38-я весна без Владимира Ивасюка

Май 1979 года навсегда вошел в историю Украины как месяц скорби и тоски по популярному композитору, который так рано попрощался с белым светом, и месяц нашего национального позора — Владимира Ивасюка уже после смерти начали шельмовать, называть пьяницей и даже сумасшедшим... Кому же помешал молодой одаренный маэстро, поэт, который в 1970-х смог всего одной песней заставить всех в бывшем СССР понимать украинский язык?

22 мая Львов прощался со своим любимцем, которого уважали и юные, и седовласые. Это была невиданная в те годы процессия и фактически неповиновение советской власти, правоохранителям, суду. Это был ответ на всю клевету, нашептывания, пожелания и рекомендации партийной верхушки власти, запугивание судебных органов не идти на похороны «самоубийцы». Давались же эти указания под угрозой отчисления из вуза или увольнения с работы. Во львовских вузах именно в этот день назначили комсомольские собрания с обязательной явкой. В версию самоубийства, которую убедительно пыталось доказать кагебистское и коммунистически-прокурорское советское «правосудие», никто не поверил. Шепотом все говорили — «убили Володю»...

ВЛАДИМИР ИВАСЮК, 1976 Г. / ФОТО РОМАНА БАРАНА

На похороны пришли не только  львовяне, а также приезжие из сел и из других областей, их было приблизительно пятьдесят тысяч. Среди них и студенты, в частности и Львовской консерватории, где учился Ивасюк. Если приезжие были с траурными венками в руках, то водители львовских такси спрашивали, для кого предназначены их венки. Когда приезжие называли имя Владимира Ивасюка, им открывали двери и везли бесплатно, не брали денег. Ни единого живого цветка во Львове нельзя было найти, все они там — около Володи, последние живые цветы его последней весны... Когда гроб, украшенный ветками калины и вышитым рушником, вынесли из помещения, его хотели установить на длиннющую машину, которую предоставила консерватория. Скандирование сотен голосов: «На руки! На руки! Нести!» — не позволило этого. Гроб тихо плыл на плечах студентов Львовской консерватории к Лычаковскому кладбищу, и ливень из цветов устилал последний земной зеленый путь великого украинца. Впереди траурной процессии в национальном убранстве шла и несла в руках портрет Володи в миртовом венке дочь известного львовского художника Владимира Патыка, студентка мединститута Оксана. Только через 38 лет, в мае 2017-го она дала свое первое интервью для читателей «Дня» о тех скорбных днях.

«СЛУЧАЙНЫЕ ВЕЩИ В НАШЕЙ ЖИЗНИ СОВСЕМ НЕ СЛУЧАЙНЫ»

— Приятельствовали ли твои родители, Оксана, с Владимиром Ивасюком?

— Напротив львовского Володиного дома на первом этаже жила пани Стефа Казимирская, с которой дружила моя мама. Конечно, Патыки были знакомы с Ивасюком, а кто тогда из львовской интеллигенции его не знал? Он ведь имел невероятную популярность. И даже то, что в черновицкой квартире Ивасюков еще при жизни композитора на видном месте висел прекрасный натюрморт из гладиолусов работы моего отца, говорит, скорее, о любви и уважении к таланту великого украинца. Имел честь сделать такой подарок — и сделал!  А когда Володя признался, что гладиолусы — его любимые цветы, папа, не размышляя, с огромной радостью сделал свой подарок. Было похоже на то, что работа ждала его.

Очень хорошо вспоминается мне то время, когда Володя еще 24 апреля ушел из дома и не вернулся... Его искали и ждали 24 дня! Пани Стефа, конечно, знала больше нас с мамой. И каждый раз, когда Казимирская приходила к нам, то у нее были хоть и печальные, но какие-то новости.  Не хотелось тогда верить в трагедию, но время шло и ничего утешительного в этом не было...

Когда истерзанное тело Володи нашли в Брюховецком лесу, то мама Ивасюка София Ивановна и пани Стефа (как ближайшая соседка) ходили на опознание. Ясно было, что убили. Не понять и не видеть этого зверства нельзя было! Но кричать, вопить или делать какие-то громкие заявления тогда, в 1979-м, трудно было... На лице замученного не было... глаз, сплошная рана. Нелюди поломали Володе пальцы на обеих руках. «Пальчики мои, пальчики...», — неоднократно повторял отец у гроба сына. Изверги по-зверски издевались над телом музыканта и композитора, чтобы сделать последние минуты его земной жизни тернисто нестерпимыми.

— 22 мая 1979 года (во вторник) на улицы Львова вышли тысячи людей. Они в оцепенении стояли перед домом, где проживал покойный композитор, а в Володиной квартире стоял гроб с его телом, который власть не позволила открывать. Как случилось так, что ты в национальном костюме отважилась нести портрет Ивасюка?

— Это получилось как-то случайно. По крайней мере, тогда так выглядело. Хоть с годами начинаешь понимать, что случайные вещи в нашей жизни вовсе не случайны. Уже приехали Левко Дутковский и Назарий Яремчук из Черновцов, Василий Зинкевич прибыл с Волыни. Пришли коллеги и самые верные друзья отовсюду... Все ожидали Софию Ротару. Похороны задерживались... Семья и близкие на покойника надеялись, что именно София пойдет во главе траурной процессии и понесет Володин портрет.  Более того, боевая пани Стефа (кстати, жена профессора математики) смело пошла к директору Лычаковского кладбища (семье было не до этого) и согласовала формальности относительно захоронения там. Руководитель дал согласие, задержка была с документами от власти.

— В то время София Михайловна с ансамблем «Червона рута» находилась в гастрольном туре на Дальнем Востоке, а отменить концерты было равносильно измене Родине. Тогда Ротару решила, что будет петь только песни Ивасюка, а зрители, как один, вставали со своих мест и стоя слушали их...

— Мы ведь этого не знали. Если бы нынешние возможности связи... Конечно, деревянный крест впереди тогда нести нельзя было, озверевшие коммунисты и их боссы этого просто не позволили. Был подготовлен портрет Володи в миртовом венке.

— Это знаменитое фото работы львовского художника Романа Барана было всем родное и знакомое, ведь его знали с обложки на пластинке фирмы «Мелодия» 1977 года «София Ротару поет песнb Владимира Ивасюка», которая разошлась миллионными тиражами). В течение 1977—1978 гг. она была переиздана целых восемь раз. Реальные тиражи даже сложно сейчас представить!

— Опять же, ничего случайного! Когда все поняли, что Софии Ротару не будет, моя мама сказала: «Может, Оксана это сделает»... Мы жили близко, в пяти минутах ходьбы. И я быстренько побежала домой, чтобы переодеться. Нужно отдать должное моим родителям (папа — известный художник, мама — врач), которые не могли предать или хотя бы на мгновение отступиться от горя всего украинского народа. Передать тогдашнюю атмосферу словами просто нереально... У моей мамы на то время была большая коллекция вышиванок. Я надела черную борщевскую шерстяную сорочку, кстати, ношу ее до сих пор, осовремененную и модернизированную. Как и надеваю ту же самую крайку (пояс) и плахту... Весь этот костюм передам когда-нибудь своей внучке Маланке, которой сейчас четыре месяца.

Мне в 1979-м было 19 лет. Я училась во Львовском медицинском институте на третьем курсе. Ни после похорон Ивасюка, ни позже, мне никто не сказал ни единого слова против, никто не вызывал, не упрекал, не воспитывал... Да и на экзаменах меня «не заваливали». А могли! Потому что многих моих однокурсников вызывали в деканат. Значит, следили, знали в лицо каждого...

Когда Михаил Григорьевич, отец Володи, сказал: «Выносите!», Софии Ротару не было во Львове, и ждать уже больше не могли. Для меня все произошло как будто в самом страшном сне и тумане...

Траурная процессия растянулась на несколько километров. Столько людей на похоронах Лычаковское кладбище, по-видимому, еще не видело за всю свою историю. К нему от дома Володи идти пешком от силы минут 15, а казалось, что шли полтора часа. Весь транспорт остановился. Нигде не было видно ни одного милиционера. На тротуарах, взявшись за руки, стояли в цепи молодые ребята, охраняя похороны. Всюду, откуда можно было увидеть процессию, собралось множество людей: на крышах домов, на балконах, деревьях...

Я медленно шла впереди. Что делалось позади, не видела. Только впоследствии узнала, что за мной в глубокой скорби шли Левко Дутковский и Назарий Яремчук. Буковинцы несли большой венок из живых белых цветов.

«ОТОВСЮДУ СЛЫШАЛСЯ НЕ ПЛАЧ, НЕ СТОН, А ЧТО-ТО НАСТОЛЬКО ГОРЕСТНОЕ...»

— Володя был неженат, поэтому, по национальному обычаю, первым венком был «кавалерским», он оказался наибольшим среди других, его несли Левко с Назарием.

— Также не могла видеть, но знала, что позади идут поэты-песенники Ростислав Братунь (как оказалось — единственный представитель от власти; верный друг и соавтор покойного, вместе написали 30 песен), Роман Кудлик, Богдан Стельмах, Степан Пушик, Николай Петренко, Мирослав Воне, Юрий Рыбчинский, певец Василий Зинкевич, композиторы Вадим Ильин и Игорь Билозир (последний тогда еще — студент Львовской консерватории), писатель Дмитрий Герасимчук, поэтесса Анна Канич, ректор консерватории Зенон Дашак, Лешек Мазепа, профессор, педагог Володи в консерватории.

Хорошо помню выступления Ростислава Братуня и Романа Кудлика. И до сих пор удивляюсь, как они могли вообще говорить... Эмоции зашкаливали, отовсюду слышался не плач, не стон, а что-то настолько горестное, чего не опишешь и не расскажешь... Когда студенты консерватории запели «Чуєш, брате мій», а затем, во время опускания гроба в яму — и «Червону руту», слез не стеснялся никто... Кроме, «тайняков», которых львовская интеллигенция умела различать и в толпе, ведь это не люди: без сердца, без души, без сострадания, без лица. Какая-то серая масса, какое-то «оно». И их тогда на Лычаковском было предостаточно.

Благо, что шурин Володин Любомир Крыса — профессиональный фотограф, сохранивший для истории бесценные реликвии-снимки. Даже я, пересматривая их теперь, вздрагиваю и очень долго прокручиваю в памяти тот майский день 1979-го.

В самоубийство брата никогда не верили ни старшая сестра Галина, ни младшая — Оксана. Ивасюки были высоко интеллигентной патриотической семьей, и как бы ее не пятнали коммунисты, они ею и остались.

Роман Иваничук, очень любивший Володю Ивасюка, в своей книге «Благослови, душе моя, Господа» точно подвел черту под тем, о чем все догадывались, но молчали: «Смерть его была нужна для нагнетания среди интеллигенции липкого чувства страха. Вот ты радуешься славе, ты стал любимцем публики, твой рейтинг выше, чем у вождей, — неужели не понимаешь, что это мешает официальной власти? Для нас, оккупантов, самые страшные вещи — лидер и флаг. Поэтому мы лидеров компрометируем или убиваем, а без них флаг никто не поднимет. Каким бы ты не был талантливым, не забывай, что степень твоей популярности должны устанавливать мы; кроме того, ты должен дать повод, чтобы тебя хвалил народ, а мы — в первую очередь, возьми от нас похвалу, должность, подачку — и публика к тебе мгновенно охладеет, зато мы уже тогда подведем тебя под соответствующий ранг — талантливого, известного, выдающегося, присвоим тебе даже звание гения, если избавишься от зуда лидерства, — а нет, будет то же, что с тем повешенным в лесу: тебя объявят безумным алкоголиком, тебя никто не защитит и после смерти, и даже матери не будет разрешено подойти к твоему телу, чтобы она не увидела на нем следов насилия... Такое мы сделали с Ивасюком и не побоялись его мировой популярности, а с тобой нам легче будет уладить дело»...

Более метко не скажешь! Честно и правдиво. Какие только нелепости не распространялись, чтобы очернить светлое имя Володи. Даже в голову подобное не могло прийти. Но наш народ умен и хорошо знал и знает, кто настоящий убийца.

— И метко высказался о том, что не устраивало советскую власть в Володином творчестве его отец Михаил Григорьевич: «Красота — она всегда опасна, потому что пробуждает сознание людей, зовет их к внутренней раскованности, свободе, обогащает интеллект. А именно этого больше всего боялись те, кто хотел держать украинский народ в определенных рамках, в частности, культурных».

— Кроме фантастического количества цветов, которые приносили люди на могилу Володи Ивасюка, также оставляли очень много авторских стихотворений, посвященных ему, иногда очень интересных и даже профессиональных, а также разные записки, обращения, информацию и прочее. Так случилось, что не смогло на похороны приехать чрезвычайно популярное «Трио Мареничей», однако из уст в уста передавались слова, которые певцы написали на венке и принесли его на могилу на следующий день: «Спасибі, друже, за любов жагучу до рідної Вкраїнської землі, повік твою «Червону руту» співати будуть солов’ї»!

Рассказать детально обо всем я не могла не только через месяц или год, даже через десятки лет!