Буря и натиск

Внешне сдержанный режиссер Иван Урывский премьерой «Коварства и любви» Фридриха Шиллера на сцене родного Одесского украинско-драматического театра им. В.Василько продемонстрировал, какие духовные, моральные, эстетичные и даже политические идеалы владеют его умом и какие безумные страсти бурлят в его сердце.   

Кто сегодня из молодых режиссеров возьмется за эту сложную, немного запутанную и, на первый взгляд, неактуальную «мещанскую драму» с сентиментальным конфликтом классовых отношений? Но штюрмерский дух, очевидно, владеет И.Урывским, который каждой премьерой доказывает свою тягу к абсолютному театру и умению переосмысливать давно устоявшиеся творения театральной драматургии.

В который раз не устаю констатировать, что Иван Урывский наделен логикой дирижера, у которого звучит каждая нота во вроде бы давно знакомом, припавшем пылью времен и трактовок классическом произведении, — грандиозно просто и глубоко. Ты будто прозреваешь вместе с режиссером, который ведет тебя к ясности и откровению открытия, легким моцартовским движением снимая все наслоения, штампы и ожидания. У него абсолютный слух, меткий глаз, современный театральный язык.

Вместо костюмированной драмы на сцене теплица эдемского сада или биологической лаборатории (художник Алина Гайворонская), где в течение всего действия снуют люди в химзащите — безликие в респираторах и с баллонами с ядом для опрыскивания от вредителей. Почти классический оперный хор, безмолвный комментатор, выразительный рефрен. Благодаря балетмейстеру Павлу Ивлюшкину этот «хор» приобретает даже определенную кинематографичность. В спектакле есть и своеобразная увертюра — пластическая интродукция, где уже присутствуют все «лейтмотивы» и проекция на финал.

Вместо длиннющих, почти трактатных монологов и диалогов, уместных в театре шиллеровской эпохи, — режиссерская квинтэссенция в искусно сделанной инсценизации (перевод Ю.Назаренко). Кстати, авторские инсценировки классики И.Урывским уже стали его фирменной фишкой и во всех случаях литературный источник никогда не страдает и не искажается, а наоборот — приобретает ясность, четкость, выпуклость, избавляется от анахронизмов, которые уже не считываются современным человеком. Так, в этой интерпретации «Коварства и любви» даже отсутствуют некоторые персонажи, но сущность не нарушена, а только более выделена.

Итак, перед зрителем — прозрачная (как декорация в спектакле) картина современного мира: как рождается абсолютное зло, насколько ему комфортные/тепличные условия мы создаем, как его в себе (человечестве) лелеем и как с ним погибаем, чтобы снова запустить этот процесс по кругу. И ничего в этом мире не меняется веками. Только зло становится все более абсолютным, всепоглощающим и всепожирающим вплоть до небытия.

Главным героем спектакля И.Урывский делает личного секретаря президента Вурма, трактуя его имя, которое в переводе значит «червяк», — буквально. Он и появляется на сцене как червяк из горшка с высохшим деревом, сожрав все его корни, вылезает на свет Божий, чтобы сожрать жизнь, кажется единственных живых существ — Луизу и Фердинанда (Мальвина Хачатрян и Михаил Дадалев). Они тоже порождения этой экспериментальной теплицы, но пробуя совершенные плоды этого райского сада, оказываются абсолютно не стойкими к паразитам.

Интересный нюанс: президент фон Вальтер (Яков Кучеревский) в первой сцене с Вурмом, который еще весь в земле, грязный и голый — протягивает ему отравленный лимон из эдемского сада, наделяя секретаря токсичными полномочиями. Президент — не змей-соблазнитель, а олицетворение всеобъемлющей власти, которая перерастает в тоталитаризм, который, в свою очередь, с помощью вот таких вурмов порождает фашизм.

Еще один персонаж — Леди  Милфорд (Ольга Петровская), которую жизнь заставила приспособиться к этим «естественным» условиям. Теперь она живет привязанной к перманентным «опрыскиваниям» — дозам. Мы не знаем, это живая вода или «животворный» яд. Леди, как наркоман, не может обходиться без нее ни минуты. Иначе — ломка.

Собственно, этот навязчивый образ тотального яда, под видом защиты — и есть главный смысл спектакля: мы живем в токсичные времена, не можем жить без яда в определенных дозах, отравляемся ежесекундно, мутируя во что-то страшное и неведанное. Человечество, как эта  теплица, в которой под видом райского сада со странными плодами ставят эксперименты над душами и сердцами, играя дозами инсектицидов, запуская по кругу циклы. А там уже, кто сильнее — естественный отбор. У Шиллера Фердинанд отравляет Луизу лимонадом. Урывский устраивает здесь целое шоу, окончательно отходя от трактовки пьесы как театрального манифеста эпохи Просветительства: лабораторные люди соковыжималками  давят лимоны и производят отравленный лимонад в промышленных масштабах.

Спектакль насыщен символами, однако они не заставляют разгадывать режиссерские ребусы. Напротив, ты растворяешься в образном мышлении автора этого сценического произведения и ловишь себя на мысли, почему не считал все эти очевидные вещи раньше? Например, в какой-то момент президент старательно начищает сапоги своего родного сына-бунтаря и отдает их чужому, но верному идеалам президента — Вурму. Луиза и Фердинанд буквально бегут по горшкам, вздымая «брызги» отравленной земли. То самое письмо, которое разрушит судьбы молодых побегов, пишут землей на окнах теплицы. Будет читать его Фердинанд уже с обломка.

В спектакле есть два персонажа, которые ощутимо отличаются от первоисточника. И два артиста, которые совпадают с театральным мышлением режиссера больше других.

Отец Луизы, музыкант Миллер (честная и проницательная актерская работа Игоря Геращенко) униженный блуждает в темноте с той стороны теплицы — его маленький мир разрушен, он вызывает сочувствие и жалость, в отличие от шиллеровского Миллера, который раздражает и олицетворяет типичного персонажа своей эпохи и положения.

Секретарь Вурм  — на удивление точно созданный Владимиром Романко образ. Способ существования, пластика, интересно придуманные актерские инструменты-штрихи — характеристики этого «гибридного организма», который коварно влезает под кожу, — эволюционируют в течение 100 минут спектакля от самого простого до новейшего воплощения власти. К неминуемому. Это существо замыкает круг — цикл закончился: избавились от слабых, тепличных, лишних и конкурентов. Новый вид выведенных самим человечеством гибридов захватывает власть. Вурм появляется в последней мизансцене в деловом костюме и накрывает всех полиэтиленом — еще одним символом искусственности, неестественности, смерти. Небрежно садится на край стола и начинает жрать землю из-под корней нового побега.

Одесский спектакль, поставленный по пьесе, написанной 250 лет назад, точь-в-точь попадает в мировой театральный тренд, в котором сейчас архетипичные сюжеты об обязанности и судьбе, крови и смерти, власти и разврате, жертве и палаче, духе и добродетелях, коварстве и любви переосмысливаются с позиций новейшего высокотехнологического времени гибридной войны человечества против себя. 29-летний Урывский резонирует с 24-летним Шиллером времени написания пьесы. Однако Урывский не может в XXI веке ограничиваться пафосным «O tempora! O mores!» — он просто накрывает этот «отработанный материал» полиэтиленом.