Диалог актера и драматурга

С актером Олегом Стефаном договариваемся встретиться в Театре на левом берегу, в перерыве между репетициями премьерного спектакля «Одиссей, возвращайся домой», где он играет одного из шести Одиссеев — именно того, который все же вернулся к Пенелопе (спойлер: но это не точно). Накануне мы несколько раз договариваемся встретиться, нам постоянно что-нибудь препятствует, но есть о чем поговорить. Олег играет в двух последних премьерах театра — «Одиссей, возвращайся домой» в постановке Евгения Корняга и «Отец» в постановке Стаса Жиркова. В последней — главного героя Андре, страдающего деменцией.

К нашему общению присоединяется Павел Арье, делавший инсценировку поэмы Гомера для «Одиссея». С Олегом их объединяет многолетняя дружба и Львов, где один родился, а второй — долгие годы работал в Театре имени Леся Курбаса. Наблюдать за их общением — сплошное удовольствие, они как бы на одной волне. Говорили друг с другом, иногда обращаясь к нам.

«ЧЕЛОВЕК — УНИВЕРСУМ»

Павел: Для меня Олег Стефан — это была такая фигура, наверное, человек-универсум. В театре ты очень выделялся. А помнишь, как мы лично познакомились с тобой? Это был 2006 год, я прислал свою пьесу Володе Кучинскому (основателю и в то время художественному руководителю Театра Курбаса во Львове. — Прим.ред.), и он пригласил меня в театр. Наверное, он что-то рассказал тебе, и когда я пришел в театр, ты уже знал, кто я. И ты подошел ко мне и обнял, это было наше знакомство. Очень удивительно.

Олег: Это моя такая природа — обнимать. Между прочим, многие могут сказать, что они запомнили мои объятия. Я не помню этих первых объятий, однако помню, что ты всегда приезжал из Германии, а для меня это каждый раз было интересно — этот человек вроде бы из другого мира, с другой территории. А еще Павел постоянно привозил немецкие резиновые конфеты в таких больших боксах, и актеры — они же всегда дети — после репетиции заходили в гримерную, а на столе лежали открытые коробки с разноцветными мишками, жирафами, лягушками, и каждый себе выбирал горсть. За этим наблюдать было очень интересно. А потом, когда говорили, что сегодня в гости зайдет Павел, мы уже знали, что будут эти резиновые конфеты.

А когда это точно произошло, ты говоришь, что это 2006-й? 15 лет прошло.

Павел: И в этот момент в моей жизни появился друг. С первого момента мы очень сошлись, много говорили, где-то ходили, гуляли. Немного больше узнал об этом человеке-универсуме. И вот появился в моей жизни настоящий Будда, так вот я скажу. Почему? Во-первых, когда Олег приглашал меня лично или с моими друзьями к себе в театр... А почему к себе в театр? Потому что он жил в маленькой комнате, даже манипусенькой...

Олег: Я до 49 лет жил в театре.

Павел: ...и этот человек, много лет живущий без своего жилья в маленькой комнате, был только умывальник и кровать — это было первое открытие. А второе — это как мы готовили.

Олег: Я доставал из-под шкафа электрическую плитку.

Павел: Всегда была еда такая, аскета, не потому, что так жизнь заставляла, а потому что это была сознательно выбранная аскеза, и передо мной появился такой человек, который меня очень поражал и своим взглядом, и своей любовью к этому всему. И всегда такими добрыми словами ко всем, даже тем, кто его почему-то не любил.

Олег: Не знаю, это крутой период, я там формировался на самом деле.

Павел: Ты думаешь, эти обстоятельства формировали тебя?

Олег: Да, конечно, абсолютно все. Во-первых, Кучинский, во-вторых, его выбор репертуара, в третьих, те люди, которых он подбирал в театр, это все как семья. Нас называли монастырем. Наши приоритеты все равно оставались на стороне идеалистического, все-таки девяностые годы — они очень многих людей переформировали на путь выживания. Но несмотря ни на что, мы держались за какие-то идеалистические темы, тексты, авторов, и это было непросто, но это был очень бурный период на самом деле. Мы не походили на других. И мы очень много ездили, фестивали мира нам открывали свои двери, очень многие страны в те бедные девяностые годы мы объездили.

Павел: В Америке были?

Олег: Да, да, и не раз. Театр Курбаса — четыре, я из них — два. Это были гастроли по три месяца, фактически нас диаспора спасала, нас принимали и селили украинцы у себя.

Павел: По своей судьбе ты — путешественник, родился в Одесской области, учился в Харькове.

Олег: В Харькове я еще 7 сезонов отработал в Театре Шевченко.

Павел: А потом попал во Львов.

Олег: В силу обстоятельств, но все равно ищешь живое, поэтому едешь во Львов. Кучинский видел наш «Мина Мазайло» (дипломный спектакль Харьковского института искусств имени Ивана Котляревского, где учился Олег Стефан. — Прим. ред.). В то время мы приехали с гастролями и не могли попасть в тот маленький театрик, который только организовался, «Театр-студия» он тогда назывался (в дальнейшем — Львовский Украинский Молодежный Театр, который впоследствии стал Театром им. Леся Курбаса. — Прим.ред.). А однажды нас пригласили к себе на вечеринку, и вы знаете, это было мое потрясение: эстетическое, внутреннее, духовное, человеческое. Мы вошли в квартиру с высокими потолками в старом львовском доме. И там было много молодежи нашего возраста и постарше, они вдоль стены раскинули рулоны бумаги, и на эти рулоны все и сели. Татьяна Каспрук в украинских костюмах выносила из кухни еду. Представьте, в украинских костюмах, которых мы не видели и не знали в то время. Это 89-й год, мы приехали из советского Харькова, во Львове уже носили желто-голубые флажки, а в Харькове об этом еще даже не догадывались. И я попал в среду молодых художников, поэтов, актеров. Честно говоря, я просто онемел и впитывал в себя всю семейственность, которая в девяностых годах очень ощущалось во львовской среде. И все там были переплетены: поэты всегда ходили в театр, театралы всегда ходили на выставки художников, потому что художники работали в театрах, и музыкантов тоже не могли обойти, я думаю, что в Украине это был феномен. А я вообще до 25 лет говорил на «советском русском» общедоступном...

Павел: Трудно поверить.

Олег: Да, и тут ты попадаешь в определенную среду и понимаешь, что эти люди, все мои сверстники, они не просто представители культуры, которую ты не знаешь, но у них есть родители, деды, и когда их слушаешь, то понимаешь, что через них говорят столетия, которые не говорят почему-то через  меня. И я стал интересоваться тем, кто мои родители, откуда они, чьи их корни, почему у меня в паспорте написано было «русский», а у моего дяди, брата моего отца, было написано «молдаванин», а еще у одного брата моего отца было написано «украинец». Я тогда спрашивал у отца, бабушки. Старый мастер, с которым на заводе после школы работал, мне говорил: «Да какой ты русский. Я знал твоего деда, твой дед — Штефан, а ты пишешься Стефанов, какой ты Стефанов, ты — Штефан, я с твоим дедом до войны вместе в школу одну румынскую ходил». Тогда я понимаю, что наполовину украинец, потому что мама моя из Галиции, немного румынского, во мне есть. Наверное, там началась моя дорога во Львов.

ЛЬВОВ — КИЕВ

Павел: Мне кажется, Львов тебя вернул Украине, а Украину — тебе. А знаешь, я был уверен, что ты из Львова никогда не уедешь. Ты так любишь Львов. Вот я, львовянин, рожденный во Львове, наверное, имею право не любить Львов по-своему, это патриотизм такой — не любить город, где родился, потому что ты слишком любишь его. А Олег всегда говорит, что это прекрасный город, и я думал, что Олег никогда не выйдет из этой ситуации, но ты вышел из нее, и это так круто. А как ты вышел из нее и как оказался в Киеве?

В ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ДРАМЕ ФЛОРИАНА ЗЕЛЛЕРА «ОТЕЦ» ОЛЕГ СТЕФАН ПОТРЯСАЮЩЕ ИГРАЕТ ГЛАВНУЮ РОЛЬ СТАРОГО АНДРЕ, БОЛЬНОГО ДЕМЕНЦИЕЙ. СПЕКТАКЛЬ МОЖНО БУДЕТ ПОСМОТРЕТЬ 9 ЯНВАРЯ

Олег: Предчувствие конца. Хожу по улицам, тебя узнают, у тебя есть авторитет, играю в театре... стал чувствовать определенное клише своего завершения, свой финал, тогда хочется развернуться, потому что ну я не должен знать свой финал, где-то внутри меня все равно сидит эта мысль, что жизнь непредсказуема, и она должна оставаться такой  до конца.

Павел: Скажи, Киев — это было «начать все сначала»?

Олег: У меня не было никогда в жизни начинания с начала. Это все было как продолжение... Уже несколько лет у меня было ощущение, что нужно что-то изменить на территории театра, в котором я тогда работал, нужно было кардинально что-то изменить, открыть дверь, впустить свежий воздух, поменять формулу монастыря на какую-нибудь другую, потому что сейчас в театре и в обществе все меняется довольно быстро... К тому времени я много слышал о Тамаре Труновой и о Стасе Жиркове, у нас были идеи пригласить их в Театр Курбаса, и это был шанс и способ как-то открыть дверь к чему-то другому, но это долго и продолжительно.

Павел: Отличается ли тот подход, который в Киеве, от того, который  во Львове?

Олег: Дело в том, что во Львове альтернативной всему была школа Кучинского. В Киеве в школах до сих пор существует тот же советский, если хотите там постсоветский подход, мало что вообще изменилось, и те ростки, которые начали звучать тогда на то время, именно эти имена Стаса, Тамары, Ивана Уривского, Давида Петросяна — это и отличало территорию Киева от Львова. Я не знаю, каким образом здесь им удавалось реализовывать свои задумки, наверное, тоже очень нелегко, но поскольку они начали звучать в этом пространстве, их нельзя было не заметить, мысли сразу подтянулись сюда...

«ОТЕЦ» — ЭТО ЦЕЛЫЙ РЯД ЧУДЕС»

Павел: Давай поговорим об «Отеце». Как так сложилось, что ты играешь главного героя?

Олег: «Отец» — это целый ряд чудес. Мы начали работу где-то с января 2021 года. Стас Жирков смог получить текст и решился заказать перевод, зная только синопсис, где-то ему чуйка подсказала, что это нужно сделать. Далее почему-то из плеяды актеров, работающих в этом театре моего возраста, он предлагает эту роль мне. Для меня этот вопрос тоже. Во-вторых, я даже знал, что может быть разделение на двоих, и в начале были такие версии работы. То есть все эти маленькие чудеса, когда ты узнаешь сначала о том, что тебе предлагают такой материал, во-вторых, что в результате тебя оставляют самого на роли, в-третьих, когда ты узнаешь актерский состав, с которым ты хотел бы поработать — они все замечательные. И когда, например, начинаются первые репетиции, первое чтение в кабинете, и ты уже чувствуешь, насколько эти актеры, твои коллеги тебя поддерживают в пути. Наверное, зная просто актерски, по-человечески зная, какой объем материала тебе приходится проживать. Потом первые репетиции получилось так, что были с Ириной Мак. Я знаю, насколько она крутая актриса только сейчас, и я это начал узнавать буквально с первого взгляда, первой реплики, которую она мне сказала на репетиции в маленькой комнатушке... У нас начался диалог. И когда ты будто просто говоришь два слова, и навстречу слышишь два слова от женщины, которую ты не знаешь, но сказаны они так просто, будто знаешь ее давно... И ты в этих глазах видишь... как это сказать... ну такую... знаете, у Иры это все смешано с теплотой, с болью и с тем, что она реально смотрит на тебя, а не на персонажа...

С первых читок мы понимаем, а главное — понимает Стас, что нам не удастся вытащить спектакль, опираясь исключительно на реалистическое существование в состоянии болезни (герой Андре болен деменцией. — Прим. ред.). И тогда как бы Стас провоцирует очень игровые ходы, очень контрастные, противоположные. Он предлагает разную воду, в которую нужно прыгать почти мгновенно.

Я думаю, это одна из самых сложных моих работ, созданных в «мирных» условиях. Имею в виду понимание между нами, уважение, терпение, а также отсутствие намека на конфликт. Для меня это важно, потому что творческий процесс предполагает разное. Такая атмосфера располагает к доверию и открытости наших душ.

А еще эта ситуация с ковидом и постоянными переносами премьеры и паузами в репетициях. Вы же понимаете, что такое для актера обломать дистанцию? Меня научили отпускать материал, на самом деле этому и Кучинский учил, потому что он никогда не называл дату премьеры. Мы могли работать над материалом год, полтора, и кстати, актерам этого театра это также известно, потому что Митницкий так же практиковал такое, особенно в последний период своей жизни. И мне вроде бы известно, но что-то невероятное происходит внутри, когда тебя останавливают. И ты не можешь на это повлиять, поэтому ты откладываешь материал, но внутренне же его не отпускаешь, он все время рядом.

И, думаю, что со Стасом происходило то же самое. На уровне интуиции, ощущений процесс не прекращался ни на миг. А работа Юрия Ларионова — художника спектакля, я чувствовал, что решение пространства рождается в процессе репетиций, и мы оказываемся в таком большом кинопавильоне, в котором ты, кажется, можешь жить. Думаю, в Украине это не практиковал никто. Не чудо ли? А то, что композитором спектакля является 20-летний Богдан Лысенко. Такая глубина. Еще одно чудо...

Павел: И еще одно чудо — такой большой актерской работы я еще в своей жизни не видел вживую. Благодарю тебя за это. Я выплакал все глаза, выплакал их так, что у меня началось воспаление. Это невероятная работа, я тебе благодарю за ту энергию и силу, которую ты даришь людям.

СЛЕДУЮЩИЙ ПОКАЗ СПЕКТАКЛЯ «ОДИССЕЙ, ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ» СОСТОИТСЯ 24 ДЕКАБРЯ

Олег: Павел, я благодарю тебя за эти слова. Теперь во мне существует реальная тревога, как удержать эту роль живой, потому что мы сыграли шесть спектаклей, и они все разные. Механизм, как брать такой материал, рождается только сейчас. Мы только в самом начале истории.

«ЧЕЛОВЕК САМ УПРАВЛЯЕТ СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ»

Павел: Расскажи об «Одиссее». Также очень странно все произошло, что ты попал в эту историю.

Олег: Вы ведь видели «Одиссея»? Я там вышел, развернулся к Пенелопе, ушел, лег на колени, и потянулась у меня рука. На репетиции не знал, что делать. Спрашиваю у Жени Корняга (режиссера спектакля. — Прим. ред.): «Вы мне скажите, что делать, потому что молодежь здесь так мощно существует, не знаю так ли делаю»... Он говорит: «Сейчас пойдут молодые Одессеи, они идут, идут, и падают в... яму. Там последний упадет, ты немного подожди и потихоньку, потихоньку так... ты домой как бы». Даже не объяснял, домой или нет, ну я по сюжету знал, что домой, что там Пенелопа. «И вот когда ты выбираешься, ты не спеши только, может ты устал, ты так присядь там, посмотри направо, налево, поднимайся и заходи». Прихожу, думаю: «Где я? Что я делаю? Ага, это же дом», —  думай о доме, ты смотришь вперед, и вот она тебе говорит: «Одиссей», — там ноги сами как-то так подкашиваются. Такая у меня большая роль. «Самая большая» в моем репертуарном листе! (смеется)

Павел: Хотелось отказаться от Одиссея?

Олег: Ой, нет. Я не так обучен. Мне все равно, большая роль или эпизод. Напротив, рад работать с таким молодым мощным составом.

А теперь, Павел, ты мне скажи, Гомер свою «Одиссею» писал больше тысячи лет назад, а мы живем сейчас в других условиях, где голос женщины для нас не вызывает вопросов. Монологи Пенелопы, которых Гомер не писал, в твоей подаче чувственные, поэтические, философские. Насколько  это было трудно? Как тебе удалось так точно передать... Цепляет ужасно.

Павел: Не знаю, насколько это точно, но я думаю, любой человек, женщина, мужчина, ребенок, посвящает свою жизнь ожиданию кого-то. Может ли это быть недобровольно? Возможно. Ну, мать может ждать всю жизнь своего ребенка. Жена — мужа... наверное, это большая любовь, надо говорить, что это выбор. А сама история Пенелопы — это о принуждении. За кого выходить замуж, как обращаться, что угодно — для женщин были установлены определенные правила поведения. Эмпатию подключаешь, и ты слышишь этот голос Пенелопы. Я ни в коем случае не хочу сказать, что я говорю о Пенелопе или говорю ее голосом. Я не женщина, я мужчина. Наверное, я не могу говорить голосом женщины, но, может, мне повезло слышать его где-то между теми отрывками, между теми ситуациями, в которые она попадает. Там есть некоторые интересные моменты, где Гомер подсказывает. Классическая история с Телемахом, с ее сыном, она вообще представляется как один из примеров, скажем, унижения, где сын говорит матери, что она не имеет права голоса, потому что она женщина и она должна уйти на второй этаж, шить то, что она вышивает, руководить служанками — заниматься женскими делами. А серьезные вещи — это мужчины будут говорить, и я буду говорить. Но ведь на самом деле, в реальности, всю эту 20-летнюю Одиссею, эту историю она держала на себе, на ней этот весь груз. И потом следует комментарий Пенелопы или комментарий автора: «И потрясенная таким умом своего сына, Пенелопа поднялась на свой второй этаж, там начала плакать по своему мужу и заснула». Но ведь, я думаю, если в те времена существовало такое понятие, как ирония, то это «потрясенная умом своего сына» — была такая ирония. Это такая подсказка от него, какую оценку можно дать тому, что происходит в том патриархальном мире, в мире, полностью принадлежавшем мужчинам. И вообще, если по большому счету смотреть на Одиссею, там есть еще более прекрасная вещь. Вот мы говорим: «О чем Одиссей?» История, понятно, о том, что человек сам управляет своей жизнью, естественно она о свободе, естественно она о многом. Но она еще и о том, что, несмотря на тот мир, который полностью принадлежит мужчинам, истории самой Пенелопы не было бы, если бы она подчинилась этим правилам. Ибо только ее сопротивление, только то, что она ждала те 20 лет, не выходила ни за кого замуж и не поддалась тому давлению и шантажу, она дождалась Одиссея, и это так закончилось. Там уже заложено зерно сопротивления тому, что этот мир несправедлив.

Олег: По твоему мнению, в нашей постановке Одиссей вернулся?

Павел: Для меня эта история также о судьбе женщины, возможно, матери, которая ждет своего сына с фронта. Вернулся он или нет... Это история, которая тысячу лет повторяется и повторяется, она не только о Пенелопе, она об этом круге, не имеющем конца, об ожиданиях, о большой любви, о свободе. Здесь мне важно не то, вернулся ли Одиссей, для меня важна Пенелопа. А тебе?

Олег: Так же. Наверное, это ожидание — как дорога, несет в себе большее содержание. Это не просто история о возвращении Одиссея, это вообще история о любви, которую можно встретить и сегодня, она имеет право быть сегодня. Это напоминание нам всем, что такое достоинство в любви, которое позволяет людям переступать через себя, ждать и дождаться своего. Величественная история.