Ежи ШТУР: Мы все судим. Ежедневно

Польский актер и режиссер Ежи Штур был председателем Главного жюри ОМКФ, который проходил в Одессе уже второй раз. Обаятельного и интеллигентного артиста наш зритель знает по роли главного героя знаменитой комедии «Ва банк», хотя в его актерском архиве множество разнообразных ролей.

Фестивальное время расписано по минутам, но пан Ежи нашел время для разговора.

— Пан Ежи, вы так давно в кино и снимались у разных режиссеров, более того, вы много снимались в фильмах, которые являлись копродукцией, то есть где актеры говорят на разных языках. Как вы считаете, каким образом возникает эта точка соприкосновения и единый язык, который находит путь к зрителю?

— Это более трудно в театре, чем в кино. В кино техника теперь такая, что практически можно сделать все. Я, например, последние годы работал много в Италии, не только снимался, но и был дистрибьютором своих фильмов. В Италии титры не используют, озвучивают все, даблинг называется. Там все фильмы надо обязательно дублировать. И итальянский дистрибьютор сделал мне такой большой подарок, сказав: «Маэстро, вы будете озвучивать себя по-итальянски». Легко сказать, а тяжело сделать. И не только, чтобы это было синхронно. Каждый язык имеет свою мелодику. Каждый язык имеет свою смысловую интонацию, для меня это важно, я стараюсь поддерживать это. Так и старался делать по-итальянски. А режиссер говорит: «Маэстро бежит в конце фразы, мелодия важнее, чем смысл». Потом там были монологи, я так мучился с ними, а режиссер через два часа мне говорит: «Маэстро, идите поесть — в бар, еще куда-то, вернетесь через два часа, мы вам заплатим». Через два часа вернулся, смотрим материал — говорю, как итальянец. «Как это возможно?» — «А мы из этого дубля взяли это слово, из того — эти фразы...» Это кино. Я сыграл и буду представлять здесь фильм Нанни Моретти «У нас есть папа», играл с великим актером Мишелем Пикколи. Но он не говорит по-итальянски, а должен, потому что играет Папу Римского, — та же операция. Это кино.

— Вы очень много работали в кино как актер прежде чем пришли к режиссуре. Это совершенно разные ипостаси в одной индустрии. Актер должен растворяться в режиссере. Режиссер должен диктовать и держать полностью площадку, всех, не только актеров. Кто из тех, с кем вы работали, будучи актером, наибольшим образом на вас повлиял, личностно и профессионально?

— Я имел счастье работать с великими режиссерами, не только в кино, но и в театре. Был ассистентом и работал много лет с Анджеем Вайдой в театре. Большая школа. Например, кастинг. Помню, как мы начали одну театральную работу в Кракове в 70-х годах, было около 50 актеров. Так важно не ошибиться. Не только потому, что у него такой рост, такой взгляд. Фишка в том, как они между собой взаимодействуют, какую энергию передают друг другу. Этому меня научил Анджей Вайда. Кшиштоф Кишлевский научил меня работе с актером на площадке, этой тайне: деликатно, чтобы никого не задеть, чтобы никого не уничтожить перед съемкой, и организовать, сплотить актеров. А потом, для меня режиссура — это интеллектуальное приключение, а актерское искусство — приключение сердца.

— Вы работали в паном Вайдой в 70-е годы, самые сложные времена, когда полякам удалось отстоять и сохранить национальное самосознание.

— В театре это можно было еще показать.

— Тогда же была знаменитая постановка Вайды «Бесы». Вы участвовали в ней?

— Да, я играл Верховенского.

— Когда пан Вайда ставил «Бесов» в «Современнике», я присутствовала там весь репетиционный период. Это действительно огромная школа. Ведь каждый из нас как личность вырастает из чего-то: из семьи, из учителя, из литературы. А ваши корни? Из чего вырос актер и режиссер пан Штур?

— Первые корни — Ягеллонский университет, я окончил польскую филологию. Там профессора научили меня, как читать литературу, где искать. Может быть, это самое важное — знать, где искать. А потом пошел в театральный институт. Там тоже были фантастические профессора — мой учитель был учеником профессора, который был учеником Станиславского.

— Когда слышишь такие вещи, оказывается, что время так спрессованно, и все так близко.

— И потом, когда в Польше наступил такой период, когда уже не стало советской власти над нами, пришла демократия, и мы теперь учимся у Запада, я согласился стать директором школы, чтобы они не выплеснули ребенка вместе с водой. Именно это непростое решение послужило моему уходу из театра. Меня избрали ректором, и 12 лет я был на этой должности в школе, которую когда-то сам окончил. Знал все и знал, что надо спасать, чего нельзя выбросить. А политики хотели выбросить все, что является самым главным в нашей профессии, не зная ничего.

— Ведь именно культура может и презентовать страну, и создать ее имидж, но политикам почему-то не хватает мозгов это понять. Как вы думаете, почему в 60-е, 70-е и даже 80-е, очень непростые для Польши годы, когда все в стране происходило на крайней точке кипения, искусство, пребывая в подполье, запрещенное, процветало: была литература, был потрясающий театр, было великолепное ищущее кино. Что происходит сегодня, когда вроде бы мы все свободны?

— Потому что искусство рождается в трудных условиях, когда ты обуреваем желанием свободы. А когда уже свободен или думаешь, что свободен, появляется некое обломовское ленивство, и уже нет этой энергии. Например, я теперь хочу сделать что-то новое. Где начинаю этот интеллектуальный процесс? Думаю, ищу, где у меня еще осталась частичка бунта, где могу быть против.

— Искру внутри ищете?

— Да, ищу. И против себя — тоже. Против моих комплексов, неудовольствия. Таково мое мнение на эту тему. Еще надо сказать, что в то время, если уже тебя позвали, то тебе государство деньги давало. А я сам должен ходить, искать деньги. Уже год ищу на новый фильм.

— В Польше это выглядит более презентабельно сегодня. Что нужно, на ваш взгляд, и нужно ли вообще, чтобы возродился, сохранился и развивался именно национальный кинематограф? Или само понятие — национальное кино — сегодня устарело?

— Мне кажется, что это надо начинать в школе. В университете в Катовицах есть факультет кинематографической режиссуры, где сегодня преподаю. Хочу подвести ребят к тому, чтобы они брали только те темы, которые вокруг них. Когда студент приносит историю о киллере, спрашиваю: «А на своей улице ты видел киллера?» — «Нет. Но тут такая история, я видел такое в американском фильме».

— Беда в том, что молодые начинают с эпигонства? Но все начинают с эпигонства. Извините, Пушкин Байрону подражал, Мицкевич тоже в свое время на него «молился», но потом начинаются проявления собственного творчества, человек мудреет, овладевает профессией и т.д. Разве дело в темах?

— Да, важны приоритеты, на кого-то равняться. Только, например, мне хотелось бы, чтобы мои мальчики равнялась на Кишлевского. Они все пишут сами, они хотят быть режиссерами, они хотят быть авторами фильмов и выразить себя во всей полноте. И именно здесь им надо подсказать, где же их особенность, национальная идентификация, где же их родина. Надо из этого маленького круга выходить, расширять его. Вышеупомянутый Кишлевський десять фильмов об одном квартале в Варшаве сделал, все происходит в одном квартале Ставки, а весь мир знает эти ленты. Вот как сделать, чтобы рассказывать о себе и чтобы этот мой рассказ стал универсальным, общечеловеческим, и для всех понятным. Это моя мечта — найти этот международный язык, международное эсперанто, чтобы все поняли то, что хочу сказать.

— Вы по своей человеческой природе очень деликатны. А деликатность обычно мешает во многих жизненных ситуациях, но особенно тогда, когда, например, нужно судить не себя, а кого-то другого. Как ощущает себя пан Ежи Штур в качестве судии?

— Не так деликатный, как скрытный, я бы сказал. У моей семьи австрийские корни, мы немножко типичные австрияки, мой прадед оттуда. Судить? А что я делаю как педагог уже 35 лет? Ежедневно сужу: это хорошо, это мне не нравится, этого не понимаю. И ученик, студент должен мне разъяснить, доказать делом свою правоту. А на фестивалях мы судим режиссера, оценивая то, что он сделал. Вообще-то, мы все судим. Всю жизнь. А вот как председателю жюри надо сделать так, чтобы все поняли друг друга. Вообще-то судейство — это искусство компромисса.

СПРАВКА «Дня»

Ежи ШТУР родился в 1947 году в Кракове. Закончил Ягеллонский университет, факультет польской филологии в 1970-м и актерский факультет Краковской государственной киношколы им. Людвика Сольского. Работал режиссером Народного театра в Кракове — Teatr Ludowy. С 1990-го стал серьезно заниматься преподавательской деятельностью.

В 70-х годах Ежи Штур сыграл ряд ролей, ставших знаковыми в истории польского кино. Работал с такими режиссерами, как Кшиштоф Кишлевский, Юлиуш Макульский, Феликс Фальк, Анджей Вайда, Кшиштоф Занусси и др.

Как режиссер, дебютировал в 1994-м фильмом «Список любовниц», который получил спецприз жюри 19-го фестиваля в Гдыне. И все последующие его фильмы — «Любовные истории» (1997), «Неделя из жизни мужчины» (1999), «Крупный зверь» (2000), «Погода на завтра» (2003) и «Хоровод» (2007) — неизменно удостаивались наград на крупных международных кинофорумах.