«Как только угроза пандемии пройдет – начнется настоящая оргия»

Мирослав СЛАБОШПИЦКИЙ на сегодня — едва ли не самый известный украинский кинорежиссер. В 2014 его полнометражный дебют «Племя», полностью снятый на жестовом языке глухих, без диалогов и субтитров, вызвал сенсацию, получив три награды конкурса «Неделя критики» Каннского фестиваля — приз фонда «Ган», приз «Открытие» и Гран-при — успех, невиданный за все время существования секции. В целом фильм собрал более 50 международных призов, включая награду Европейской киноакадемии — «Еврооскар».

Мирослав родился 17 октября 1974 в Киеве в семье украинского писателя и литературоведа Михаила Слабошпицкого. Окончил Киевский национальный университет театра, кино и телевидения имени Карпенко-Карого. Работал репортером криминальной хроники. Короткометражный дебют «Инцидент» участвовал в конкурсах 27 фестивалей. Новеллы «Диагноз» (2009) и «Глухота» (2010) попали в конкурс Берлинского фестиваля. 23-минутные «Ядерные отходы» (2012) получили «Серебряного леопарда» в программе «Леопард будущего» на фестивале в Локарно.

Сейчас Мирослав готовится к съемкам драмы о двух дозиметристов в Зоне отчуждения «Антропоцен» (Украина) и американского триллера «Тигр», который будут продюсировать Брэд ПИТТ и Даррен АРОНОФСКИ.

Мы поговорили с Мирославом о его кинематографическом становления, об истории создания «Племени», о будущем стриминговых платформ и о ситуации в кино в период пандемии.

«Я СМОТРЕЛ ВСЕ, ЧТО МОГ»

— Мирослав, я знаю, что ты начинал как заядлый синефил еще до всяких университетов. А какое кино ты наиболее любил в детстве?

— Один из первых фильмов, который я вообще посмотрел — «Три дня Кондора» с Робертом РЕДФОРДОМ. Странным образом он попал в советский прокат. Ну, может потому, что он левый по идеологии и не в лучшем свете представляет ЦРУ. Словом, черт его знает почему. Кстати, сейчас из всех хитов прошлого делают сериалы — и вроде собираются сделать теледраму из «Трех дней». Еще любил французские фильмы, заменявшие советским людям американское кино — с Аленом ДЕЛОНОМ, Полем БЕЛЬМОНДО. Это если говорить о наиболее ранних впечатлениях. А когда мне исполнилось 13, появились видеосалоны и соответствующий репертуар. Потрясающий в своем роде.

— Почему?

— Потому что там набор был очень своеобразный — трэшовые комедии вроде знаменитой «Горячей жевательной резинки», здесь же — хорроры Марио БАВА (культовый итальянский режиссер, мастер триллеров и ужасов — ДД). И рядом — какой-нибудь «Терминатор» или «Рэмбо», о котором я читал осуждающие статьи в советской прессе парой лет ранее. Конечно, я там тоже смотрел все что мог.

— Ты это синефилию сохранил в более зрелом возрасте?

— В определенный период я ??работал в Петербурге ассистентом режиссера и вторым режиссером на сериалах. И единственным способом сохранить себя как кинематографиста был просмотр фильмов, поэтому я смотрел все, что мог, и читал кинокритику. Сейчас у меня в период карантина работает телевизор на каком-то из фильмовых каналов. Занимаюсь своими делами, а он мигает на заднем плане, часто без звука, и когда мой взгляд падает туда, я понимаю, что вот опять показывают фильм 10-15-летней давности, который я видел.

«СЕГОДНЯ У КИНО ОЧЕНЬ МНОГО КОНКУРЕНТОВ»

— Ответь мне тогда как киноман: насколько сейчас актуальна оппозиция авторского кино и развлекательного жанра?

— Безусловно было когда-то такое. Но это как звукозаписывающие лейблы в мире музыки. Черные поп-звезды записывали альбомы на фирме «Мотаун» в Детройте. Аналогично, Каннский фестиваль представлял определенный набор авторов — звезд этого лейбла. Говорим «Михаэль ХАНЕКЕ» или «Ларс фон ТРИЕР» — подразумеваем Канны. Кино развлекательное тоже имело место. Сейчас это изменилось, по-моему. Например, «Терминатор», сделанный чисто для развлечения, произвел на глобальную культуру больше влияния, чем наиболее интеллектуальные и авангардные картины. Так что вопрос неоднозначный. Идет поиск новых форм и смыслов, в том числе и в Каннах. Сегодня у кино очень много конкурентов.

— Например?

— Игровая индустрия. Комиксы. Стриминговые платформы. Ранее кино было сложным занятием из-за дорогой пленки и недешевого оборудования. Стать режиссером означало не то чтобы стать космонавтом, но что-то близкое. А теперь производится огромное количество аудиовизуального контента, что, кажется, приводит к определенной инфляции. Хорошо, что всего очень много, но для того, чтобы фильм сработал, нужны очень большие усилия.

— То есть будущее — за стримингами вроде «Нетфликса», «Амазона», НВО?

— Не уверен. Вот кричали, что пандемия — золотое время стриминга, и что? Где фильмы, о которых все говорят, пересматривают по несколько раз? Никакого прорыва. Кто-то снял фильм калибра «Беспечный ездок», изменивший мировое кино? Все, что имеем на выходе: этот сериал лучше, тот — хуже. Кто-то смотрит, кто-то нет. Это не значит, что стриминги исчезнут, но это больше похоже на историю доткомов (компания, чья бизнес-модель целиком основывается на работе в Интернете, бум пришелся на 1990-е и сошел на нет в 2000 — ДД ), и в дальнейшем будем наблюдать процесс уменьшения количества стримингов.

— Они перехватывают фильмы, снятые для кинотеатрального проката.

— Перехватили очень немного на самом деле. Из крупных фильмов почти ничего не вышло. Стриминги оказались не готовы к такому подарку, как карантин. Надувается пузырь вокруг какого-то сериала, есть удачные вещи, но на самом деле видишь, что король голый. Здесь нельзя не отметить положительную роль «Нетфликса», который дал возможность состояться таким проектам, как «Манк» Дэвида ФИНЧЕРА или «Ирландец» Мартина СКОРСЕЗЕ. Но утверждение, что стриминги заменят кинотеатры — чистый нонсенс.

«ДЛЯ КАРЬЕРНОГО РЫВКА НАДО БЫЛО СДЕЛАТЬ ФИЛЬМ-БАЛЕТ»

— Давно хочу спросить: как к тебе пришла идея снять фильмы на жестовом языке — «Глухоту» и «Племя»?

— Длинная история. Я решал художественную задачу. Одним из источников вдохновения послужил «Догвилль» Триера, где нет декораций. Понравилась идея убрать один из базовых элементов современного фильма. Сделать его при этом ясным, работающим.

— Но почему именно звук?

— Ты знаешь, что когда он появился, кино стало невыносимо скучным? Звук писался на камеру, поэтому первые звуковые фильмы выходили статичными и невыносимыми. А картинка без языка, с другой стороны — квинтэссенция кино. Чаплин — выходец из пантомимы. Глухие общаются всем телом, и это сложно сымитировать. То есть была амбициозная задача обнажить первооснову, когда люди коммуницируют без помощи слов. А потом оказалось, что это еще и удачное маркетинговое решение, потому что я, живя в Украине, снял фильм, понятный без субтитров американцам, немцам, французам: все его видят одинаково. То есть для карьерного рывка надо сделать фильм-балет.

— Ты сейчас что-то поправил бы там?

— Не думаю об этом даже. Вообще ничего из того, что я снимал, мне переделывать не хочется. Я правлю до того, как мы сдаем финальную копию.

— Во всех твоих фильмах, начиная с первой короткометражки, действуют аутсайдеры — в силу обстоятельств или по собственному выбору: ночной сторож, наркоманы, глухие, работники Зоны отчуждения. Почему так?

— Я не учился в Лиге плюща, никогда не был богат, даже в моменты успеха все равно чувствовал себя маргиналом. Я не глухой и не наркоман, но и не сын олигарха. Эти характеры понятны мне, я с ними солидаризируюсь. Если б было по-другому, то не снимал бы о них, даже вообще не снимал бы кино, а владел бы чем-нибудь.

«Я НА САМОМ ДЕЛЕ НЕ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ ПИСАТЬ»

— Твои истории на экране всегда интересны с драматургической точки зрения. Как ты обычно пишешь сценарий?

— Очень мучительно. Не кокетничаю, это правда процесс иррациональный. Вводишь себя в определенное состояние, делаешь какие-то заметки, погружаешься в материал, ведешь исследования. Работая над чернобыльским фильмом, еще когда он назывался «Люксембург», я получил специальность дозиметриста. На «Племени» я общался с кучей глухих, и они мне рассказали множество историй, по которым можно снять не один фильм. Важно не иметь заранее заданных вещей. В последнее время я стал использовать диктофон, потому что появляется мысль не вполне ясная и надо ее быстро проговорить, пока не ускользнула. Какие озарения. И странные моменты тоже. Был герой — и вдруг исчез. Или ты думал, что герой будет поступать так, а он действует совершенно иначе. Поэтому я не верю в сценарные учебники, не верю, что этому можно научить. Хотя вот «Племя» можно разложить идеально по всем драматургическим схемам из учебника. Но специально сконструировать историю невозможно. Ничего не получится.

— Ты сын писателя. Литературное детство помогло в этом смысле?

— Наверное, какие-то гены... Я с папой сценарии не обсуждал, поэтому не знаю. Я на самом деле не очень-то и люблю писать. Мне жена помогает. Если бы была возможность найти кого-то, кто писал бы для меня — я бы пошел на это с удовольствием.

— А если попробовать чужой сценарий?

— Никогда не снимал чужие истории. Когда у меня появился агент в Голливуде, то сценарии шли потоком. Некоторые из них были, на мой взгляд, очень высокого качества. Но я имел только один вопрос: «Ну хорошо, а где здесь я?» То есть это как-то нужно сделать своим. Писать сценарии для самого себя — это и не очень рентабельно, и, во-вторых, отнимает много времени, потому что вот ты закончил картину, потом начинаешь думать: «А что дальше?» Вновь собираешь материал, пишешь по нему историю. Это год как минимум. А потом еще надо найти финансирование. Это очень неправильно, но иначе у меня, к сожалению, не получается. Был бы рад, если бы имел сценариста, который каким-то непостижимым образом делал это.

«ДОВИРУСНЫЙ МИР, КОТОРЫЙ НАС ТАК УЖАСАЛ, БЫЛ ПРЕКРАСЕН»

— Чем занимается режиссер на карантине?

— Очень грустит. Может, кто-то это иначе воспринимает, но это что-то очень страшное. Потому что от войны можно убежать. Еврейские режиссеры бежали через океан от погромов в Голливуд и создали там великие картины. Кому-то удавалось бежать из СССР и даже из КНДР. Довлатов писал о своей эмиграции: «Вот я и в Нью-Йорке. Отсюда можно убежать только на Луну». Моя жизнь — это кинематограф, и она связана определенным образом с Голливудом. Голливуд не останавливался никогда. А сегодня он стоит. Это огромная трагедия. Я чувствую это как крах многих планов. Оказывается, весь этот довирусный мир, который нас так страшил, был прекрасен. Все думали о том, какие там или сям жуткие проблемы. А на самом деле проблем не было. Голливуд работал. А если Голливуд работает — значит, все хорошо. Мир так или иначе в порядке, а сейчас — нет, сейчас Земля налетела на небесную ось, и это ужасно.

— Но ты, думаю, вряд ли простаиваешь даже в карантин.

— Я поучаствовал в очень забавной истории. Мы дружим с австрийским актером Лукасом МИКО. Правительство Австрии, когда началась пандемия, создало специальный фонд и из него всем режиссерам и сценаристам в стране раздало определенные средства на разработку сценариев, чтобы они сидели и писали, пока снимать нельзя. Я написал для Лукаша параноидальный триллер. Не уверен, что буду реализовывать его, но я сделал это.

— А остальные твои проекты? Что с ними?

— У меня есть чернобыльский фильм «Антропоцен», условно финансируемый Украины. Может, начну съемки в следующем году. Работаю над сторибордами (сториборды или раскадровка — представление сценария в виде последовательности кадров, рабочая схема будущего фильма — ДД) моего американского проекта «Тигр» по мотивам бестселлера канадского писателя Джона ВЕЙЛЛАНТА «Тигр: правдивая история мести и спасения» о тигре-людоеде. Финансированием занимается компания Focus Features, — подразделение знаменитой кинокорпорации Universal Pictures. Я разработал протокол, как снимать при пандемии. Но опять же, нужно, чтобы все пришло в норму.

— А что с «Чернобыльским Робинзоном»? Он вроде получил деньги от Госкино, и ты там выступаешь продюсером.

— «Робинзон» — сценарий, который я написал 20 лет назад, отмеченный призом на «Коронации слова». Я отдал его моему приятелю Сергею ГАВРИЛЮКУ, снявшемся у меня в «Ядерных отходах», и он с ним дебютирует как режиссер. Думаю, начнут снимать скоро. Я отдал сценарий, потому что мне его жалко — удел не заказанных заранее, написанных для себя сценариев такова, что они остаются на полке. Сценарий — это же бастард, в отличие от книги. Его ценность странная. Надеюсь, фильм получится хороший. Но даже если плохой — родиться лучше, чем не родиться. Хотя я верю, что у них получится.

— Напоследок, конечно, спрошу о надежде. В чем она для нас?

— Только появится вакцина или каким-либо другим способом угроза пандемии исчезнет, начнется настоящая оргия. В кинотеатрах даже показы худших фильмов будут забиты до отказа, рестораны переполнятся, футбольные матчи дворовых команд будут собирать массу зрителей. А для стримингов это может вылиться в большой откат с серьезной потерей подписки. Я им этого не желаю, но это объективный процесс. Потому что люди захотят вернуть нормальную жизнь. Наверное, есть такие фильмы, ради которых не надо идти в кинотеатр. Но ради свежего Кристофера НОЛАНА, конечно, идти можно и нужно.

Учитывая довольно неожиданные намерения Зеленского построить Голливуд в Украине, Высказанные в интервью газете «Нью-Йорк Таймс», наш разговор с Слабошпицкий особенно актуален, поскольку здесь речь заходит о Голливуде реальном.