Иван Сирко вчера, сегодня и завтра...

В пантеоне эпохи украинского казачества за какого гетмана или запорожского ватажка не возьмись — все тебе сценический герой. Десятки драм и трагедии написаны о Дмитрии Вишневецком, Петре Конашевиче-Сагайдачном, Богдане Хмельницком, Петре Дорошенко, Иване Мазепе. Есть среди этого драматургического сокровища текст и о кошевом атамане Иване Сирко — стихотворная трагедия не очень выдающегося украинского драматурга Спиридона Черкасенко «Про що тирса шелестіла...» Поставленная Николаем Садовским на сцене собственного театра в Киеве осенью 1916 года она имела необычайный успех у зрителей: звучал хор Кирилла Стеценко «Гей, не тумани з моря», песню «Ой, чого ти, дубе, на яр похилився» выводил Сирко — Николай Садовский, сценические персонажи, хорошенько умостившись, образовывали точную копию картины Ильи Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», а роль сына Сирко Романа звездно сыграл молодой Лесь Курбас...

Творческий зуд к театральному переписыванию невероятно увлекательной, запутанной и неоднозначной отечественной истории, понятное дело, не оставляет художников и сегодня. После десятка разных гетманов, представленных на кону на протяжении последней театральной пятилетки, отечественный театр в лице Национального театра им. И. Франко, а именно режиссера и драматурга Игоря Афанасьева, взялся за сценическое толкование фигуры Ивана Сирко — одного из самых противоречивых и трагических украинских героев ХVІІ века.

Известный как постановщик на франковской сцене «цветного» «Ревизора» и шансона по-киевски «Эдит Пиаф. Жизнь в кредит» Игорь Афанасьев написал на русском языке авантюрную повесть о Сирко. Другие авторы перевели, все вместе, включая композитора Анатолия Карпенко, художника-постановщика Сергея Якутовича, балетмейстеров Владимира Дебелого и Ольгу Семешкину и многих других адаптировали ее к сцене. Так вот и вышел национальный театральный продукт — спектакль «Урус-Шайтан. Байки о Сирко — кошевом атамане, шевалье д’Артаньяне и турецком султане», длительностью более трех часов, с полусотней действующих лиц плюс массовка, с цирковыми трюками, народными танцами и эстрадными песнями...

Как ни странно, продолжительность, объемность и наполненность этого спектакля становится наиболее существенными факторами его восприятия. Ибо он напоминает длинную палку-пику, на которую без разбору нанизывают все подряд съедобное и несъедобное: мясо, рыбу, овощи, птицу, гадов всяких — змей и жаб, куски хлеба, что-то сладенькое, приправляют солью и перцем, поливают молоком, посыпают порохом и жарят. Употреблять это можно, но вкус будет разный — смотря за какой ломоть ухватишься, хотя и среди публики Театра им. И. Франко много любителей экзотической пищи. Эта вся Снайдерсова роскошь наполняет новооткрытую Игорем Афанасьевым мифологему жизни Ивана Сирко, как говорится, от деда-прадеда, то есть с юности и вплоть до 1812 года, когда мощи украинского казака спасали Москву от Наполеоновского нашествия.

Как и полагается мифу, он начинается с фантастического пересказа о белой волчице, волчонке и мальчонке — украинского варианта легенды о Ромуле и Рэме или Маугли. Но наперекор устоявшемуся способу сценической презентации мифов события здесь не воссоздаются через поступки героев, а пересказываются и иллюстрируются. Сначала о них вдохновенно и патетично рассказывает сам Иван Сирко в зрелом возрасте — Владимир Нечепоренко, потом эстафету подхватывает кто-то другой, и так почти до финала. Ни в коем случае это не воспоминания или рефлексии героя, а некий мозаично представленный эпос — баллада разложена на разные голоса и зрительные образы. И если волчонок, с которым играется маленький Сирко (Иван Залуский), обозначен единственной приметой — куском меха, то дальше количество отдельных визуальных эмблем любви, победы, поражения, отчаяния и т.д. опасно множится. В какой-то момент их становится слишком много для прояснения чего-то одного важного, и, вместе с тем, это накопление не проясняет целого — причудливой судьбы Сирко и трагической славы на фоне катастрофического украинского раздора.

Пока засилие режиссерской изобретательности не переводит спектакль в жанр произвольной прогулки по парку исторических фигур и легенд, он крепко держится вместе и завораживает энергией казацкой свободы и непокорности. Главный здесь казак Шило — настоящий самурай, который учил Сирко военным хитростям, роль которого исполняет ироничный большеглазый Василий Баша. Как и некогда в барочном спектакле-притче франковцев «Буквари мира» он играет сдержанно, словно священнодействует, слова говорит тихо, едва ли не шепчет, ступает осторожно, весь в напряжении, дрожит, словно тетива, и светится внутренним светом. Под надзором мудрого Шила парень-забияка растет и мужает, вот уже на сцене, которая окутана туманом-дымом, возникает ловкий и непобедимый в поединке Сирко-юноша, чья роль выпала актеру исключительной физической пластичности Александру Форманчуку.

Человек-зверь Сирко-Форманчук, тело которого легко перекидывается — аж дух захватывает, в одну из подвижных фигурок-пьедесталов, которые просматриваются в глубине кона, а собственно в коня, также получает мощную поддержку от партнеров по сцене. Он играет в команде молодых казаков-озорников Илька (Дмитрий Рыбалевский), Семена (Александр Печерица), Сильвестра (Дмитрий Завадский) и Назара (Виталий Ковтун), среди которых первые двое выделяются плотной характерностью и живостью. Актерский квинтет работает слаженно и гармонично: бьются на саблях, подшучивают друг над другом, танцуют польку, а жизненной достоверности их молодецкому казакованию придает то, на что надеялись как на беспроигрышный козырь спектакля — костюмы от Сергея Якутовича. Вышло все так, как и задумывалось: правдивые неудержимые и страстные казаки одеты в грубого полотна рубашки, серые шаровары, кожаные коричневые сапоги и высокие пояса-портупеи.

Но, если для художника-постановщика цветная гамма — это определение бытия, то для режиссера краски — это эмблемы эмоций и настроения. Вставной эпизод с красавицей Галей, танцующей словно одалиска на пьедестале (Анжелика Савченко), наряженной в что-то ярко-красное, шифоново-летающее и совсем неаутентичное, которую казаки «підманули», свидетельствует, что художественный историзм господствует в этом спектакле далеко не всегда. Собственно, называя свое произведение «байками», Афанасьев настраивал зрителей, что действо вполне может «перенапрягаться» от его фантазии, как, например, во время трюкового полета Сирко с нареченной, чье имя для нас история не сохранила. От такого теряется даже дар речи, историю прекращают рассказывать, по крайней мере комментарий исчезает, и Сирко-Форманчук из героя мифа превращается в настоящего героического актера, который вместе с партнершей может быть воздушным гимнастом.

Когда же сказание возобновится, речь пойдет, например, о Сирко-кондотьере, наемнике французского короля во время Тридцатилетней войны, который вместе с казаками хитростью отбил у испанцев крепость Дюнкерк, комментарий д’Артаньяна (Анатолий Гнатюк) будет звучать как игривое необязательное повествование военного побратима, а не рассказ о загадочном украинском смельчаке. И чем больше в дальнейшем будет возникать исторических деталей, добавленных режиссером для убедительности поступков украинского победителя, тем быстрее будет разрушаться миф о Сирко. Введенные во вторую часть спектакля конкретно-исторические, портретные фигуры русского царя Алексея Романова, Питирима, князя Алексея Трубецкого, не говоря уже о Кутузове или Наполеоне, еще и достоверно костюмированные, со стилистикой героического украинского мифа сочетаются разве что пародийно. А всерьез разыгрывать наполеоновский эпизод, во время которого Сирковой десницей спасают от французов, которым он искренне помогал, русскую столицу, где его когда-то коварно посадили в тюрьму, означает лишать мифологического героя самого существенного — памяти.

Маскарадный привкус действу придают еще и многочисленные танцы — точная копия гопаков Павла Вирского и Анатолия Кривохижи, и «музыка для синтезатора» Анатолия Карпенко. Под это дансингово-певческое сопровождение легенда об Иване Сирко, которой таинственно начинался спектакль, постепенно сжимается до пустячных преданий и ближе к финалу становится попсовым лозунгом в виде эстрадной песни, исполненной певицей Жанной Боднарук. Так Сирко мифологический, реальный и театральный, чьи три ипостаси объединены на некоторое время режиссерским замыслом и волей, проигрывает истории и театру, хотя при жизни вроде бы ни одной битвы не проигрывал.

Театральная химера вот уже которое столетие охотится за украинскими гетманами, атаманами и простыми казаками. Надо же из чего-то было плести европейцам и американцам сюжеты для романтических и авантюрных драм, а украинцам строить свой национально-патриотический театр. Поддерживать эти благородные традиции вроде бы и неплохо, но, похоже, в театральном осмыслении своего прошлого мы все время, с воплями «гей!», кружим зачарованным кругом. Будто сами с собой играем в жмурки и мечтаем, что как-то оно выйдет к лучшему.