Ежи Лец не умер, а изменил образ жизни...

Читатель, поскорее иди в книжный магазин и приобретай книгу, которую можно читать утром и вечером, можно даже взглянуть хотя бы на один афоризм, глотнуть из бездонного колодца, и, выходя из дома, почувствовать себя вооруженным. С Лецем жить легче! Еще вчера ты готов был на стены лезть. А сегодня понял: «Ну хорошо, пробил ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?». Хоть все и не так пессимистично (не на того напали!), мы уже понимаем, что «Марионеток повесить легче всего. Веревка уже есть». Поэтому «Дуйте сами в свои паруса». Ищите другие берега — «Общение с недомерками деформирует позвоночник»... В конце концов — «Я вынужден был расправить крылья, потому что меня сбросили с самых высоких высот без парашюта».

У каждого интеллигента, конечно, уже стоит в русском переводе Ежи Лец, однако на украинский его перевели впервые. «Незачесанi думки», прочитанные в записных книжках и на салфетках спустя тридцать лет» — такое полное название носит только что изданная книга. Должен отметить, что есть большой смысл в том, что работал, переводя две книги с польского, чтобы издать хотя бы одну на украинском, галичанин. Потому что именно ему намного легче было найти в украинском языке соответствия польских текстов писателя, который на самом деле писал на «галицком языке». Издало книгу киевское издательство «Дух і книга».

Ежи Лец родился 5 марта 1909 года во Львове и в тяжелые времена несколько раз возвращался в этот город. Конечно, он любил Варшаву, но Львов писатель тоже любил. Незря его сын Томаш своими силами организовал небольшую выставку: пять планшетов весом с 30 килограммов. Технологические новации дают возможность за пять минут развернуть планшеты и показать Леца и Львов — фото и карты, рукописи и еще раз фотографии. На одной — пятилетний Ежи Лец стоит со своим отцом на фоне старого Львова. Они смотрят друг на друга. Возможно, именно тогда барон Бенон из Туш-Летцов наставлял сына, мечтая, что тот станет, как и он, директором банка, уважаемым человеком, что настойчиво и уверенно будет наращивать свой капитал и умрет в окружении большой семьи владельцем уже нескольких банков... Однако, случилось, как случилось: вскоре семья переезжает в Вену, отец умирает, а мать, Адели из Сафринов, дочь землевладельцев, возвращается во Львов.

...Томаш выразил желание посмотреть, где жила тогда семья. Кстати, в солидном районе, как раз напротив Почтамта на Словацкого. Томаш Лец даже сделал несколько фотографий того дома, потом бродил по улицам, осматривал город с восторгом, говоря: именно таким я видел мой Львов! Я знаю его по рисункам и картам. Здесь отец учился в известных школах: Евангелической Обершуле, гимназии Камерлинг. Потом был университет Яна Каземира (изучал полонистику и право). И здесь дебютировал как литератор. В 1933 г. получил степень магистра и издал первый сборник стихотворений «Краски».

Интересно, что Станислав Ежи Лец, будучи студентом, стеснялся своего небедного жилища, дорогой мебели и принятого аристократического распорядка жизни. Он вообще всю жизнь удивлял противоречиями. Как писала его первая жена: «Будучи молодым, пользуясь роскошью, которую дала ему его семья, — был социалистом; в Польше фашистской — был коммунистом, во Львове в «советские времена» — писал стихотворения по-немецки; в Народной Польше — вылез титул де Туш Лец». Мало того, он настаивал на том, чтобы это было документально засвидетельствовано! Почти всю жизнь над его столом висел цветной портрет Франца Иосифа, и до конца дней он с радостью и большим уважением носил сделанные для него во Франкфурте из монет запонки к манжетам, на которых был отчеканен императорский герб.

Нет, его чудачества не основываются ни на меланхолическом позерстве, ни на снисходительном отношении судьбы. Его помотало и побило не меньше, чем всех других детей Авраама. Все его предки шли по мифической дороге еврейской диаспоры: через Испанию, Голландию, Германию к славянским землям, при этом ассимилируясь и адаптируясь, как обычно бывает с евреями. Как-то одна девушка спросила у него: «Как долго формировались?» Лец ответил: «Шесть тысяч лет, о чаровница!» Он знал о чем идет речь.

Из-за политической активности (печатание в социалистическо-революционных изданиях, выступления в Желтом зале Технологического института) он был вынужден уехать из Львова в Варшаву. Его произведения здесь быстро приобретают популярность, а литературное (политическое) кабаре, основанное вместе с Леоном Пастернаком и называемое одними переводчиками «Театром малышей», а другими — «Театром пятаков», через восемь выступлений запрещают. К тому же участие во львовском съезде работников культуры, организованном по инициативе антифашистского Народного фронта, не добавляет его имиджу черт послушности. Понимая это и опасаясь ареста, Станислав Ежи Лец выезжает в Румынию. Однако снова очень быстро возвращается в Варшаву, женится и живет как литератор. То есть экономит на всем, на чем возможно и не возможно. И все же он позволяет себе вечерний кофе за столиком Гомбровича, а иногда и в обществе Тувима... Кофейни вообще в его жизни играли особую роль — он там творил, присматриваясь и прислушиваясь к посетителям. Писал иногда действительно на салфетках. Напевал свои тексты на галицкий мотив, в котором распознавались мелодии австрийские, польские или украинские. Он записывал свои мысли в трамваях, парках и стал «последним европейским философом-перипатетиком» (как заметил Кшиштоф Теодор Теплиц).

С началом Второй мировой войны Лец снова возвращается во Львов и попадает в руки фашистов. Его биографы свидетельствуют, что он дважды сбегал из концлагерей. Первый — в гробу собственного производства, второй — украв немецкий мундир и пользуясь своим безупречным немецким. Каким чудом удается ему дважды избежать расстрела, знает один Бог. Как он смог добраться до Варшавы — тоже великое чудо. В столице Польши дает себя знать физическое истощение и духовный срыв, ведь от безвыходности (где прятаться, что есть?) навязчивой становилась мысль о самоубийстве. Он преодолевает и это, попадает в Движение сопротивления, редактирует подпольную газету «Солдат в бою» — орган Гвардии людовой, а потом Армии людовой. Даже принимает участие в партизанском движении, за что получил звание майора запаса, а позже был награжден Офицерским крестом Ордена Возрождения Польши.

Господь все же берег этот талант для последнего десятилетия его жизни, когда афоризмы Леца слетали с его пера и становились достоянием мира. (Кто не помнит последней страницы «Литературной газеты», которую просто вырывали из рук и из-за того, что там печатался Лец. — И. Е. ). Его читали, как будто вдыхали свежий воздух, и смеялись то ли над его «мыслями», как он называл свои афоризмы, то ли над своей собственной жизнью... «Будьте осторожны, чтобы не попасть под чье-то колесо Фортуны», «Все в руках человека, поэтому их нужно часто мыть», «Лошадям и влюбленным сено пахнет по-разному»...

«Что именно я пишу: афоризмы, фрашки, лирику или сатиру? О нет, я пишу себя и свой дневник», — признавался Ежи Лец. Интеллектуальность, лиричность и сатиричность — это то, что лежит в основе его афоризмов. «...Воспринимать мир как игру противоречий и толковать его в форме языкового парадокса». Как-то Лец получил письмо от читателя: «Чтобы понять ваши «Незачесанi думки», нужно быть начитанным». Сразу же ему телеграфировал: «А нужно, нужно!» Хотят, чтобы писал для каждого сержанта милиции. Нет! Ниже, чем для хорунжего, не пишу!» Хотя конечно, определение «элитарное чтиво» для «Незачесанi думки» не подходит, но и литературой для масс не назовешь. Просто «Сержант» и «Хорунжий» в данном случае представляют различные духовные прослойки. Для одного совесть и душа имеют какое-то значение, для другого — нет.

Прочесть «Незачесанi думки» одним глотком невозможно. Нужно располагать каким-то временем, чтобы улыбнуться беззаботно или с привкусом грусти и словить себя на мысли: не напоминает ли это мне что-то: «Как распознать историческую бурю? После нее еще долго ломают кости», «Скажи мне с кем ты спишь, и я скажу, кто тебе снится», «Я несколько раз поймал себя на том, что через лупу искал себя на глобусе», «И голос совести подвергается мутациям»... Хочу задуматься, но цитирую дальше, потому что чувствую, что сказано знаменитое: «Переливание крови часто бывает из кармана в карман», «Можно умереть на острове святой Елены и не будучи Наполеоном», «Не пиши кредо на заборе»...

Во времена оттепели, которые пришлись в бывшем СССР на 60-е, Леца практически не знали. Тогда его читали в Польше и Германии, в России и в Украине — значительно позже. Хотя привычка к подобному чтению была. «Афоризм — форма древнейшей книги, из которой происходят «науки» Птах-хотепа, выписанные в XXIV веке до н.э., а также книг мудрости Старого Завета. В форме афоризмов, рассеянных и загадочных изречений, сохранилась для нас древняя философия. С уверенностью можно говорить, что европейская культура основывается на нескольких изречениях, одно из которых фундаментально и звучит как: «Познай самого себя». Эту надпись со стены капища Аполлона в Дельфах мы находим на первой странице первого издания «Незачесаних думок» , — так пишет одна из самых солидных немецкоязычных исследовательниц Ежи Леца Лидия Кошька. Именно ее статья стала предисловием к первому изданию на украинском языке классика польской литературы, классика мировой литературы ХХ века. И то, что «Незачесанi думки» только сейчас дошли до украинского читателя — серьезный промах и большая радость одновременно — столько людей смогут порадовать себя, открывая Леца впервые! Кстати, когда-то давно один мой знакомый доказывал, что Гашека, если ты чувствуешь его юмор всей душой, нужно читать только по-украински, русский так не передает особого колорита его языка. Теперь что-то похожее можно сказать и о Леце. Благодаря, конечно, Андрею Павлишину, переводившему Леца со всей душой и искусностью настоящего галичанина, умноженными на интеллектуальность журналиста, статьи которого по духу близки к Лецу. Может поэтому идея перевода и удалась.

— Легче всего переводить поэмы и романы, — говорит Павлишин, — потому что там у вас большое операционное поле. А здесь у вас есть короткий текст, несколько слов — и будь тут мудрым! Приходится апеллировать к универсальным ценностям культуры. Процентов пять из предварительно изданных двух книжечек, которые легли в основу этого сборника, даже не пытался передать и оставил за бортом. Это просто невозможно было перевести — терялся смысл.

Карл Дедециус — историк литературы и переводчик польской литературы на немецкий, исследует этимологию фамилии и приходит к выводу: «Судьба дословно интерпретировала латинское изречение nomen est omen (имя — это судьба) и применила его к Лецу. «Лец» на еврейском означает «шут». Средневерхненемецкое слово «Ленце» — «пограничное укрепление», «оборонный вал» — придает ему политическое значение. Немецкое «леццен» означает одновременно как «укреплять», так и «угнетать» — что ассоциируется с последними делами (Letzte Dinge). И, наконец, последнее: Летц означает погребальный обряд. В голову приходят «Дзяды» («Поминки») Мицкевича. А также марш «Море наше, море...», заканчивающийся словами: «с честью почил» — то есть пал на поле славы.

Но самое лучшее посмертное воспоминание Лец написало о себе сам... своими афоризмами: «Кто не вмещается в ящик — пусть роскошествует в гробу», «Не вырастай выше размеров пантеонов». «Конец некролога: не умер! Изменил образ жизни». И Лец действительно не умер. Он будет жить пока его афоризмы будут актуальными. Пока мы будем смеяться и грустить над его изречениями, засиживаясь до ночи, потому что оторваться невозможно!