Да, трудно

Режиссер работал над лентой более 10 лет и умер, не успев завершить озвучивание. Фильм вышел через год после смерти Алексея Юрьевича.

Окончательная 177-минутная версия — это черно-белое киноповестование о нескольких днях из жизни аристократа, дона Руматы, который на самом деле является разведчиком-наблюдателем, посланным Землей на другую планету, в государство Арканар, погруженное в беспросветное Средневековье. Он видит, как в Арканаре  совершается кровавый переворот: сначала к власти, перебив аристократическую верхушку, приходит движение «серых», потом последних вырезает Орден черных монахов, «безжалостных, как бразильские муравьи», по словам Стругацких. И «серые», и «черные» истребляют всех более-менее образованных людей. Румата, связанный обетом никогда не убивать, — поскольку его способности к бою намного превышают любую местную армию — пытается спасать книжников, но в конечном итоге прибегает к насилию, неправомерно вмешиваясь в ход развития чужой цивилизации. Это — по сюжету.

Что такое «Трудно быть богом» по сути? Мир с нарушенными связями.

Этот образ — действительно впечатляющий — Герман изображает в первые 10 минут. Ничто не пребывает в покое, вся потенциальная энергия перешла в кинетическую. Кадр обязательно разбит или усложнен  на переднем плане рукой, веревкой, веткой, струей пламени или дыма, не имеет значения чем. Также нет ни одной статической или малолюдной мизансцены: обязательно несколько людей что-то должны делать. Осмысленность этих движений и их связь с остальными событиями неважна.

Здесь так же все течет. Имеются все виды жидкостей и аморфных веществ, преобладают кровь, грязь, фекалии, деготь, внутренности. В целом, это очень густая, липкая и грубая реальность: любой разговор включает физический контакт от касания до укуса, герои не только принюхиваются ко всему, что видят, но и постоянно что-то размазывают себе по лицу.

Однако, создав столь убедительную картину, Герман не идет дальше, а повторяет уже сказанное одним и тем же способом. Монотонность — главная беда. Монотонность лихорадочного движения, от которого кадр трещит по швам и которое не несет сюжетного сообщения и ничего не добавляет визуально (при том, что операторская работа безукоризненная). Монотонность диалогов, которые герои по большей части бормочут себе под нос, которые начинаются и заканчиваются на полуслове или заглушаются случайными репликами или шумами. Монотонность борьбы режиссера с сюжетом, который он старательно топит в необъятном болоте второстепенных и часто несвязанных деталей. Монотонность визуальных заимствований из живописи Северного Ренессанса — Брейгель-старший и немецкие иконописцы слишком узнаваемы и до навязчивости часто цитируются в композициях и типажах.

Однообразная лихорадочная интонация рушит драматургию. При таком избытке действия самого действия как движения драмы и характеров нет, а из-за этого нет полноценного переживания того, что происходит на экране. Вооруженные люди куда-то ворвались, кто-то кого-то снова ударил, Румата опять кому-то нагрубил, кого-то опять замучили или убили, одним больше, одним меньше — какая разница? По той же причине не прослеживается конфликт Руматы-Ярмольника с этой липкой, вязкой средой, в которой он словно растворяется, — а именно это противостояние должно было бы служить мотором всей истории независимо от сложности формы воплощения. Герой не меняется. Те же отстраненность и ирония, те же скороговорка и клоунада, даже в моменты, предусматривающие иные реакции.

Как часто бывает с претензионными произведениями, рука об руку с формальным избытком идет банальность содержания. Нестерпимо банален Румата, который декламирует Пастернака какому-то головорезу. Банальны и его мировоззренческие диалоги как с главным врагом — «серым» Ребой, так и со спасенными мудрецами-книжниками. Банально звучит его финальное: «Богом быть трудно».

Что же это за фильм?

Это фильм, который изматывает и ничего не дает взамен.

Это фильм, который не образует художественную целостность, и каждый кадр которого при этом является самодостаточным произведением.

Это последний фильм Алексея Германа — его выдающаяся неудача, настолько же великая, насколько великим был он сам.