«Государственная измена» с кавычками и без

— Федор Николаевич, почему вы выбрали именно эту пьесу и почему опять Шевченко?

— Чувствуя подтекст, скажу: да, пьеса — посредственная. И я из этой пьесы использовал, наверное, только третью часть. Потому что там было столько наивного! И видение некоторых вещей у автора несколько ковбойское. (Рэй Лапика — американец украинского происхождения, даже рожденный уже в Америке, родители его выехали туда еще в позапрошлом веке). Он, вероятно, думал, что события происходили в Техасских прериях: посидел какое-то время в тюрьме, а захотел — убежал… Однако у него есть качество, которое еще надо поискать у наших авторов, — колоссальная любовь к Украине, и эта колоссальная, созданная в мечтах Украина у него такая зримая и близкая, что диву даешься. Причем у него нет и того, чем страдают наши, даже великие писатели, — привычки кланяться на север. Обязательно. Если не революционерам-демократам, Чернышевскому и Добролюбову, то другим, которые выкупили из неволи. И охо-ху и аха-ха по этому поводу… И эта вторичность наших авторов к творчеству Шевченко всегда незримо присутствует. А Рэй Лапика Шевченко воспринимает как пророка, как самобытного творческого человека, который появился на изломе веков именно для того, чтобы возродить украинскую нацию. И он очень четко к этому подошел. Хотя я много там покопался, потому что понимал, что лучший драматург — сам Шевченко. Большинство монологов написано им, и эти монологи можно играть. А еще меня заинтересовала одна штука — Шевченко в одиночестве, Шевченко в каземате. И когда ты читаешь эти его стихи, то понимаешь, какой он был измученный, какой он был острый, чувствительный, какой он был злой. Какой он был добрый! Какой искренний сам с собой! И сам себе говорил: «Я — несамовитий. Я коли згадаю про той біль, який зробили Україні, я тоді несамовитий роблюся». Чтобы написать такие строки, какая буря в душе и какая любовь должна быть — к своей земле, к матери, к Днепру! —

Я так її люблю оту Україну убогу,
що прокляну святого Бога, за неї душу погублю.

Это был, думаю, человек, на которого очень много навалилось. Образование получал самостоятельно, благо, вертелся среди высокообразованных людей, среди элиты. Надо признать — сама судьба подарила ему и этого Энгельгардта, и этого Брюллова, и еще много чего. А потом приехать в Украину и попасть в атмосферу нашего украинского дворянства. Когда одни уже стали поляками, другие — россиянами, никто себя не называет украинцем; малороссами называли, забыли уже язык, забыли казатчину. И здесь Шевченко, со своим пониманием любви и преданности языку, нации, краю…

В пьесе есть арест Кирилло- Мефодиевского братства, и все как будто крутится вокруг этого. Кстати, меня это не интересовало, кто кого заложил, кто кого предал? Им было по 28 лет, девятнадцать даже одному было. А они уже восстали, не так, как декабристы, но восстали против тоталитарной машины и что-то хотели в том обществе изменить. Это была их позиция. Да, Шевченко не был членом Кирилло- Мефодиевского братства, но он разделял их идеи. И говорят, что только когда он появлялся среди них, это братство начинало революционизироваться. Он все равно был их вдохновителем, духовным наставником и знаменем. Это меня очень взволновало. И потому судьба какая-то личная будто крылом коснулась. Много уже об этом написано пьес, и меня это тоже не интересовало. Меня интересовал тот неистовый Шевченко, до умопомрачения влюбленный в родную историю, в родную землю, в своих людей, и исполненный ненависти к имперскому тоталитаризму, при этом полностью осознавая, что это машина очень сильная и не одного может раздавить.

— В пьесе есть сцена встречи с царем, как вы ее расцениваете?

— Может же себе нафантазировать художник встречу с царем! В данном случае Лапика. Я и называю свой сценический вариант: сон в 2 частях. Я же представляю себе разговор с Кучмой, я иногда даже разговариваю с ним, или с Путиным. Может, и посылаю иногда, а иногда говорю: молодец! Такое же бывает и у вас. Ведь мысленно мы часто ведем различные диалоги.

Вот и у нас есть сцена: поэт и царь. Царь у меня не выведен карикатурно. Он достойно мыслит, и абсолютно прагматичный политик. И очень точно обо всем говорит, и от этого становится страшно — что он такой прагматичный и точный.

— И любого переиграет…

— Да еще и художника, поэта, человека, который живет эмоциями больше, чем прагматическими намерениями. Такого человека, действительно, не так уж сложно переиграть. К тому же художник всегда один. И Шевченко у меня в принципе один. Костомаров, Кулиш…— они появляются всего на несколько минут. Я взял трехтомник документов Кирилло-Мефодиевского братства и увидел, что все сотрудничали и с третьим отделением, и все до конца рассказывали, что, почему и как. Только Шевченко дал три или четыре ответа на вопросы, а потом говорил: «не известно», «не знаю», «не понимаю, о чем идет речь». Хотя все прекрасно понимал, но в диалог не вступал. Потому что понял — не стоит, и поднялся над ситуацией. Это как Иисус Христос разговаривал с Пилатом. Это абсолютно та же ситуация. С кем бы ни разговаривал гений, он демонстрирует вечный конфликт. Кого бы мы ни назвали. Ведь гений и тиран не соединимы, не сопоставимы, потому что провозглашают разные истины. Это конфликт, который есть и будет всегда. Сколько бы человечество не существовало. И всегда правым (в смысле силы) будет царь, но высшая правда, в смыле духа и идеи, будет всегда за поэтом. Вот о чем я хотел поставить спектакль, и еще раз отметить (это не один я говорю, это все говорят) — российский империализм бывший и имперская политика сегодняшняя тождественны вот в каком плане — их демократия заканчивается там, где начинается украинский вопрос. Где он возникает — сразу же нет демократии, а появляется шовинизм чистой воды. Судите сами: есть российский патриотизм, а украинского патриотизма нет, а есть украинский национализм. Если ты любишь Украину и отстаиваешь ее независимость, то ты украинский националист, а если ты гражданин России, то ты российский патриот. Это четко разделяется, и я не знаю, когда это закончится. В России бытует мнение, что россияне никогда не были завоевателями, а были «первопроходцами». Они просто несли цивилизацию диким народам. Несчастным украинцам принесли «великое слово, великую силу». И принесли — уничтожили библиотеку Мазепы в Батурине, которая была на уровне Парижской. Мы об этом не говорили в советские времена — нам кляпами рты заткнули, и не говорим об этом сейчас. И из- за этого история повторяется. Каждый мыслящий человек понимает, что в Украине делается сейчас совсем не то, что надо, что очень сложная ситуация, политическая, общественная. Когда экономика не в наших руках, то о политике трудно говорить.

— Однако недавно к вам приезжал молодой Сургутский театр. Вы занимались их рекламой и горячо аплодировали исполнителям нескольких привезенных спектаклей, кстати, интересных. И обеспечивали проживание для актеров за свои деньги и многое делали за свои деньги для них…

— Мы тепло их принимали, это вы правильно заметили, — потому что они были искренни и открыты с нами! Я люблю россиян. И следует сказать, между простыми людьми никогда не было вражды. Это все политика, которую навязали. Это деньги, которые делятся, и имущество, которое перераспределяется в который раз. Что до этого простым людям в обеих странах?

Как украинец мог пить с россиянином, так и пьет, и немножко подсмеивается над ним, но любит. Тот любил кацапа, а тот любил хохла. Подшучивая друг над другом, живут. Природная любовь существовала и существует, и будет существовать. Но для этого должно быть и большое самоуважение. Я об этом и говорю — о самоуважении.

Поэтому я очень бы хотел, чтобы молодежь смотрела этот спектакль. И чтобы было у нее чувство гордости, а не ощущение вторичности. Я где-то вычитал, что восемь поколений, живших при рабстве, уже не станут нормальными людьми. Моего века не так уже много, но все, что осталось, посвящу тому, чтобы украинец не был вечным рабом или искал признания или поддержки где-то за границей. Помните у Шевченко? —

…Кричите, Що бог создав вас не на те,
Щоб ви неправді поклонились!..
І хилитесь, як і хилились!
І знову шкуру дерете
З братів незрячих гречкосіїв,
І сонця-правди дозрівать
В німецькі землі, не чужії,
Претеся знову!

— Все, от чего предостеречь бы хотелось Украину, вы отражаете в спектаклях.

— Не говорю обо всех годах независимости, а за последние шесть лет мы поставили несколько проблемных спектаклей. Например, «Андрей», где главенствует идея объединения Украинских церквей. Потом у нас в театре был поставлен «УБН». Об этом спектакле я хочу сказать: материальный мир сегодня такой продажный, что меня даже упрекнули: в «УБН» я сыграл украинца, которого нет в природе. А я видел, я разговаривал с теми людьми, которые всю жизнь отдали за независимость Украины, за возрождение нации, за ее достоинство. Они сейчас, может, и не в Верховной Раде, даже не в партии, а просто живут своими мыслями, идеей, своей любовью, своими молитвами. (Хотя разве не парадоксально, что они не находят себе места в активной общественной жизни?) Но они среди нас, и не только в Западной Украине, а везде. Хотя бы судя по тому, как принимали нас в Харькове, Запорожье, Днепропетровске. Принимали хорошо. Сейчас очень любят дискутировать, сработала или нет украинская идея. Она сработала там, где она могла сработать.

— Когда-то один из политиков сказал: кого Стригун здесь агитирует, во Львове!? Там же каждое дерево отстаивает украинскую идею...

— Согласен. Так давайте деньги, и я поеду агитировать Сумы, Чернигов, Полтаву. К сожалению, я как художественный руководитель не чувствую, что кто-то заинтересовался нашим репертуаром. Речь идет не о зрителе и даже не о Министерстве культуры… Никто же никому сегодня ничего не запрещает, но и не помогает. А театр не проститутка, которая может под кого угодно лечь. И мы не просим: провезите, мы под вас ляжем. Мы не хотим ни под кого ложиться, мы не партийный театр. Но это не значит, что у нас нет своей позиции и своего слова. Наш театр был всегда глубоко национальным, даже в советские времена, и всегда был позиционным театром. И служили мы своему народу.

Что же касается «Государственной измены» и Шевченко вообще, о котором мы опять же говорим во Львове, он — чрезвычайно современный и актуальный с разных сторон. Я его читаю всю жизнь и со временем понимаю, — открываю для себя другие, пока невидимые мной аспекты. Хотя надо признать и другую, опасную вещь — мы зачитали Шевченко. Как-то замусолили. Особенно молодежь, абсолютно не умеет читать Шевченко. Я вижу по студентам, которые поступают в театральные вузы, — все время плач какой-то, стенания. А это же философ, измученный, но мужественный и мудрый человек.

А разве не он предвидел это страшное эмигрантство, поездки на заработки, на которые толкают людей. И то, как легко Украину любить издалека. Я же люблю и строю Украину изнутри. У нас много патриотов издалека, а я не хочу таких патриотов.

У чужому краю
Не шукайте, не питайте
Того, що немає
І на небі, а не тілько
На чужому полі.
У своїй хаті своя правда,
І сила, і воля.

Вот чем мне он дорог. Он настолько современен, что его страшно читать. Они, эти сегодняшние политики, по-моему, и не заглядывают в произвдения Шевченко. Потому что прочитал Шевченко, и надо бежать из политики.

…Оглухли, не чують,
Кайнданами міняються,
Правдою торгують.
І господа зневажають,
Людей запрягають
В тяжкі ярма. Орють лихо,
Лихом засівають,
А що вродить? побачите,
Які будуть жнива!
Схаменіться, недолюди,
Діти юродиві!
Подивіться на рай тихий,
На свою країну,
Полюбіте щирим серцем
Велику руїну…

— Сегодня, когда речь заходит о слугах народа, — многим действительно сводит челюсти…

— Потому что все поставлено с ног на голову. В демократическом государстве первым лицом должен быть гражданин, а депутаты — это слуги его. У нас все слуги, пока идут в Верховную Раду, а как пришли, то граждане — там где-то, внизу, так далеко, что их и не видят. И это государственная измена. Если в нашем спектакле «Государственная измена» стоит в кавычках, так то, что возле театра сидят нищие, — государственная измена безо всяких кавычек. То, что наш театр, его здание доведено до такого состояния, и общество, вся культура во мраке — это государственная измена. Тузла — государственная измена, безо всяких кавычек.

— А вы не хотели никогда пойти в политику?

— Почему же, хотел, даже задумал создать партию защиты культур. А потом понял, что тогда надо бросать театр. Надо выбирать — быть художником или политиком, а поиграть в политику — дело недостойное. Я выбрал театр. И своими средствами отстаиваю государственность и демократию и разоблачаю государственную измену.