Богдан Бойчук: История может стать элементом гордости, творчества и вдохновения
Поэт об отношениях творческих поколений и о современной украинской литературе![](/sites/default/files/main/openpublish_article/19961225/4237-11-1.jpg)
Литература диаспоры как культурное наследие мало известно широкой общественности украинцев. Большинство тех архивов писателей и литературоведов (не говоря уже о государственных деятелях), которые вернулись сюда, обработаны не полностью. А между тем, например, с 30-х до 60-х годов прошлого века значительная часть самых интересных произведений появлялась за пределами Украины. Вспомнить хотя бы творчество Варшавской или Пражской школ.
Поэт, драматург и переводчик Богдан БОЙЧУК — один из основателей Нью-Йоркской группы поэтов. Переехав в Киев десять лет назад, он фактически навел мост между украинскими писателями в эмиграции и материковой Украиной. Сегодня по этому проложенному мосту решительно идет издательство «Факт», печатая произведения Бойчука.
«День» встретился с поэтом в интерьере картин из его коллекции, из которых, прежде всего, привлекает внимание общий портрет Нью-Йоркской группы.
— Вот я — такой подозрительный тип. (Смеется.) Вот — Вера Вовк, как святая — с нимбом. А это — Богдан Рубчак, Женя Василькивская, которая получилась больше всего похожая на себя, Патриция Килина, Юрий Тарнавский. В маске — Эмма Авдиевская (она никогда не является сама собой). И Юрий Соловий — автор работы.
Все картины, которые вы видите, я перевез из Нью-Йорка. Двенадцать произведений Юрия Соловия подарил Национальному музею во Львове. Остальные также рано или поздно окажутся в музее, однако еще не знаю — в каком. Насколько помню, Виктор Пинчук намерен организовать музей современного искусства на Подоле в Киеве. Я с радостью подарил бы ему картины для этого проекта.
— Господин Бойчук, а как возникла Нью-Йоркская группа?
— Осенью в 53-м я познакомился с Юрием Тарнавским: у меня дома размышляли, где публиковать свои произведения, устраивать поэтические чтения... Это считаю началом создания Нью-Йоркськой группы. Дело в том, что она не родилась в один день. Через два года сформировалась ее основа: Богдан Рубчак, Юрий Тарнавский и я. Мы издавали книжки, вели страницу в газете «Свобода» и литературную секцию в студенческом журнале «Горизонти»... Постепенно присоединились и другие. Это было общество друзей-писателей. Без названия и устава. В конце 50-х, задумав основать журнал, спросили сами себя, а как будем представляться? И решили называться Нью-Йоркской группой, а журнал назвали — «Нові поезії». Но отмечу — это были «крестины» Нью-Йоркской группы, а не рождение.
— А как оцениваете влияние Нью-Йоркской группы на литературную жизнь в эмиграции? Имела ли она влияние в Украине?
— Сначала Нью-Йоркская группа была довольно изолированной, потому что диаспора всегда была и является достаточно консервативной. Однако постепенно сформировалась наша публика. Бесспорно, мы имели влияние на культурную жизнь диаспоры. А что касается Украины, то знали все, что здесь делается. Зато здесь мало знали о нас, хотя кое-кто из так называемой киевской школы и шестидесятников время от времени получали наши произведения. Кстати, все время говорилось, что якобы появились шестидесятники, а потом под их влиянием — Нью-Йоркская группа. Но мы — пятидесятники... Вспоминаю, в 1966 – 1967 годах встречались с Иваном Драчем, Дмитрием Павлычко и другими поэтами в Нью-Йорке. У меня есть свое объяснение, почему советская власть такое допускала. Все, что мы писали, отрицало существование тоталитарной системы и соцреалистической литературы. И чтобы, не дай Бог, это модернистское влияние не ширилось советской Украиной, разрешили писателям выезжать за границу, встречаться с нами и влиять на нас, чтобы мы благосклоннее относились к советскому режиму. Из этого плана ничего не получилось, потому что очень скоро мы подружились с украинскими поэтами. Однако литературного влияния друг на друга на друзьях не было, поскольку стояли на различных позициях. Нью-Йоркская группа исповедовала модернизм, т.е. в ногу с процессами мировой литературы. А шестидесятники, в определенной мере, вернулись к поэтике 20-х годов. Это понятно. Ведь тогда был спонтанный органический взрыв творчества. И, как результат, Николая Винграновского никак не сравните, например, с Юрием Тарнавским. Фактически, мы уберегли себя от двух вещей, которые уничтожают поэта: политика и морализаторство.
— Скажите, а какие «десятники» в украинской литературе вам самые интересные?
— Я буду называть, в первую очередь, тех, кого считаю последним вершинным явлением в украинской поэзии. Это, прежде всего, Киевская школа (Воробьев, Голобородько, Кордун, Григорив, Илля и другие). Потом восьмидесятники удержали приличный уровень, но никто из них вершин не достиг. А украинская версия постмодернизма (девяностники), слишком поверхностная и развлекательная, по моему вкусу. И теперь приходит творчески сильное и глубокое поколение: Дмитрий Лазуткин, Богдан Олег-Горобчук, Евгений Коцарев и Павел Коробчук. А в прозе выделил бы Сашка Ушкалова и Тараса Антиповича.
— А как считаете, в украинскую современную литературу вы уже вошли?
— Знаете, ни там, ни здесь я не нужен. Нет, там нужен, но в США уже нет украинской литературной жизни. Этот литературный процесс, который создала Нью-Йоркская группа, был последним. В Америке оставалось разве что ждать смерти... Однако у меня еще было много внутреннего беспокойства (я — не оседлый человек: часто менял дома, женщин, города, страны), поэтому и переехал в Украину. Но я и далее чувствую себя как человек, который стоит сбоку. Старшая генерация украинских писателей ко мне относится несколько с предостережением, потому что все, что пишу, — отрицание их поэтики, которая, по существу, до сих пор является соцреалистической. А молодые так увлечены собой, что охотно выпихнули бы меня в классики, чтобы я только не мешал им... Напрасно. Я все еще динамично в процессе! Публикую рецензии, пишу и издаю книги и у меня есть свой читатель.
Скажу так: каждая новая генерация приходит, чтобы творчески отрицать предыдущую. Естественно, что члены Нью-Йоркской группы начинали украинскую литературу от себя... Но наши «отцы»: Евгений Маланюк, Василий Барка, Тодось Осьмачка, Вадим Лесич были мудрыми. Они приходили на наши чтения, встречались с нами за бокалом вина в ресторанчиках или кофе, мы приглашали их в гости домой и... так мы подружились. Конечно, у этого старшего поколения была своя поэтика, а у нас — своя. Но каждый раз, когда я приходил к Маланюку, с которым жил по соседству, тот читал новые стихотворения и хотел знать, есть ли еще в них огонь, как он выражался. Следовательно, ему нужно было мнение Бойчука, хотя мою поэзию он не воспринимал всерьез... А в Украине дошло до слишком острого конфликта, когда молодые писатели не говорят со старшими. Это ненормально!
— Поэзию Богдана Бойчука называют скорее всего интеллектуальной, чем эмоциональной. Вы с этим согласны?
— Люблю интеллектуализм в литературе. Когда-то любимым писателем был Томас Манн — человек универсальный. Но я считаю, что мои стихотворения также эмоциональны. Есть еще третье измерение, которое возникло уже позже, — духовность.
Также в моих стихотворениях есть три измерения любви: эротическая, философская и духовная. Собственно, последняя появилась впоследствии. Я все время ссорился с Господом. Пережив столько всего: ужас войны, принудительные работы, Холокост, послевоенный голод, эмиграцию, спрашивал: есть ли Бог? Есть ли смысл в человеческом существовании? В раннем творчестве частичный ответ на это давала философия экзистенциализма. Однако не увлекался Жаном Полем Сартром, который говорил, что Бога нет и человеческая жизнь не имеет никакой ценности. Я больше был склонен к теории Альберта Камю, который утверждал, что человек является тем, что он делает, и то, что человек делает, имеет смысл.
— О вас чаще говорят как о поэте, нежели как о драматурге. Скажите, украинский зритель будет иметь возможность видеть ваши пьесы на сцене?
— К 75-й годовщине украинского Голодомора в киевском издательстве «Смолоскип» вышел в свет сборник пьес об этой трагедии, где вмещена и моя драма «Голод», написанная в 62-м. Я начал писать драматические произведения, начиная с 60-х годов, но как-то никогда не был уверен, что они — хорошие. Недавно просмотрел их все (некоторые из них переделал, а другие вообще выбросил в мусорник) и отдал в печать. Поэтому вскоре увидит свет книга «Вибрані п’єси». А что касается постановки... В Нью-Йорке Владимир Лисняк поставил «Голод». А на основе драм «Голод» и «Приречені любити» композитор Виктор Балей написал оперу, премьера которой состоится в Бостоне. Живу надеждой, что когда-то сценическое воплощение моих пьес состоится и в Украине. Кстати, одну из них — «Регіт» — осуществлял Сергей Проскурня, где одну из ролей исполнял Василий Вовкун. Это было в Киеве в 1990 году.
— Известно, что вскоре киевский театр поэзии «Мушля» будет ставить спектакль по вашим произведениям...
— Я не знаю, на каких стихотворениях актеры сосредоточат свое внимание. Иногда они звонят по телефону и пытаются меня затянуть на репетиции. Я сопротивляюсь, потому что считаю, что не должен вмешиваться. Пусть исполнители интерпретируют мои стихи по-своему. А мне будет интересно посмотреть со стороны.
— Господин Бойчук, со времени вашего приезда сюда как изменились украинцы?
— Изменились. Конечно, мне бы хотелось, чтобы они изменились больше, особенно, психологически. Но я все-таки вижу признаки того, что так называемый homo советикус уходит в историю. А еще украинцы поражены комплексом второсортности. Знаете, жизнь в империи содействует развитию этого комплекса. А мы имели несчастье жить в российской, а потом советской империях. И все, что происходило в Москве, — было хорошо, зато все, что в Киеве, — второстепенное, что, конечно, не отвечало правде. До сих пор это есть, хотя в России сейчас литература и культура в общем довольно слаба. По моему мнению, в Украине все еще мало делается для того, чтобы оживить историческую правду. («День», положив начало своей книжной серии «Украина Incognita», делает большое дело.) Имею в виду не только тему Голодомора, а, например, мазепинскую традицию... Украинцы должны понять цену и глубину своего прошлого. Историю нужно знать. Она может стать элементом гордости, творчества и вдохновения для нас.
Но, надо сказать, вырастают молодые люди, которые уже мыслят по-другому. Так, например, в политике по-государственническому мыслит Арсений Яценюк. Я возлагаю большую надежду на молодую генерацию.
— Господин Бойчук, что вы за свои больше 80 лет поняли о жизни?
— Отвечу на этот вопрос притчей: я почти не возвращаюсь в детство, юность или молодость, поскольку нет времени. А недавно начал тревожить случай, о котором никогда не вспоминал. Это было в городе Бучач на Тернопольщине, откуда родом. Пошел в школу, жил у старых поляков. Вторую часть нашего дома занимала вдова, тоже полячка, с двумя дочками. Младшую, которая была моего возраста, звали Янка. Как-то девушка пригласила меня в лес собирать ягоды и по дороге назад призналась в любви. Я как несмелый сельский юноша с большим количеством комплексов не знал, что делать... И не делал ничего. Этот инцидент день и ночь меня донимал, как вдруг понял: этой Янки уже никогда не будет... Тогда глубоко осознал, что значит течение времени... Также понял основную несправедливость человеческой жизни: мы обречены не быть. Поэтому я почувствовал потребность написать еще один сборник, над которым сейчас работаю: о любви и женщинах, о Карпатах, о себе... Чтобы быть! Это, может, является основной целью поэзии. Эта притча также говорит о моем понимании жизни.
«ЛИБІДЬ»
«Я закохався в сестру Либідь, —
уявив її рікою, що полоще в травах ноги,
а наніч прикриває лопухами очі
й присипляє на колінах місяць.
В неділю пополудні я купив дарунок
і вибрався до неї.
Та застав лиш обмурований,
немов канал, і занечищений потік, —
і не міг уже залізти босоніж
в стару легенду.»
Выпуск газеты №:
№237, (1996)Section
Культура