Андрей РОМАНИЙ: «Из-за войны я перестал быть категоричным»

Произошло это на камерной сцене, в спектакле «Дівка.Українська love story» по пьесе Веры Маковий (режиссер Елена Роман). Андрей Романий сыграл в ней дядю Митрофана — неудачника, полубомжа. Эта роль для него абсолютно необычна, потому что и на сцене, и в жизни актер всегда излучал успешность и даже лоск. Таким он выглядит и сейчас, хотя только Бог знает, чего это ему стоит — ведь он продолжает разрываться между Киевом и Донецком. Не прерывает связи с родным театром, которому отдал много лет жизни, с близкими, которые остаются там: едва ли не каждый месяц ездит, помогает, чем может, и родным, и просто тем, кто в этой помощи нуждается.

Во время нашего разговора Андрей был крайне осторожен, долго подбирал слова, хотя, конечно, мог сказать больше и даже иначе. Но такая осмотрительность понятна и достойна уважения: за ней — реальные человеческие судьбы, небезразличные ни ему, ни всем нам.

«СЕГОДНЯШНИЙ ДОНЕЦК И ЕСТЬ «ГОРОД ЗЕРО»

— Украина из-за глупости своих руководителей все эти годы теряла Донбасс, — считает А. РОМАНИЙ. — А теперь там зона полного «беспредела». Футуризм какой-то. Есть такие фильмы — «Безумный Макс», «Город Зеро». Вот сегодняшний Донецк и есть «город Зеро». Там живут, возможно, и неплохие люди — только разговаривают они лозунгами. А так — и люди душевные, и взаимная поддержка сейчас просто поражает. Все перезнакомились с соседями, помогают друг другу, кто чем может...

— Кто у вас остался в Донецке?

— У меня там двухлетний ребенок и жена. Мы разведены, но я приезжаю, помогаю продуктами, деньгами. Есть бабушки, которым я просто помогал еще при той жизни, еще до войны и сейчас. У них нет ни детей, ни внуков, и некоторые настроены так, что отказываются вообще что-либо принимать из рук «ДНР». Нужно их как-то поддерживать. И друзья остались — у меня вообще друзья и с одной, и с другой стороны, все словно пополам перерезано... Мне это напоминает «Белую гвардию» — город захватывают, и один с гетманом сбегает, второй же хочет к Деникину на Дон.

В театре тоже выживают, как могут. Судить их за что-то? Из-за войны я перестал быть категоричным. Я объективно на это смотрю — потому что живу и там, и в Киеве. Категоричность вообще свидетельствует об инфантильности мышления. Поэтому людей, которые устраиваются на работу в «ДНР», я могу понять. Но агитировать за «ДНР» — не смог бы. Не смог бы детям объяснить, почему я всегда был за Украину, а затем резко стал за «ДНР». Хотя и есть и такие люди: придет Украина — они снова за нее будут агитировать...

Я не подавал заявление об увольнении. В настоящее время театр перерегистрируется в «ДНР», и те, кто там остался, написали заявления по новой форме о принятии на работу, но и такую бумагу я не подписывал.

— Если попробовать сформулировать одной фразой: вы уехали из Донецка потому, что...

— ...я должен обеспечивать будущее своих детей. Старший сын сейчас в Днепропетровске, средний — в Сумах, младший, — в Донецке. Все в разных местах. Очень трудно — после того, как все было стабильно и хорошо.

Но оставаться в Донецке только ради того, чтобы и в дальнейшем жить в хорошей квартире и ездить на хорошей машине? Нет. Все равно мы ЗДЕСЬ временно — это ТАМ будем навсегда. И что я ТАМ сказал бы?

В Донецке нужно было бы не просто менять свою позицию, а становиться активно пророссийским. Но моя позиция — проукраинская. При этом я не отношу себя к радикальным националистам. Для меня тезис «Україна понад усе!» является слишком категоричным. Но дети мои, могилы моих предков, моя Родина для меня очень много значат. Я хочу, чтобы люди здесь жили хорошо — и мне не все равно, под каким флагом.

— А откуда вы родом?

— Из Днепропетровска. В Донецкий театр попал абсолютно случайно — когда оканчивал училище, приехал помочь другу показываться. Тогдашний художественный руководитель театра Марк Матвеевич Бровун предложил мне остаться, но я уже тогда знал, что буду работать в Днепропетровском театре. Однако Бровун поступил очень хитро: говорит, у нас сейчас как раз сдача спектакля — идите, посмотрите. Это были «Эмигранты» Мрожека, ставил Юрий Кочевенко, играли Геннадий Горшков и Василий Гладнев, лучшие актеры, спектакль шел на фоне железного занавеса, в финале он открывался — и звездное небо на все зеркало сцены... И «Пинк Флойд» звучал, «Обратная сторона Луны»... Это был настоящий катарсис! Конечно, после этого я был уже готов работать в этом театре на любых условиях...

Я могу много чего рассказать о Донецком театре, уж поверьте мне. Но всем, с кем я общаюсь, говорю: ни одного плохого слова о нем вы от меня не дождетесь. Я там прослужил 26 лет, для меня Марк Матвеевич был как отец родной. Что вы хотите от меня услышать? Пытаюсь толерантно объяснить ситуацию... Давайте будем с уважением отзываться о той земле, которая приняла, на которой столько пережито.

«МЫ И БЫЛИ ЛУЧШИМИ, САМЫМИ КРУТЫМИ, НО ПО СРАВНЕНИЮ С КЕМ?»

Значительно свободнее и даже с восторгом А. Романий рассказывает о том, как его приняли в Театре им. И. Франко:

— Со стороны Станислава Моисеева (художественного руководителя коллектива) было очень благородно взять меня в театр. Здесь, в Киеве, замечательный коллектив. Я никогда не видел столько профессионалов, собранных в одном месте, и не думал, что такое вообще бывает. Большая беда Донецкого театра была в том, что мы никуда не ездили, а если ездили, например, на гастроли или фестивали, то показывали себя, а не смотрели других. Поэтому мы и были лучшими, самыми крутыми, но по сравнению с кем? С самими собой? Я пришел сюда и увидел прекрасных актеров, прекрасных людей, замечательное отношение цехов к актерам. В целом, в этом театре все подчинено актеру, и так и должно быть.

До того, как я попал в Киев, я считал себя — ну, если не гением, то первым, лучшим. Но увидел, какие здесь артисты, как они работают на партнера, не выпячивают себя! Один мой приятель посмотрел «Дівку...» и говорит: «У тебя часто бывало так: Романий — и компания. А здесь все изменилось. И не потому, что роль не главная, а потому, что ты уже начинаешь работать в команде». И за это я хочу поблагодарить своих партнеров.

Для меня вообще эти люди — просто открытие. Я в Донецке, а коллеги-киевляне звонят по телефону едва ли не через день: «У тебя все в порядке?» Когда я только сюда приехал и мы познакомились, первый вопрос был: может быть, тебе нужны деньги? у тебя есть, где жить, тебе есть, что есть? Когда такое было в театре, чтобы приходил новый артист, да еще и заслуженный, который может составить конкуренцию, — и к нему так относились? Мне хотелось бы думать, что все это — от чистого сердца. По крайней мере, за те полгода, что я работаю у франковцев, ни одной капли негатива ни от кого не видел. И ни о ком в театре не слышал ничего плохого — ведь какая это благоприятная ситуация, когда появляется «свежий» человек, которого можно затянуть в свой «лагерь»... Но ничего подобного не было и нет.

...Персонаж Романия в «Дівці...» совсем не похож на самого актера. «Как он поседел», — сказала об Андрее коллега, которая в последний раз видела его в одном из донецких спектаклей. К счастью, нет — просто сложный грим. Но выглядит он на удивление органично: седина, небритость, прищуренные глаза с покрасневшими веками... Да и вся осанка: согнутая спина, рваный, растянутый свитер, сквозь дыры в котором просвечивает засаленная «ковбойка»... Деньги, которые собирал по копеечке, чтобы выкупить родительский дом, этот дядя Митрофан держит завернутыми в полиэтиленовый пакет, тот — в старом носке, а тот — в поясной сумочке с полузатертым Микки Маусом...

— Боже, как художники искали этого Микки Мауса, ведь я именно такое просил и даже требовал! — смеется Романий.

— Вы когда-нибудь играли такую возрастную, характерную роль?

— Никогда. Мне так интересен стал этот маргинал! «Конченый чувак», у которого — тоже своя правда: «Меня выгнали из родительского дома!» Мы с девушками-художницами долго сидели, искали — свитер наизнанку, потому что у моего героя душа — наизнанку, нити торчат, под мышками вырезано, чтобы не пахло. Сумочка на поясе — из секонд-хенда, чтобы было понятно: это или из «гуманитарки», или выбросил кто-то, а он подобрал... Дядя Митрофан ни за что не пойдет деньги тратить — они будут у него в носке, в целлофане. В этом человеке столько намешано — как будто корни переплелись... И все подчинено одному: отдайте мой дом! Это идея-фикс: «когда у меня будет мой дом — сразу все наладится». Все было бы хорошо, я бы мог его для себя даже полностью оправдать, если бы Митрофан все эти годы не жил лишь идеей мести и не был теперь готов выгнать на улицу других.

У меня было много мыслей о персонаже, но я понимал, что нельзя «перетягивать одеяло» на себя. Сыграть все, что было придумано, сложно — мало места, мало пространства в роли. Но партнеры на удивление толерантно к этому относятся. Когда мне нужно было вынимать или прятать деньги, а выходило задолго, и я пытался делать все как можно быстрее, мне сказали: «Не спеши, мы подождем». — «Так я же перетягиваю одеяло!» — «Ничего, тяни! Своего мы все равно не отдадим!».

...Недавно ко мне на спектакль специально приехали мои зрители — из Донецка, Днепропетровска, Харькова, кто где сейчас живет. Киевляне тоже пришли. Завалили меня цветами — коллеги-актеры даже шутили. Говорю им — не переживайте, это было один раз и вряд ли повторится. Люди просто хотели поддержать. Я им очень благодарен. И посты в соцсетях, и хорошие пожелания — все это очень ценно для меня.

...Сейчас Романий сделал еще один нестандартный шаг — пошел учиться на заочный режиссерский курс, в Харьков («Вышло так, что теперь у меня не так много спектаклей, как раньше. Зачем же время терять?» — говорит он). Сейчас готовит со студентами пушкинский «Пир во время чумы» — выбор материала вполне понятен.

Все это, в конечном итоге, заставляет по-другому посмотреть на исторический момент, который мы переживаем. Для кого-то это означает крах всей жизни, но может быть иначе — новые возможности, новый опыт, новые перспективы. И судьба Андрея Романия — тому подтверждение.