Баловень судьбы Дмитрий Богомазов

— «Вільна сцена» является муниципальным городским театром, поэтому у нас, слава Богу, есть своевременное финансирование, есть маленький репетиционный зальчик, офис, в котором может работать дирекция, — говорит Богомазов. — Но вот играть нам негде, и это наша самая большая беда. Я набрал труппу молодых актеров, которые дебютировали в «Морфии», и они не подвели театр. Никто не скажет, что это какие-то второсортные начинающие артисты, хотя работаем вместе только восемь месяцев. Я считаю, чтобы создать хорошую труппу, актерам надо каждый день выходить на сцену и играть.

— На фоне разговоров о национальном возрождении, которые ведутся уже второй десяток лет, отсутствие строительства театральных зданий выглядит, по меньшей мере, странным...

— После революции в Киеве не построено ни одного театрального здания. Перестроили два кинотеатра, один достался Театру драмы и комедии, а другой —Молодому театру. Вернее даже будет сказать, что бывший кинотеатр «Комсомолец Украины», куда переехала труппа, возглавляемая сейчас Станиславом Моисеевым, просто вернули в состояние театра. Иногда у нас перестраивают под театральные помещения какие-то подвалы. Но новых, современных театральных зданий, с современными залом и сценой, оснащенной новейшей аппаратурой, у нас, к сожалению, никто не строит. Между тем на Западе, помимо того, что там строятся новые сценические площадки, режиссеры получают старые заброшенные помещения, которые переоборудуются под театры. Это дает возможность создавать самые разнообразные спектакли, удовлетворяющие запросы любой публики. У нас же сегодня молодежи по сути некуда деться.

— Есть художники, которые пуще всего ценят свои рефлексии и ратуют за «чистое искусство», освобожденное от каких-либо социальных функций. На твой взгляд, театр может и должен выполнять определенные общественные задачи?

— Я бы не стал так резко делить театр на такие полюса. Театр не может быть «искусством ради искусства», поэтому он всегда является разговором кого-то с кем-то. Другое дело, что с разными категориями людей мы должны говорить на разных языках. Есть молодежный сленг, но есть разговор бизнесменов, и это разные настроения, сама беседа протекает в разной атмосфере. Точно так же театр должен быть очень разным. Сегодня могу вести легкую беседу о веселом, завтра скажу о чем-то очень болезненном, послезавтра мы можем повести разговор на трагические темы, а потом можем опять вернуться к комическому. Каждый раз спектакль должен возникать как бы из пустоты.

— Ты взялся за «Морфий» потому что тебя привлекла литература или сама проблема оказалась уж очень актуальной?

— В «Морфии» два автора — Булгаков и Кандинский, и их тексты меня привлекли, прежде всего, тем, что в них сквозит какая-то человеческая беззащитность, искренность, которую редко встретишь. Я не очень люблю позднего Булгакова, какой-то он уже очень мастеровитый, социально обустроенный. Оба текста объединены родственным, очень тонким переживанием окружающего мира. Текст возникает как бы из ничего. Точно так же из ничего, из пустоты должен рождаться и театр. Мне надоело ставить хорошо сделанные пьесы. Что касается темы морфия как наркотика, то здесь не только история болезни рассказывается, в спектакле присутствует тема любви. Человек решился любить настолько сильно, что погиб. Я ставил не столько о наркотиках, сколько о беззащитности человека, его попытке спастись от боли.

— Многие твои коллеги в силу разных причин уехали за границу, из-за чего наш театр многое потерял. Но вот те, кто остался, должны, наверное, быть им благодарны. На общем сером фоне легче работать, нет конкуренции…

— Да, многие режиссеры уехали. И сделали это не потому, что их задавила некая серость, унылость нашей жизни. Сегодня театр как бы не вставлен в общую социальную ситуацию, он не востребован обществом. Сейчас никто никого не давит, делай, что хочешь. Но в наших условиях делать театр чрезвычайно трудно. Денег на него никто не дает, все суетятся, актеры вынуждены где-то подрабатывать. Для человека естественно искать место, где его больше ценят. Вот и получается, что наши режиссеры создают культуру чужих стран. Легче ли тем, кто остался здесь? Мне легко никогда не было. В наших условиях обязательно возникают проблемы во многих сферах такого сложного организма, как театр (труппа, финансы, организация, помещение). Поэтому приходится все тащить на своем горбу. И если не чувствуешь отдачи, если не видишь, что это кому-то нужно, то начинаешь искать место, где ты будешь нужен. Но меня не прельщает такая перспектива. Эмиграция погружает человека в совершено неправильное, болезненное состояние. Даже уезжая на Авиньонский фести«ВЫСОТУ ПЛАНКИ КАЖДЫЙ УСТАНАВЛИВАЕТ САМ» валь, где каждый день испытываешь кайф от замечательных спектаклей и общения, скучаешь по друзьям, по своему городу, и в какой-то момент думаешь: «Пора возвращаться домой».

— То есть в твоей работе отсутствует момент соперничества? Ты не видишь в своих коллегах конкурентов, тебя не интересует контекст, в котором существуют твои спектакли?

— Когда ты видишь хорошие спектакли на фестивалях, работы мастеров, которые для тебя авторитетны, то волей-неволей сравниваешь себя с ними. В конце концов, высоту планки каждый устанавливает сам. Лично я собой постоянно недоволен.

— Ну а критические отзывы на свои спектакли ты читаешь?

— Отчего же, читаю. Я рад любой реакции на свой труд. Если кому-то не нравится и он в сердцах что-то написал, я считаю, что это тоже хорошо, потому что его твоя работа задела. Я не принадлежу к людям, которые выставляют напротив тех или иных фамилий крестики и ждут удобного момента, чтобы отомстить. Если о тебе пишут, то это уже хорошо, значит смотрят, значит кому-то твои спектакли еще интересны.

— Тебя преследуют какие- то страхи, опасения?

— Мне кажется, что самое страшное в театре — делать что-то по привычке. Я сторонник того, чтобы каждый спектакль делать как бы впервые, заново. Перед премьерой испытываю определенную неуверенность, но каждый раз как-то проносит.