Антикварное лицо

Для таких маневров рекрутировались иные рожи, иной раз и знаменитые. Сколько духовных лидеров 60-х публично высекли себя, как унтер-офицерская вдова, сколько властителей дум 70-х безбожно начали торговать своими популярными лицами, дискредитируя совесть и талант. А Баталов, не впадая в обличительство и дидактику, никого не осуждая и на время не сетуя, смущенно обронил в одном из интервью фразу: «Роли уходят вместе с мордой и возрастом». Дескать, не обессудьте, я в вашем котильоне — лишний.

И справедливо вроде бы и горько до отчаяния: насколько же нам надо было опошлить, заплевать, профурыкать в потном делячестве свою жизнь, чтобы остаться в ней без Баталова. Без его безыскусного благородства и ясной доброты, без человеческой надежности и порядочности, им олицетворяемой.

Это, наверное, прозвучит зло, но ведь факт: у каких-то времен — лица, у других — рожи. Баталов нам сочувствует, называя свое удивительное, породистое, интеллигентное лицо мордой. Нет таких лиц больше, и будут ли впредь — еще большой вопрос. Собственно, может и вся надежда наша в том, что если не у детей наших, то хотя бы у детей наших детей пусть даже фрагментарно, но проявятся баталовские черты. Тут даже не о сыгранных им насквозь положительных персонажах — Саше из «Дела Румянцева», Борисе из «Летят журавли», Гусеве из «Девяти дней одного года», Тибуле из «Трех толстяков», Голубкове из «Бега» или Гоше из «Москва слезам не верит» — речь. Сам Баталов в своей умнейшей книге «Судьба и ремесло» тонко заметил, что «как бы детально и точно ни был выписан герой, он всегда оказывается в плену всех недостатков и достоинств лица, его подменившего». И еще: «Обратившись к творчеству большого актера, вы невольно ловите себя на том, что почему-то прежде всего помните не игранные им персонажи, а его самого — как человека, как личность вполне определенную и цельную, точно познакомились с ним не через ряд разорванных временем образов, а где-то в реальном мире». Конечно, и кинообразы Баталова, классические в своем совершенстве, не забудутся. И голос, рассказавший нам трогательного норштейновского «Ежика в тумане». И снятые им романтичные «Три толстяка». И его строгие и вдохновенные воспоминания о боготворимой им Анне Ахматовой. Но намного, мне кажется, важнее просто почаще вспоминать его лицо — антикварное среди наших люмпенизированных и алчных физиономий — лицо подлинного интеллигента, на котором никогда не мелькала гримаса спеси или мина брезгливости. И которое, слава Богу, продолжает излучать спокойный свет добра и великодушия.