«Анимация для меня начиналась с «Укранимафильма»

Ковалев родился в Киеве, в 1972—1979 гг. работал на студии «Киеванимафильм». Вместе с Александром Татарским является сооснователем студии «Пилот», где поучаствовал как художник в рождении «Пластилиновой вороны» и «Крыльев, ног и хвостов». В 1981-м переехал в Москву, с 1991 — в США, работал в знаменитых американских сериалах «Симпсоны», «ААА! Настоящие монстры» (англ. Aah!!! Real Monsters), «Карапузы» (англ. The Rugrats Movie).

Авторская анимация Ковалева, в частности фильмы «Его жена курица», «Птица на окне», «Молоко», «Летающий Нансен» давно признана в мире и отмечена призами на международных фестивалях в Барселоне, Оберхаузене, Загребе и Оттаве (единственный аниматор в мире, трижды удостоенный там Гран-при).

В Киевском доме кинематографистов Игорь Адольфович представил новый фильм — лирическую и одновременно сюрреалистичную историю «До любви», а после показа ответил на вопросы журналистов и зрителей.

— Чем вы обязаны Украине?

— Я начинал здесь работать. Анимация для меня начиналась с «Укранимафильма». Мой первый учитель — Евгений Сивоконь, многому меня научил Давид Черкасский. (Смеется.) Иногда даже в Интернете пишут, что я — тот, кто работал над «Капитаном Врунгелем» или «Пластилиновой вороной».

— С чего начинался ваш последний фильм «До любви»?

— С эпизода, которому я был свидетелем: в окне целовались мужчина и женщина, а на подоконнике сидела кошка. Кошку я заменил собакой, а вместо себя на тротуаре поставил героиню. Если что-то начинает тебя волновать, сниться пять ночей подряд и ты не можешь от этого отделаться, значит, с этим нужно что-то делать. И начинается снежный ком, думаешь дальше. Лично от себя я привнес кадр с лопающейся лягушкой в аквариуме — это мой навязчивый сон в детстве. Все остальное я где-то подсмотрел. Но «До любви» мне не нравится, я считаю его своим худшим фильмом, и это не кокетство.

— Почему?

— Если кто-то знаком с моими предыдущими фильмами, то это самый прозрачный сюжет, который легко считывается. Очень банальный — любовный треугольник. Он по ритму не очень хорошо выстроен, по драматургии. Я бы его сейчас по-другому сделал. У людей, которые мне говорят, что им картина понравилась, я считаю, не очень хороший вкус.

— Для кого же этот фильм?

— Для меня и только для меня. Скажу честно: когда я делаю авторские фильмы, то делаю их только для себя. Я не думаю о публике. Когда делаю заказ — телевизионный сериал или полный метр — наоборот, думаю только о публике: какой возраст, как они это увидят, как рассказать историю.

— И откуда вы берете истории на заказ?

— Смотря какой заказ. Для проекта смотрится очень много материала, иногда — другие сериалы, которые часто могут тебя натолкнуть на нужные идеи. А по сценарию «До любви» можно было бы сделать игровое кино. Он совершенно неанимационный. Это я сделал специально. Я очень не люблю анимацию, я смотрю ее на фестивалях. Обычно же я смотрю только игровое кино.

— Почему же вы не снимаете игровые фильмы?

— Потому что я трус. Очень хочу делать, первый позыв был еще лет 20 назад, но, наверно, я к этому никогда не приду.

— Что вас пугает?

— Я в анимации могу делать то, что я хочу. Любой мой фильм — не сюрприз. А игровое кино предполагает работу с актерами. Если б я с ними работал, я б их замучил, не давал бы им никакой свободы, работал бы как с марионетками. И брал бы только непрофессионалов.

— Ваши герои разговаривают на особом наречии — очень выразительном, но при этом ни слова не понятно...

— Это несуществующий язык. Я его придумал.

— А вы когда-либо общались на нем?

— В детстве. В 6—7 лет у меня был друг Петя Малышев, мы с ним разговаривали на таком языке, произносили слова наоборот. Я это сделал умышленно, потому что был период в жизни, когда я смотрел иностранные фильмы без перевода, ничего не понимал, но фильмы мне очень нравились. Когда, наконец, услышал с переводом, то очень разочаровался.

— В ваших фильмах очень активно действуют самого разного рода организмы, например, всегда много насекомых. Почему для вас так важен именно этот образ?

— Я вам искренне скажу, что считаю себя профессиональным зоологом. С детства увлекаюсь зоологией, а именно герпетологией — это наука о пресмыкающихся и земноводных. Я был уверен, что после школы поступлю на биофак. Но в моих фильмах животных все-таки намного меньше, чем в каких-то фильмах для детей.

— Какой фильм был для вас наибольшим вызовом в процессе работы над ним?

— Свои ранние картины я делал намного быстрее и увереннее. А чем позже, тем медленнее и труднее — и я счастлив, что просто закончил фильм. Кстати, ужасно не люблю рисовать. Обожаю придумывать сценарии, очень подробные и детальные, но никогда не делаю раскадровки. Даже весь звук прописан в сценарии — что когда должно звучать.

— Интересно, что имея научный склад ума и планируя все наперед, вы настолько склонны к метафорам.

— Чем больше метафор, тем более странный мир на экране. Я снимаю так, чтобы у каждого в зале было свое мнение, чтобы каждый по-своему чувствовал фильм. Разве вам не кажется, что если вы понимаете искусство, то оно искусством уже не является? Искусство нельзя понимать, только чувствовать. Юрий Норштейн сравнивает кино с литературой, а я с ним категорически не согласен. Кино ближе всего к музыке. Главное, то, что зритель должен прочитать — это музыкальность, ритм. Ритмический контраст, определенные акценты: что-то длиннее, что-то короче, работа со звуком. А потом уже литература, живопись. И все-таки я не верю, когда многие говорят мне «твой фильм понравился», потому что знаю, что это неправда. Стараюсь держать эмоции внутри персонажа. Мои фильмы — это холодные драмы. Я в них самовыражаюсь.

— Какое кино, в таком случае, нравится лично вам?

— Как зритель обожаю комедии, Чаплина, Бастера Китона, очень люблю смешные комедийные ситуации.