Чудо о враче-убийце

«Эфир» создан в ко-продукции Украины, Польши, Венгрии, Литвы и Италии. Действие фильма разворачивается в 1912 году сначала в Российской, а затем в Австро-Венгерской империях, в состав которых входили на то время Украина и Польша. У нас съемки проходили на двух локациях во Львове — Тюрьма на Лонцкого и на улице Кривоноса, и в Свирже.

Все начинается на окраине России с того, что недобросовестный врач (Яцек ПОНЕДЗЯЛЕК) дает большую дозу эфира молодой пациентке (Мария РЯБОШАПКА), которую хочет изнасиловать. Девушка умирает. По подозрению в покушении на убийство и изнасиловании ему угрожает казнь; но по неожиданной милости правительства врача засылают в Сибирь, откуда он убегает и находит работу в австро-венгерской крепости, где продолжает свои опыты, конечная цель которых — власть над людьми. Он проводит эксперименты вместе со своим помощником, молодым украинским крестьянином Тарасом (Остап ВАКУЛЮК), а, чтобы получить финансирование, с разрешения коменданта крепости (Анджей ХИРА) начинает незаконную шпионскую деятельность. После разоблачения пытается осуществить неудачное самоубийство. В конце концов, ему выносят смертный приговор.

Это уже второй фильм, сделанный паном Кшиштофом совместно с Украиной. В предыдущем, «Сердце на ладони», главную роль сыграл Богдан СТУПКА, который получил приз за лучшую мужскую роль на  Римском кинофестивале (2008). Тема медицины и ее связи с метафизикой там была тоже, однако здесь она намного острее. Врач — убежденный атеист, он верит, что эфир и другие вещества, а также электрический ток позволят ему контролировать людей по своему усмотрению. Происходит это в мрачной атмосфере приходящих в упадок империй: казематы и бордели, лаборатории и тюрьмы, сумасшедшие дома и кладбища. Весь этот флер кошмара задан уже начальными титрами на фоне «Страшного суда» Ганса Мемлинга и  удачно поддерживается камерой Пйотра НЕМИЙСКОГО. Собственно, общее разделение в таком виденье довоенной Европы — от диких экспериментов героя Понедзялека до забав аристократов, которые держат крестьян голыми на морозе, чтобы изображали живые статуи — выглядит вполне логично.

Фактически, не единственный ли в хрестоматийном понимании позитивный персонаж — это как раз Тарас — ассистент и живая совесть безжалостного доктора. Для 26-летнего галичанского актера Остапа Вакулюка  это дебют в кино и дебют удачный; а впрочем, все роли воплощены с необходимой экранной пластикой, без наименьшего следа  театрального пафоса, от которого так страдает украинское кино.

Главный недостаток фильма — его драматургическая вялость. Да, это не совсем триллер, как пишут в рекламе, а скорее, известный еще со Средневековья жанр миракля — поучительной истории о лютом грешнике, которому в последний момент перед смертью является Богородица (близкий образ есть в фильме) и в ответ на его искреннее раскаяние спасает от мук ада. Занусси для наглядности ввел и такого себе Мефистофеля — высокого пана в черном костюме со зловещим и в то же время лукавым лицом (венгерская звезда Жольт Ласло). Но даже в миракле нужно действие, нужно убедительное сочетание ситуаций. Мефистофелю Занусси недостает размаха и целостности, его сверхцель — власть — задекларирована уже в дидактическом эпилоге, а так — полностью непонятно, чего он хочет в своих гиблых экспериментах — найти панацею? Создать новый вид человека? Обмануть природу? Преодолеть смерть как такову? Противостояние между комендантом и врачом, что и привело к фатальным последствиям, вообще никак не мотивируемо. Конфликтам недостает силы, драматургии — громкости, тем более что идет речь все же не о психологической драме, не о полутонах, а о жанре, где зло и добро четко определены и воюют друг с другом на всех уровнях, причем первое должно  устраивать красочный, эротико-садистский аттракцион, а второе вступать точно по Библии как слабенькое и малозаметное, а затем разворачиваться к масштабу полноценного Deus эх machina; но злу недостает яркости, а добру — убедительности, и борьба их из-за этого выглядит почти как договорный матч.

И все же «Эфир» остается важным фильмом. Это то качественно сделанное кино, которого нам в настоящее время остро недостает, профессиональная форма которого выдержана в наименьших пустяках вплоть до костюмов и коллекционных бабочек. В нем есть почти все то, чему наша киноиндустрия никак не научится.

И, ввиду польского контекста, это хорошо нам знакомое «кино моральной обеспокоенности», пусть и на новый лад. Врачи-убийцы, соглашения с дьяволом, оружие массового поражения, к сожалению, актуальны так же, как и 100 лет тому назад.

Занусси передал эту актуальность достаточно убедительно и потому страшно.

Мы поговорили с паном Кшиштофом сразу после премьеры в Киеве.

«Я ВСЕ ЕЩЕ СЧИТАЮ СЕБЯ ОПТИМИСТОМ»

— Как появился этот сюжет?

— По своему первому образованию я физик. Меня интересовал материальный мир, но еще как физик я понимал, что он является не единственным миром. С другой стороны, я принадлежу к поколению, которое испытало зло в таких апокалипсических формах, как Вторая мировая война и коммунистическая диктатура. Если говорить с перспективы сегодняшних спокойных времен, то должен заметить, что нужно иногда остановиться и вспомнить, что зло где-то ждет близко. Оно необязательно  воплощается с рождения в какой-то дегенеративной психике — это очень часто является банальным  серым человеком, который избирает зло вполне осознанно. Вот такой сюжет со средним человеком, как в «Эфире» — это история Фауста в моем виденье.

— В вашем творчестве в целом сильные религиозные мотивы. Почему?

— Я всю жизнь делаю фильмы, в которых стремлюсь показать что-то большее, чем материальный мир. Я как физик всегда прислушивался к Альберту Эйнштейну, которого считаю своим наставником.  А он когда-то сказал: «Кто не слышит тайну, тот слепой и глухой. А если тайна является основой религиозности, то я являюсь религиозным, но не могу себя отнести к ни одной из конфессий». В ХХ веке, когда миновали последствия Французской революции, когда завершилось время детерминизма и  Ньютона, наступила новая эпоха, в которой опять есть место для тайны.

— Откуда в этом фильме взялась украинская тема?

— Вы знаете, вы бы это даже больше почувствовали, если бы посмотрели оригинальный вариант. Потому что у нас там часть диалогов на украинском, и поляки это слушают на украинском. Остап половину картины говорит на украинском — в более западном произношении. Кстати, хочу обратить ваше внимание на то, что в этом фильме, сделанном поляком, единственная позитивная фигура — украинец.

А в целом это то, что нас объединяет — ХІХ и начало ХХ века, когда мы не имели государственности и были частично в составе Российской, частично — Австро-Венгерской империи. Это наша общая память. В фильме есть подробности, на которые вы можете обратить внимание: например, дворец, перед которым крестьян оставляют голыми на морозе ради развлечения. Это действительно так и было, это российский дворец, где новые богатые развлекались  таким образом. Мне показалось, что эта память до сих пор жива, и мне не хотелось это делать в каком-то абстрактном ключе, а в реальном мире наших сложных отношений. В частности, например офицер, там — поляк, а местный люд все украинцы.

— Если вы уже вспомнили об актерах, то расскажите, как вы работаете с ними? Много ли приходится командовать, даете ли определенную свободу?

— С кем как. Если я вижу, что человеку можно поверить и оставить свободу — я ее оставлю. Если человек талантлив, если хорошо чувствует себя в роли... Самое главное — это отбор. Если отбор удачен, потом сложно что-то испортить. И еще нужно поддерживать актера, любить то, что он делает. Это очень важно. Если он чувствует, что имеет в моем лице первого зрителя, и в этом зрителю есть хоть немного радости  и энтузиазма от того, что  он так сыграл — он сыграет и лучше.

— Но как вы определяете именно вашего актера?

— Это абсолютно инстинктивно. Конечно, я проверяю это и умом, но есть такая интуиция: здесь, в этой роли, человек с таким лицом справится.

— Мне было сложно избавиться от ощущения, что сюжет «Эфира» полностью отвечает историям средневековой литературы о чудесном спасении убежденных грешников. Так ли это?

— Конечно, такая параллель возможна. Есть же традиция — средневековый морализаторский театр. Мы живем в континуации, где-то в наших головах до сих пор сидит этот театр Средневековья, который мы даже и не видели. Такая преемственность в культуре всегда существуют.

— Относительно давних сюжетов: вы говорите о Фаусте, но мне кажется, что он в «Эфире» как будто измельчал, у него мало что получается, и масштаб деяний не тот, как, например, у Гете или у Кристофера Марло.

— Это, скорее, Фауст Томаса Манна. Манн мне намного ближе. Там был вопрос таланта. В какой мере мой врач талантлив, насколько ему повезло в его поисках? Я подозреваю, что он не совсем талантлив. А у нас, у моего поколения, постоянно возвращается память об одном немецком враче. Его звали доктор Менгеле (Йозеф Менгеле — «Ангел смерти с Освенцима». — Д.Д.). И постоянно идет разговор — был ли он талантливым, или нет. Нам было бы удобно считать его бездарью. Но это не так.

— Кажется, в современной медицине до сих пор используют некоторые его наработки.

— В том-то и дело. То есть, мы пользуемся плодами зла. И это страшно. Легче было бы сказать, что он бездарен. А так получается еще хуже. А что сегодня происходит в Китае, в Сингапуре? Какие исследования там проводят? Без наших иудохристианских ограничений? Без понимания святости жизни?

— Невзирая на эти, во многом риторические вопросы, вы выглядите оптимистом.

— Да, я все еще считаю себя оптимистом. Невзирая ни на что. Но на зло закрывать глаз нельзя.

— Есть ли у вас увлечения вне кино?

— Их нет, я же занят все время. Кино, театр, общественная деятельность, фонды, где я тоже задействован, преподавание, книжки, а дома еще 8 собак и кони. Чем мне еще заниматься? Знаете, хобби вообще — нехорошая выдумка ХХ века.

— Почему?

— Потому что человек должен делать то, что любит, и это должно заполнять его жизнь. А хобби — это для фрустратов. Например, я весь день работаю кассиром в банке, а вечером клею модели самолетов из бумаги.  Конечно, лучше иметь что-то такое, чем не иметь, но самое главное  — найти в своей работе такую радость, чтобы она меня заполнила.

— Так вот откуда у вас столько энергий.

— Бог дал (смеется). Поддерживает метаболизм внутри этой пешки. Мы же все пешки, и эта энергия пока еще поступает. Пока она есть — я ее использую. Не будет — сразу остановлюсь. Сейчас мне 80 лет. Два дня тому назад я прилетел из Калифорнии, а завтра лечу в Южную Америку.

— Хотел бы я так в 80 лет!

— Я очень благодарен, что мне так удалось.

СПРАВКА «Дня»:

Кшиштоф ЗАНУССИ (пол. Krzysztof Zanussi) род. 17 июня 1939 в Варшаве, Польша. Происходит из итальянского рода — производителя бытовой техники «Занусси». Изучал физику в Варшавском университете (1955—1959), философию в Ягеллонском университете (1959—1962).

В 1966 окончил Государственную высшую школу кинематографии имени Леона Шиллера в Лодзи, режиссерский факультет. Его дипломная работа «Смерть провинциала» награждена призом на кинофестивале в Венеции и главной премией на кинофестивале в Мангейме (1967).

Отмечен «Золотым львом» Венецианского фестиваля за драму «Год спокойного солнца» (1984), Призом жюри Каннского фестиваля за «Константу» (1980), «Золотым леопардом» в Локарно за «Иллюминацию» (1973), многими другими наградами в Венеции и Каннах.  В 1971-1983 гг. был вице-президентом Общества польских кинематографистов, а с 1987 — член Комитета кинематографии.

Автор нескольких книжек (теория фильма, сценарии к фильмам, фельетоны, мемуары).

Член Общества польских писателей. С 2002 года — вице-президент Совета Фонда центра национального творчества. Преподает на факультете радио и телевидения имени Кшиштофа Кешлевского, в Коллегиуме Сивитас (Collegium Civitas), а также на факультете журналистики и политологии Варшавского университета.

Сенатор Украинского католического университета (2008—2010).