Что кому снится?
Эти строки написаны в очень недвусмысленном контексте: над Стасюковой хатой в горах ежедневно летят самолеты. Их не видно за облаками. Они летят на Сербию.
Однако прежде всего я должен рассказать, кто такой Стасюк. Среди польских «почти сорокалетних» писателей он относится к безусловным лидерам и особам культовым. Стасюк — «лирический поэт и грубый прозаик», как характеризует его критика, стал живым мифом еще и благодаря своей полностью взрывной биографии. В ней вместилось довольно многое: варшавская юность, угар рок-концертов, законы ночных переулков, кожаные куртки, ножи, дезертирство из армии накануне военного положения в 81-м, полтора года тюрьмы, подпольная пацифистская организация, первая самиздатовская проза. Официально Стасюка стали печатать только в новой Польше, и он сразу занял свое главное место не только в собственном поколении. Стопроцентный самоучка (никакого образовательного заведения так и не закончил), он поражает своим филигранным, многомерным письмом и полной аутентичностью опыта. Этот опыт жесткий и жестокий, он требует негромких, но точных слов.
В этом опыте присутствуют горы. Однажды в начале 90-х он навсегда сбежал из Варшавы и поселился в древней лачуге среди лемковских лесов на юге Польши. Как утверждает сам, «чтобы наконец-то стать писателем». Потому что в столице невозможно стать писателем. Согласно легендам, жил без электричества, разводил нескольких домашних животных (те же легенды упрямо утверждают об ишаке), а единственной приметой цивилизации в его доме была полуразбитая печатная машинка, из которой он якобы дословно выбивал свои наилучшие тексты. Когда тебе нужно идти за сигаретами восемь километров в одну сторону, у тебя появляется возможность подумать о мире и о себе. Окружающий мир сузился, но и углубился: зависимость от ветров, дождей и снегопадов, сосуществования с самыми будничными вещами, самыми обычными ханыгами и неудачниками в самой отсталой части Польши, открывание их мира и, конечно же, — особое проклятие этих мест, откуда в свое время было депортировано большинство населения. «Великое переселение народов» — типичная для Центральной Европы история. Деревянная лемковская церковь, однажды разобранная и перевезенная в какой-то этнографический музей, стала героиней едва ли не самого пронзительного из его рассказов. Он называется «Место».
Мы познакомились в декабре прошлого года в Кракове, потом, спустя несколько дней, значительно ближе — во Львове. При этом были выпиты все запасы смородиновой из знаменитого гастронома «сквозняк» возле «Жоржа». Мы делили и объединяли Галичину, договаривались о книгах, переводах и совместных вылазках в горы. Позже в своих письмах он писал о долгой зиме, высоких снегах и работе над киносценарием. После того, как на Балканах упали первые бомбы, я написал ему, что наши горные планы оказались под угрозой, поскольку можем в который раз оказаться по разные стороны: они — в НАТО, а мы — тут.
В своем последнем письме он пишет: «Сегодня мы с моим соседом, лемком, сидели, выпивали — как раз православная Пасха. А в небе над нами гудели самолеты. Над нашей глушью до сих пор пролетал один самолет в день, регулярно где-то около пяти пополудни. Но вот уже несколько дней, как летают и летают. Михайло — мой сосед — мог бы считаться экспертом по «переселению народов». Вся его родня или в Украине, или на западе Польши. Он в том нашем разговоре под самолетами проявлял значительно меньше оптимизма (т.е. больше пессимизма), нежели я. В конце концов — это не первые самолеты в его жизни. Ему хорошо за пятьдесят. Во всяком случае дела таковы, что если мне в последнее время что-нибудь снится, то в общем что-то военное. Интересно, что снится людям Запада?».
Мне тоже интересно, что им снится.
