«Дальнейшее наращивание форсирования — вот лозунг успешной подготовки к встрече»

Недавно меня ошарашил один издатель: «А зачем эта «Книга года» нужна?» Хороший такой человек: в общении с ним и в голову не приходит афоризм о том, что некоторые люди — глупцы. И книги издает хорошие. Хотя в основном на гранты и для адресной аудитории. Такой себе слепок с западного университетского издательства 20—30-летней давности, когда денег у них было немеряно. Но схема финансирования всех этих university press в корне изменилась — им предложили не забывать о существовании свободного книжного рынка. С тех пор они хорошо усвоили слова «промоция», «рейтинг», «бестселлер», и теперь никому там не придет в голову спросить: а зачем нужна эта Пулитцеровская премия? Или Дублинская?

В ответ я так ничего и не смог сказать, убитый наповал невинностью коллеги. Спасибо, Владимир Диброва заступился: «Неудобно перед прогрессивным человечеством! Какой это пример для октябрят!» А тут и Антон Павлович то ли заступился, то ли поругал меня: «Вы перестанете у меня так халатно относиться к психической стороне дела!»

Согнулся я под весом простого вопроса «зачем?», поплелся домой. А там уже ждут. Мишель Фуко, как всегда, не обращая внимания на посторонних и как бы никому, говорит: «Злоякісне розмноження значень у світі» . Стою, как двоечник. Тут встает Джон Кин — ну, настоящий полковник, т.е., настоящий британский профессор политологии — и втемяшивает мне: «Всесвіт перетворюється на гігантський екран монітора… Інформація уже не стосується якоїсь події, а сама стає подією. Люди опиняються в полоні образів, які вирвалися на волю… Насувається небезпека інформаційної завірюхи». Его земляк, Гордон Грем, подхватывает: «Издатель выполняет функции футбольного вратаря. Издатель станет лишним только в том случае, если человечество смирится с необходимостью бесконечно получать бесконтрольную и несистематизированную информацию». Но! — поднимает вверх палец господин Кин: «У Британії щороку виходить із друку 50 тисяч назв книжок… Інформації так багато, що в дефіциті виявилася здатність громадян розібратися в ній».

О! — радуюсь, — «Книга года» на то и существует, чтобы служить читательским навигатором в издательском предложении. А зачем это, по большому счету, нужно? — хитро спрашивают меня хором. Затем, — не дождавшись ответа, говорит господин Кин, — что «зменшується проміжок часу, протягом якого сучасна людина може концентрувати увагу… Культура рефлексії через читання книжок занепадає… Затрачаємо здатність судити про сучасний світ на підставі складности, яку можна знайти лише в книжках».

Тут мне открывается: «Книга года» существует еще и для того, чтобы общество помнило о книге вообще, а государство — о стратегической задаче нацбезопасности: поддерживать (если не повышать) уровень чтения в своем народе. Потому что без этой привычки, привитой нынешним школьникам и студентам, нечего надеяться на сознание завтрашних политиков и должностных лиц. Так и останется страна местом, где торгуют турецким товаром и тырят российский газ.

А в голове альтерэго проснулось: что бы там ни было, издевается, а в Украине книги покупают — и все как не Донцову, так Устинову. Никакого Прохасько с «Книги года» или там Издрика среди бестселлеров не числится. Услышали эти мысли (такие ж гости!) и успокаивают наперегонки: говорят, уже все знают, как вредно есть биг-маки — даже фильм об этом миллионы людей посмотрели, за что ему и «Оскара» дали, — а «МакДональдс» размножается. Или спрашивают, кто был лидером продажи на российском рынке в начале ХIХ века? Правильно, Милорд глупый — Белинского и Гоголя с базара не несли. А Чехов вспомнил анекдот о бестселлере, который заканчивался так: «Она вдруг поняла живопись, этот пейзаж купили». В конце подошел Папа Римский немецкой литературы Марсель Райх-Раницкий и тепло так, по-деловому обнял: очень хорошо, мол, что «Книга года» не учитывает рейтинги продаж — я так же поступаю: «Мы не следуем за списками бестселлеров, но довольны, если книги, которые мы рекомендуем, попадают в эти списки».

Ну, говорит дальше компания, с теорией разобрались, показывай, что у тебя там на практике. Вот, — отчитываюсь, — краткие списки рейтингов «Книга года’2005», по семь лучших в каждой подноминации, которых, в свою очередь, двадцать — выходит на круг 140 стоящих внимания книг. Э, — говорят, — многовато; столько за год не всякий критик прочитает. Здесь всплывает из собственных воспоминаний Райх-Раницкий: «За первые шесть месяцев в Федеративной республике я написал тридцать восемь статей». Вижу, Сергей Набока мысленно сравнивает немецкую интенсивность с привычками украинских рецензентов — поняв, что по шесть материалов в месяц никто из наших критиков не пишет, бросает в сердцах: «Термин «профнепригодность» тут еще довольно вяло звучит».

Герр Марсель давай его успокаивать: у вас, небось, страна маленькая, все друг друга знают, стремятся к стабильности и согласию, а «мир или даже дружба между автором и критиком могут существовать только в том случае, если критик никогда не будет писать о книгах этого автора, а тот раз и навсегда смирится с данным обстоятельством». О! — вступаю в почтенный разговор, — среди экспертов «Книги года» тоже были такие критики-гедонисты, но когда узнали, что их оценки будут выставляться в интернете — сразу сложили полномочия. Остались только те, чье мужество адекватно профессионализму. Йа, йа, — соглашается Райх-Раницкий, «профессия критика требует мужества», иначе литературная критика сплошь состояла бы из «рецензий из любезности».

Не отвлекайтесь на критиков — говорит кто-то из моих гостей, — нормальный человек 140 книг за год не осилит! Да и не надо, — отвечаю. Возьмите номинацию «Обрії»: словарями пользуются только при потребности, справочниками — по ориентации. Но, скажу честно, когда читал Переса-Реверте, Брауна, Мураками, Уэльбека, Шетцинга, — охотно исследовал роскошные карты «Атласа мира» (К.: Картографія). Такое комплексное чтение дольше доставляет удовольствие!

Не отвлекайся! — зовут все вместе. Хорошо: если взять политиков — а именно злостное уклонение этой прослойки от книгочтения и отражается негативно-постыдно на всей украинской перспективе с ретроспективой вместе, — им рекомендуются книги из четырех номинаций: «Політлікнеп», «Софія», «Минувшина» и «Постаті». Если прочтут даже половину кратких списков — 20—30 книг — будем иметь, по крайней мере, качественно иную информационно-имиджевую ситуацию в стране.

Ну а, продолжаю, краткий список номинации «Красне письменство» советую прочесть всем. Да-да, снисходительно кивает Поль Рикер: «Функція художньої літератури — в оформленні дійсности» . А Мария Зубрицкая, переводчик Рикера и Фуко, адаптирует: мол, литература — это «намагання звести неосяжність світу до зримих і осяжних горизонтів».

Тут замечаю, что Набока, хоть и эксперт «Книги года», рьяно критикует прозу из краткого списка. Волосы медленно встают дыбом, но вот слышу его последнюю, как всегда милосердную, фразу: «А попри все — роман слід прочитати. Неодмінно! Інакше пошкодуєте… Призволяйтеся! Смакує довше. Ніж навіть пиво» .

Пиво — это единственный критерий? — несмело спрашивает кто-то. Нет, говорю, эксперты оценивают годовой ассортимент по такому синтетическому критерию: книга как культурологическое событие года. Что ж, — слышу в ответ, — пойдем в библиотеку читать книги, ставшие событием.

Э, господа, — сокрушенно киваю головой, — не выйдет. У вице-премьера по гуманитарной политике не вышло — а он же рекомендовал и Минкульту, и Гостелерадио закупить именно эти лучшие книги года для украинских библиотек. Ослушались, закупили что-то другое, более дешевое, более конвертируемое. «Тут немає приводу для спокійної розмови, лише для шкандалю та апеляції до ООН через потоптання моїх людсько-читацьких прав, — начинает непривычно закипать Набока. — Логіку цю я втямити не можу. Я відмовляюся з розумінням ставитися до халтурників і хамів, до самозакоханих пихатих дилетантів, до зарозумілих ошуканців, яких щось забагато вже стає у нашім і так підгнилім королівстві. Я відмовляюся цьому потурати, вдаючи, що нема тут про що розводитися. Я не можу поблажливо усміхатися, спостерігаючи, як щодень більшає отаких халтурників... Ідіть під три чорти!»

Вдруг — звонок в дверь. «Входить Красна Шапочка, одягнута в красну рєзінову шапочку і більше ні в шо» и голосом Леся Подервъянского начинает характеризовать библиотечную политику укрдержавы лексикой из книг Леси Ставицкой (фигурируют в кратких списках).

Падает звуконепроницаемая завеса. Слышен только комментарий Владимира Дибровы: «Далі в промові дається аналіз вогнищ війни й план відсічі актам».

И, уже исчезая в свой Гарвард, Диброва на всякий случай добавляет: «Не дамо розхитати любов до товариша Харашо!.. Бо основою потреб є невпинне задоволення непорушности!», и тычет мне записку с заглавием ко всему этому отчету.

Соавторы:

Володимир ДІБРОВА. Довкола столу. — К.: Факт, 2005.
       А.П.ЧЕХОВ. Собрание сочинений. Т.II. — Москва — Ленинград: Госиздат, 1929.
       Марія ЗУБРИЦЬКА. Homo legens: читання як соціокультурний феномен. — Л.: Літопис, 2004.
       Джон КІН. Мас-медіа і демократія. — К.: К.І.С., 1999.
       Гордон ГРЭМ. Книжный бизнес. — Москва: РосКонсульт, 1999.
       Марсель РАЙХ-РАНИЦКИЙ. Моя жизнь. — Москва: Новое литературное обозрение, 2002.
       Глухий кут Сергія Набоки // Книжник- review, 2000-2003.
       Лесь ПОДЕРВ’ЯНСЬКИЙ. Герой нашого часу. — Х.: Фоліо, 2005.