

Леся Украинка родилась 13 февраля 1871 г. в Новоград- Волынском (старинном Звягеле). Родители — Петр и Ольга Косачи. Семья маленькой Ларисы (как свидетельствует запись в метрической книге Соборной Преображенской церкви) или Леси, как, любя, будут называть ее родственники и близкие люди, была той дворянской семьей, которая жила на украинской земле украинской жизнью — ощущала себя частью украинского народа (несмотря на то, что оба рода были достаточно обрусевшими), проникалась его заботами, признавала его — украинский — язык, уважала украинские традиции и обычаи.

П. Кулиш в свое время писал, что «малороссийские простолюдины на вопрос «откуда вы?» ответят «из такой-то губернии»; но на вопрос «Кто вы? Какой народ?» не найдут другого ответа, как только: «Люде, так себе народ и буде». «Вы русские? — Нет. — Хохлы? — Якии ж мы хохлы? (хохол — слово бранное, и они его отвергают). — Малороссияне? — Шо то за Маросияне? Нам его и вымовить трудно» (малороссиянин — слово книжное и они его не знают). Словом, земляки наши, давая называть себя Русью, Черкассами, чем угодно, сами себя называют только людьми и не присваивают себе никакого собственного имени…» Что же касается российских имперских кругов, то они были убеждены, что украинцев нет «ни на земле, ни под землей», а украинский язык — только «наречие» русского.

С учетом этих обстоятельств интерес вызывает и другой характерный момент: ни род Лесиного отца, ни род матери не были украинскими по происхождению. По одной из версий, Косачи «ведут свой род от польской короны шляхтича Петра Косача, который служил городничим при полковниках Миклашевском и Скоропадском». По другой — родовые корни Косачей уходят в Герцеговину на Балканах, где в ХIV веке проживали люди именно с такой фамилией — Косач.

Несмотря на наличие разнообразных сведений, четко проследить корни Петра Косача удается только от Максима Иосифовича Косача (прапрапрадеда Ларисы Косач), который в 60-х годах ХVIII века был судьей Стародубского полка.

В начале 70-х годов ХIХ в. Лесин отец, местом рождения которого был Мглин, работал в Новоград-Волынском на должности головы мирового съезда. Нюанс: разговаривал он тогда, как и в последующие годы (то есть всю свою жизнь), только на русском языке. Однако русскоязычность не помешала симпатиям Петра Косача к украинству. Он взялся поддерживать украинофильское движение, развернувшееся с конца 50-х годов на украинских землях, и даже больше — стал его непосредственным участником. Этому не в последнюю очередь способствовали дружеские отношения с целым рядом тогдашних выдающихся украинофилов — М. Драгомановым, В. Антоновичем, П. Житецким, Н. Лысенко, М. Старицким и другими. Впоследствии Петр Косач становится членом Киевской громады — организации, созданной В. Антоновичем. Так что у родных и знакомых не было никаких сомнений, что украинские дела для Косача «важные и родные».

В целом доминирующим был взгляд на украинофильство как на явление национально-культурное. Однако наряду с ним существовал и другой, драгомановский взгляд: возникновение украинофильства Михаил Драгоманов связывал с политическими интересами нации. Он твердо верил, что украинофильство — это не только специфический период рефлексирования над бытием народа (результатом которого стала апология самобытности украинцев), но, в первую очередь, — период «практического украинофильства». Он, как и некоторые другие представители сознательной украинской интеллигенции, был убежден, что каждый украинец, каждый житель подроссийской Украины, «работая в своей области», на том поприще, которое определено ему судьбой, должен быть национально-сознательным. Что же касается Петра Косача, то этот «украинец по- русски» как раз и был одним из тех, кто своей жизнью и деятельностью олицетворял украинофильство.

А вот молодая Косачивна — Лесина мать — в украинских симпатиях пошла, так сказать, значительно дальше своего мужа. Ольга Косач (урожденная Драгоманова) родом с Полтавщины, родилась в г. Гадяч в июне 1849 г. Была она дочерью Петра Драгоманова и его жены Елизаветы (урожденной Цяцьки). Интересно, что впоследствии, став известной писательницей и взяв псевдоним Олена Пчилка, она в воспоминаниях, посвященных своему знаменитому брату Михаилу Драгоманову, так рассказывала о происхождении своего рода: «В нашей драгомановской семье сохранилась память о том, что предок нашего рода был заволока из Греции, по национальному происхождению таки грек; служил он драгоманом при гетманском правительстве, при гетмане Богдане Хмельницком, в Чигирине…»

Рассказывая о своем прадеде — Стефане, Олена Пчилка обращала внимание, что он уже «не был драгоманом», но имел «эту фамилию». Жил он на Полтавщине и выбрали его, как говорилось в тогдашнем документе, «яко чоловіка зацного і віри годного, війтом города Переяслава». Примечательно, что прадед писал свое имя и фамилию как «Стефанос Драгоман» и к тому же — греческими буквами, «оставив, — как отмечала Олена Пчилка, — таким образом, след своей родовой культуры греческой (даром, что другие должностные лица подписались рядом с ним, на том же документе, нашим обычным актовым письмом русским)».

Сын Стефана, Яким, подписывался как «Аким Драгоманов». Перевоплощение Якима Драгомана в Акима Драгоманова Олена Пчилка объясняла тем, что дед это делал «по звичаю московському», поскольку тот обычай «став уже, по зміцненню московської влади на Україні, ніби й для наших людей урядових чи взагалі письменних, майже обов’язковим. На таку путь зігнала московська сила українську старшину!»

Заметим, что отец Олены Пчилки, Петр Якимович Драгоманов (как и его брат Яков), в свое время писал стихотворения, которые, в частности, печатались в журналах «Гирлянда», «Северный Меркурий», «Сын отечества» и других изданиях. Однако существенным отличием между отцом и дочерью было то, что Петр Драгоманов писал на русском («через довге пробування батькове в Петербурзі московська полуда на ньому була дуже міцна», как отмечала дочь), Олена Пчилка — на украинском.

Из-под отчего дома Ольга Драгоманова вышла вольнодумной, независимой духом, уверенной в себе личностью. Этому, безусловно, содействовала атмосфера дома Петра Якимовича. «Не помню я такого, — вспоминала дочь, — чтобы наши старики упрекали кого-то из детей за «вольнодумство». В семье было словно какое-то молчаливое взаимное соглашение: я «не перечу твоей новой мысли свободной, а ты не трогай мою душу…»

Украинскостью Ольга дышала, впитывала ее в себя с малых лет. Ею была пропитана вся жизнь Ольги-ребенка, Ольги-подростка. «Можно ли было нам, — задавала риторический вопрос Ольга, — не знать украинского слова, когда оно было просто-таки нашей родной, присущей стихией?» Услышанные легенды и мифы, сказки и суеверия входили в Ольгин детский ум, «як цвяшки» (по ее сравнению) и навсегда оставляли не только в сознании, но и в душе заметный след.

Однако не все и на Полтавщине было эдаким органично-украинским. Наряду с «украинским течением», украинской народной стихией существовало «московское течение», которое «начинало борьбу» с украинством с самого-таки детства, «врывалось в… жизнь с самого рождения» ребенка. Но несмотря на взросление в таких сложных условиях языкового, культурного, идейно-политического противостояния, Ольга Драгоманова вошла в сознательную жизнь ни кем иным, как украинкой.

ДЕТСТВО ЛЕСИ: ПЕРВЫЕ УКРАИНСКИЕ ДЕТИ В ИМПЕРИИ

Лесино же детство проходило в другом живописном уголке Украины, там, где Волынь, как писала ее мать, «окружала со всех сторон» — Звягель, Луцк, Колодяжное. Это — земля, величественная в роскоши первозданной природы, край, наполненный исконным духом украинства, залитый украинской песней, где даже ветер одним дуновением поведает при случае народную сказку, прошепчет поверье. Жаборица, Чекна, Скулин и Билинь — волынские села — фантазия природы и духа нации и вместе с тем частичка земного разнообразия, которыми на всю жизнь войдет в Лесину душу Украина.

Но прежде всего, разумеется, была семья Косачей, тот «островок» в человеческой вселенной, которая один только и способен дать детскому сердцу подлинную любовь и нежность, душе — тепло и доброту, наполнить маленького человека всеми теми чувствами и качествами, без которых жизнь не перейти и радостью не проникнуться, и беду не преодолеть. Поэтому то, что в дворянской семье дети будут расти с сознательностью украинцев, будут разговаривать на украинском — несомненная заслуга и воля родителей и, в первую очередь, — матери.

Заботясь о своевременном развитии своего первенца — сыночка Михайлика — Ольга Косач создала условия, чтобы он рано научился читать и писать. А вместе с ним, естественно, научилась и маленькая смышленая Леся. Обратим внимание: в пять-шесть лет Леся уже писала первые письма (бабушке, семье дяди) на украинском языке, том языке, который с 20 июня 1863 г. в Российской империи (в соответствии с тайным циркуляром министра внутренних дел Валуева) был провозглашен таким, которого «не было, нет и не будет». Этот шаг власти был обусловлен нарастающей фобией к украинскому движению, поскольку в нем власть усматривала «польскую интригу». А поляки после восстания на Правобережной Украине 1863 года стали для русских тем по-своему устрашающим фактором, который мог вызвать, как им казалось, объявление европейскими государствами войны России: Европа с сочувствием отнеслась к польской борьбе.

В такой ситуации каждое звено имперского государственного механизма усиленно работало против украинства. На страницах русской прессы началось неистовая травля украинского движения, а параллельно — происходит погром громад (в частности, Полтавской и Черниговской). В Украине закрывают все воскресные школы (а этих последних в 1859— 1861 гг. в южнороссийских губерниях было открыто более сотни). Кроме того, прекращается печать «Черниговского листка», который издавался известным баснописцем Л. Глибовым. Дальше — больше: после неправедного суда в ссылку на север России начали отправлять представителей сознательной украинской интеллигенции. Среди первых — Павел Чубинский, Александр Конисский. «Наиобычнейшими местами ссылки» были Архангельск — место ссылки П. Чубинского, Вологда, где несколько лет вынужденный был жить А. Конисский, Енисейск, куда попал, в частности, Я. Шульгин и семья Ф. Вовка.

По определению Антоновича, не так тяжела была ссылка, как тяжело было после нее вернувшись, устроиться, «получить должности», — ни на государственную, ни на общественную службу «таких» не принимали. Но сам факт возвращения уже был жизненной удачей для украинца, ведь у других патриотов Украины судьба была намного тяжелее. Тот же Грабовский за присоединение к народническому движению («за потребу серця», как он сам говорил) был исключен из семинарии, а впоследствии для него началась солдатская жизнь — Ташкент, Оренбург, затем Балаганск Иркутской губернии, Вилюйск, Якутск, полное отлучение от Украины, и — тоска, тоска, тоска… А еще — горькое осознание того, что

«Тільки й долі — чесно вмерти,
Хрест без плями донести».

А дальше была смерть. Смерть на чужбине. Беспросветная глубинка Российской империи поглотила еще одну украинскую душу.

Несмотря на все это, наиболее болезненным для украинцев было введение упомянутого Валуевского циркуляра, которым запрещалось печатание на украинском учебников и религиозных изданий. Действие валуевских предписаний не распространялось только на художественную литературу. И понятно почему: русские заботились прежде всего о недопущении в украинском селе — неодолимой крепости украинского движения — малейшей возможности учиться на родном языке и развивать таким образом отношения крестьянских масс с представителями немногочисленного украинского ведущего слоя, с украинскими интеллектуалами, поскольку предчувствовали возможность возникновения со стороны украинцев угрозы целостности империи.

Иллюстрации из книги: А. Костенко: «Леся Украинка». Москва, 1971 г.
Окончание читайте в следующем выпуске страницы «История и «Я»