«Болючий, жалючий, колючий...»

Вечный еретик Драч. Колючий, то нахмуренный, то по-ребячески веселый, лобастая голова все время ершится экспромтами, на которые сразу же натыкаешься, как только проронишь какую-нибудь фразу. На твое последнее слово мгновенно блеснет парадоксальная рифма. Чаще всего из лексикона тех, кто не лезет в карман за благородным словом. Нет, если Драча не колоть нашими литературными, общественными, а особенно политическими иголками, он ничего, терпит, помалкивает и даже улыбается, шутит. Но когда начинаешь дразнить, дергать, упрекать, особенно теперь, мол, чего тебя понесло в тот Гуманитарный совет? Прислуживаешь режиму? Чего еще тебе недостает? Героя Украины уже имеешь — какая холера тебе еще нужна? — о, тогда берегись! Может начаться украинская коррида, в которой в образе разъяренного быка вы увидите Драча. Он сразу же перерождается в «колючий кустарник» — его в народе называют драчом — набухает от гнева и становится оранжевым. И взрывным. Так засыпет адскими словами, что поневоле вспомнишь его «Осанну кропиві», в которой он, крапивный, признается:

«Жалити буду бездонно:
Чи з жовтим воно голубе?
А чи криваво-червоне? —
Кривавити буду себе...»

Распекает он себя неустанно «на дне одиночества» в горне болезненных переживаний — поэт сам себя так ощутимо жалит, что кому-то из друзей или недругов свирепее его уже не допечь. Его не очень волнует то, что говорят или думают о нем другие — душа Драча настолько глубоко изранена и семейным горем (трагической гибелью сына), и дикой олигархизацией власти и политики в Украине, так перчат совесть наши украинские неурядицы («Украина свирепствует и скородит»), что он поневоле пытается в своих размышлениях идти по следам близ кого по духу Сковороды. Его взгляд остро самокритичен, обращен в себя, направлен на укрощение собственного трагического отчаяния и обретения морально-психологических сил ради грядущего — есть жена, дочка, внук и внучка, есть творчество и есть обязанность гражданская — идти по этой прекрасной и ужасной, «самой родной в мире земле».

«Треба йти понад силу,
треба йти над біду,
Понад волю спесиву
і любов молоду...»

Поэт себя подстегивает образными заклинаниями —

«Не здавайся і ти,
Дурне серце моє...»

Покалывает-протыкает ироническими иглами, бичует саркастическими инвективами —

«Я п’ять років займався
політикою
І став дурнішим у п’ять
разів —
Проспиртований злободенною
пліткою,
Я ще й досі не протверезів...»

Кипит возмущением по поводу теперешней власти: «...Бандитское государство, жуткое, но наше, потому что другого нет».

Да, Иван Драч не чурается этой власти, хотя его за это и упрекают, мол, нужно с ней бороться, разоблачать ее, а не сотрудничать, на что Драч отвечает:

«Правду говорять чимало людей, а от зуміти щось зробити, щоб вона запанувала бодай у якійсь сфері життя, для цього треба особливої кебети»1.

Поэт говорил остроправдиво, и той власти, власти Виктора Ющенко, говорит он правду и власти нынешней, «бандитской, жуткой», но его обнадеживает то, что эта власть, которая становилась то на одно колено, то на оба колена перед Россией, теперь, кажется, начинает понемногу выпрямлять веками согнутый перед северным соседом национальный хребет:

«Для меня сейчас самая большая радость — видеть, как на этой политической сковороде жарят Януковича и Азарова. И они чувствуют, что такое быть украинскими государственниками. И вынуждены ими быть» («Країна» № 37(90), 30 сентября 2011 г.).

Так когда-то, а именно в 1959 году, его, «благоверного комсомольца и коммуниста», секретаря комсомольской организации спецчастей 16-го понтонно-мостового Верхнеднепровского полка, студента-первокурсника Киевского государственного университета им. Тараса Шевченко поджаривали на политической сковороде за то, что на политинформации посмел рассказывать о восстании советских заключенных в Караганде. И «выжарили» из него веру в торжество ленинской правды, в окончательное преодоление культа личности Сталина, в неизбежность наступления демократии и свободы слова в СССР... Помогли и те два следователя КГБ — один мягкий, хороший, другой — злой, который набрасывался с угрозами и ругательствами, и члены союзного парткома, и грозный ЦК Компартии Украины во главе со Щербицким ясно дали понять, что против «проклятых сталинистов» нельзя выступать. «Не смей замахиваться на святое — на партию, на Ленина, на нерушимую дружбу братских народов!» — приказали, запугали, заставили покаяться, но было уже поздно. Драч уже поднялся над собой, над этим фальшивым, несвободным миром, вырвался, проткнутый «тризубом, как вилами-тройчатками» — такое виденье явилось ему во сне в конце пятидесятых прошлого века. Пророческим оказался тот сон. Не думал, не гадал, что минет три десятилетия, и тысячи людей будут идти за ним, «розп’ятим на тризубі, як за прапором», будут нести, как в том сне, его, проткнутого на будущем государственном гербе, а он будет бояться, чтобы не упасть по пути.

«Рухівські спогади оживають і заполонюють у свої обійми, коли на тебе дивляться твої друзі і знайомі з тих одшумілих літ», — это слова Ивана Драча из коротенького вступительного слова к фотокниге Виталия Шевченко «Жити в цікавий час». 630 фотосюжетов, событий новейшей украинской истории, поместил известный журналист, политик, писатель Виталий Шевченко в своей книге. Нет, в этом фотоальбоме фотографий Ивана Драча немного, но его присутствие «за кадром» повсеместно. Воображение все время «натыкается» чуть ли не на каждой странице на выдающееся чело Драча, потому что он был там — почти на всех митингах, собраниях, протестных акциях, был среди главных на этом крутом историческом вираже: от политически пульсирующих общественных протестов 90-х двадцатого века до политически нервных 20-х века двадцать первого.

Отшумели годы славного общественного подъема нации под знаменами Народного Руха Украины за перестройку, и ветер тех событий теперь едва-едва то скользнет по лысинам утомленных разочарованием ее ополченцев, то прошелестит по засохшим цветам на могилах ее «первых храбрецов», то, к счастью, еще растеребит «бабье лето» поредевшие шевелюры его лидеров... Таких, как Иван Драч.

Острый, как дамасская сабля, на слово Юрий Ильенко написал в предисловии к киноповестям Драча в книге «Колодец для жаждущих»: «Скажем, сценарий РУХа Драч писал без черновиков». Этими словами этот, «одинокий, ярый, старый волк украинского кино», как себя называет Ильенко, завершил свое вступительное слово. Но чуть выше, вспоминая драматическую историю с их общим (сценарий — Иван Драч, режиссер-постановщик — Юрий Ильенко) кинопроектом — фильмом «Колодец для жаждущих», который пролежал на полке как антисоветский 20 лет, знаменитый кинорежиссер так определяет место своего творческого друга в своей жизни и творчестве: «Драч не лише мій гуру, що роз’яничарив мене на пень, не лише хрещений батько, що довірив мені свій геніальний твір, але й побратим, який врятував мене від неминучої творчої смерті. Тому, що б там мені не казали, за Драча я перегризу горлянку кому завгодно. І коли завгодно».

Фильм «Колодец для жаждущих» зрители увидели только в 1987 году. Специальным постановлением ЦК Компартии Украины его показ был запрещен. Каким-то чудом девушки из киностудии им. А. Довженко вынесли чуть ли не за пазухой одну копию. Юрий Ильенко много лет прятал ее в своем гараже. Подарил впоследствии Драчу этот киношедевр, который Сергей Параджанов на заседании художественного совета киностудии им. А. Довженко 29 января 1966 года оценил так: «...Перед нами справжня кінематографія, кіномова сучасна, кінопритча... велике нове явище в кіностудії, яка носить ім’я Довженка».

Драч — большой мастер писать сценарии. Он преимущественно называет их киноповестями. В книге киноповестей «Криниця для спраглих» («Мистецтво», 2010), которую он напечатал на собственные средства, — девять сценариев и киноповестей. Не все они вышли на экран. Но такие фильмы, снятые по сценарию Драча, как «Колодец для жаждущих», «Каменный крест», «Пропавшая грамота», «Иду к тебе», стали национальной киноклассикой. Но и без экранного воплощения киноповести Драча — безупречные художественные произведения, которые обладают самостоятельной магией вербального воплощения воображения и фантазии. Читая эти киноповести, поневоле образно воспроизводишь на внутреннем экране своего воображения искусно расписанную смену кадров, из которых автор так динамически выстраивает сюжет. Это сугубо авторские киноповести, в которых пульсирует его оригинальная, парадоксально гиперболизированная метафоризация, его удивительно нежная, лирическая и его взрывная, жалящая, острая публицистика...

Все в том Драче живет. И неутоленная, слава Богу, жажда самого открытия в Слове, и неугасающая надежда самому, как режиссеру, открыть своим сценариям и киноповестям путь на широкий киноэкран, и порыв в который раз обжечь поэтические крылья на политической сковороде во имя света правды, и стремление приблизиться своими поэтическим переводами и статьями к вершинам мировой духовности, и гражданская страсть еще раз выхватить «сто своих мечей» — острых слов-инвектив на наше украинское несчастье, «на это хохлацкое вечное малокровье...»

И тогда, когда юный Драч поэтически взорвался в журнале «Вітчизна» симфонией «Смерть Шевченка», в «Литературній газеті» — поэмой «Ніж у сонці» и окончательно совершил свое восхождение на вершину ранней славы поэтиче-ского бунтаря первой книжкой «Соняшник», и тогда, когда во второй книге стихотворений «Протуберанці серця» замахнулся расквитаться с горем «на уровне вечных партитур!», и тогда, когда добывал «Із криниці фольклору», из обычных сельских будней, свои знаменитые баллады и философемы, когда образно пил из источников национальной истории и культуры — всегда его поэтическое мышление и гражданская позиция были наполнены напряженным драматизмом восприятия человека и мира. И тогда, когда он молился перу, этому «скальпелю огненному», благодаря которому он и до сих пор вскрывает «дні ці карі До серцевини, до зорі», и теперь, когда

«Все частіше приходять
хвороби,
І все тяжче з хвороб
вилізати»,

поэт, кинодраматург, переводчик, публицист и, конечно, общественный деятель Иван Драч пытается быть. Быть на острие проблемных напряжений подавленной безнадежностью Украины, не сворачивать свои образные крылья и подниматься воображением, фантазией, мыслью над этой грешной и праведной землей, защищаться от горечи переживаний прозреванием в душе Слова и этим оберегать душу от затопления ее молчанием.

Главное для поэта — уберечь «свою проклятую отчаянную душу» от грехопадений, тяжелых провинностей, от бурления завистливых сплетен, от обмеления и угасания. На подавленную до стона собственную душу и накликает поэт Великий Огонь очищення:

«Візьми її вогнем,
Великий Вогне,
Ти ж все стерпи, принишкни
й не диши,
Нехай вогонь все вижере
сповна,
Всі закамарки, чорні
нутровини,
Увесь твій гріхопад,
усі тяжкі провини —
Вогню вітрило крила напина.»

Адский огонь самоочищения готовит поле для нового посева. И хотя «поле уже не золотое, а седое», однако оно обещает заколоситься пусть осенними, но творче-ски плодотворными побегами. Потому еще много-много лет касайся, друг мой Иван, жестким пером-лиходеем белого чуда — бумаги и целуй в уста удивительную женщину по имени Поэзия.

1 Іван Драч. Сонце моє. — Дрогобич : «Коло», 2010. — С. 11.