Церковь блудного сына
В июне 1859 года сорокапятилетний поэт и академик Тарас Шевченко, который только казался старым — из-за косматой бороды, приземистой мешковатой фигуры и недоверчивого тяжелого взгляда серых глаз, получив от министра императорского двора разрешение на свободный проезд в Киевскую, Черниговскую и Полтавскую губернии на пять месяцев для «поліпшення здоров'я і малювання етюдів з натури» и надеясь вернуться от земляков «як умитий в столицю...», отправился на лошадях из Петербурга в Сумы, Лебедин, Пирятин, Переяслав, Кирилловку, Корсунь, где и удивил своего приятеля неожиданной мыслью: «Как хорошо быть только поэтом и негражданином».
Он мечтал приобрести где-то на берегу Днепра небольшой участок земли, построить «тільки хату, одну хатиночку в гаю» и жить тут. «От, — вспоминал Варфоломей Шевченко, — і стали ми з ним декуди їздити і шукати задля кішла такого місця, «щоб Дніпро був під самим порогом». Незабаром знайшли...»
Тем временем вдогонку поэту, торжественным эскортом, неслись тайные распоряжения — «учредить за ним самый строгий надзор, о последствиях которого и о времени выезда его мне донести».
Когда землемер закончил обмер участка, выбранного поэтом для хаты, Шевченко, по обычаю, стал радушно угощать своих земляков — Вольского, Молендского, Садового и бывшего полицая Козловского. А вскоре после угощения вся честная компания (знакомый сюжет!) дала против поэта показания: «...По выборе места для дома начал Шевченко потчевать водкой, которой было распито две кварты, потом, показывая Садовому оторванный тут же от липы лист, Шевченко спрашивал его по-малороссийски — кто это дал? — и когда отвечал Садовый, что бог, — то Шевченко отозвался: дурак ты, веруешь в бога, и затем прибавил, — бог, Саваоф, пусть он поцелует меня... (указывая на заднее место), затем назвал божию матерь покрыткою, выказывал верование в одного Иисуса Христа. Крестьянин Садовый начал креститься и уклоняться от такого рассказа Шевченко, тогда Шевченко бранил его словами: старый собака, невера и прогнал от себя...» Посланный черкасским начальником полиции исправником Табачниковым (которого Шевченко потом вспоминал в своем дневнике «незлим тихим словом») становой пристав из городка Мошны Добржинский с несколькими десятниками и сотниками арестовал поэта без объяснения причин.
Киевский генерал-губернатор дал распоряжение направить арестованного Шевченко «под надзор полиции» в Киев. Как и двенадцать лет назад, Шевченко хотели поймать на том, что он сетует на страдания Украины в современном ее положении и что высказывания его переполнены ненавистью к власти. «Стараясь удостовериться в образе его мыслей», поэту стали устраивать допросы о «страшном богохульстве», хотя, опытный в подобных делах еще со времен запрета «писать и рисовать» Шевченко, как сказано было в протоколах, от богохульства «отрекался».
Тогда то, что не смогли осуществить чиновники особых поручений, перепоручили «друзьям»: на одной вечеринке в кругу приятелей и «мочемордів», «случайно» оказался какой-то господин, которого Шевченко небезосновательно заподозрил в шпионаже («що воно таке і чим воно дивиться?») и, обидевшись, в третьем часу ночи убежал из дома.
Сердечно принятый земляками, почти вдвое сократив путешествие свое на родину и пробыв вместо пяти месяцев только два месяца и десять дней, поэт вскоре написал: «...вирвався я з того святого Києва і простую тепер не оглядаючись до Петербурга».
Впоследствии тот самый «мочеморда», в отношении которого Шевченко, как оказалось, «не погрешил», заподозрив в шпионаже, написал воспоминания о том, как два года спустя, в мае 1861 года, встречал «святой» Киев прах Шевченко.
В торжественном карауле, вполне вероятно, стояли, по-видимому, со скорбными минами те, кто сопровождал Шевченко в путешествии 1859 года, а теперь получил очередные звания — все те бывшие становые и исправники, и «почетные свидетели» — Вольский, Молендский, Садовый, Козловский, и киевский генерал-губернатор, а может, и доносчик Петров, который за немалое вознаграждение — в 500 карбованцев — еще в 1847 году «открыл существование в Киеве тайного политического общества» кирилло-мефодиевцев.
Так блудный сын в последний раз возвратился к землякам. Так сбылась и мечта поэта: в вечное владение — на Чернечей горе, на берегу Днепра, он получил клочок земли. С тех пор он уже не сетует ни на страдания Украины, ни на власть, не высказывает еретические мысли и не выдумывает сомнительные метафоры. А боль его, строку за строкой, ловкие фельдфебели, становые, исправники, десятники и сотники давно уже растащили на дифирамбы райскому сегодняшнему дню.
