«Кавьяр для избранных»

«Не замахнуться ли нам на Вильяма, видите ли, нашего Шекспира?!» — этот сакраментальный вопрос рано или поздно задает себе каждый режиссер. Вот и Алексей Кравчук (после репетиций, длившихся почти год) таки выпустил «Гамлета» в возглавляемом им Львовском театре «И люди, и куклы» (перевод Юрия Андруховича, художники — Оксана Россол и Александр Сергиенко).

Это — не первый Шекспир на отечественной «кукольной» сцене: в свое время Михаил Яремчук в Киеве, в Театре марионеток, делал «Макбета», относительно недавно Оксана Дмитриева в Харькове — «Короля Лира». Удивляюсь, почему кукольники проходят мимо «Сна в летнюю ночь» — как говорят, здесь словно сам Бог велел. Но «Гамлет», похоже, — таки первый.

В нем Алексей Кравчук продолжает испытывать разные способы и пропорции сценического сочетания/взаимодействия  живого — неживого — оживленного.

В начале актеры выходят на сцену сквозь зал — без кукол: кто-то наигрывает на сопилке (впоследствии это окажется той самой знаменитой «флейтой Гамлета»), кто-то — на скрипке. А на сцене — нечто похожее на кучу хлама, какая-то стихийная свалка (так сказать, «львовский» мотив). И только в руках актеров все «это» превращается в несколько монструозного вида кукол с громадными головами — словно прибитых пылью, побитых молью, бледных, сморщенных, давно потерявших все жизненные «соки»: бывший жчучий брюнет пучеглазый Клавдий (Эдем Ибадуллаев), седая полудевочка-полустарушка Офелия (Татьяна Шелельо), Гертруда с редкими волосами под жухлым, когда-то багато расшитым тюрбаном (Людмила Зборовская). И Гамлет (Надежда Крат) — с выцвевшими карими глазами, кажется, навеки обращенными вглубь себя.

Ход понятный: «кукольная ипостась» (а это маппет, вариация перчаточнвх кукол — голова, куда просовывается рука кукольника, и туловище с руками, которыми можно двигать снаружи) — роль, маска, личина. Живой актер, который временами заслоняет ее, — прорыв к искренности, исповеди, подлинности.

Но все значительно сложнее: здесь есть еще и три маленьких куклы типа вертепных. Именно одна из них периодически замещает «большого» Гамлета — и становится пародией «ребенка» на него (тоненький голосок, «подпрыгивающая» пластика), именно они разыгрывают над ширмой (в ее роли — коробка дверей) сцену «мышеловки». И именно такие Гамлет и Лаэрт (Василий Сидорко) — словно шпаги, продолжения актерских рук — кружат друг возле друга в воздухе в последнем поединке  (хореограф — Нинель Зберя). Этим и обозначен конец истории — нет ни других «трупов», ни сакраментального «Дальше — тишина», ни Фортинбраса. Лишь две маленьких неподвижных фигурки на чемоданах, которые, словно надгробия, остаются на сцене, когда актеры опять уходят с нее — через зал, назад, в реальность.

...В многочисленных анонсах и отзывах на спектакль основным мотивом и «фишкой» стало: «В роли Гамлета — женщина!» Иногда добавлялся и мощный исторический бекграунд: Мари Гловер, Фелицита Абт, Феличита Вестфали, Сюзанна Дюпре, наконец, сама Сара Бернар.

ФОТО МАРТЫ ШВЕЦ

Однако фантастическая, какая-то совсем «нездешняя» Надежда Крат — хотя и удивительно похожа внешне на итальянские портреты эпохи Возрождения, как женские, так и мужские, — не играет Гамлета в привычном смысле. Она крайне эмпатийно пропускает через себя его мысли и переживания, в ее руках оживают и маленький, и большой «Гамлеты», с последним у нее даже особые, засекреченные отношения (чего стоит лишь момент, когда персонаж-кукла ласкает своего кукловода — вплотную к порталу между ними происходит почти эротичный эпизод).

Но в ее эмоционально перенасыщенном существовании не сцене — не один слой, а несколько, и так же в нескольких плоскостях продолжается в целом спектакль.

Первый — хронологически — сюжет о странствующих актерах, которые выходят на сцену, чтобы ненадолго оживить неживое — чтобы потом опять уйти. В рамках этого сюжета разворачивается — намеком — какая-то своя, очевидно, запущенная, «хроническая» — история между живыми актерами-персонажами Надежды Крат и Василия Сидорко (он здесь — и привидение, и Лаэрт, и Розенкранц с Гильденстерном). С появления последнего в роли духа отца Гамлета — без никакой куклы-»прикрития» —  все начинается (Горацио — Владимир Мельников, у которого тоже нет аналога-куклы, в первой же сцене словно передает Гамлета в руки Привидения), фатальным поединком — завершается.

Второй слой — собственно фабула шекспировской пьесы.

Третий — о живом и неживом, которые постоянно меняются местами, перетекают друг в друга. И в этот сюжет вплетаются не только куклы, но и зрители: они становятся «ожившими» мертвецами на кладбище, а кому сильно повезет (как самому Андруховичу на одном из первых показов) — то и черепом Йорика.

Все эти «изгибы» сюжетного лабиринта объединяются одиннадцатью куклами, шестью исполнителями (больше вряд ли вместила бы крошечная сцена театра на улице Фредра) и лейтмотивом — арией Надира из «Ловцов жемчуга» Жоржа Бизе.

Почему именно эта музыкальная тема? Неизвестно. Прямых ассоциаций — никаких. Но она — из разряда тех режиссерских «инсайтов», которые срабатывают безошибочно.

Эту мелодию сначала наигрывает на сопилке Надежда Крат — словно воспоминание, которое всегда здесь, рядом. Эта ария время от времени звучит откуда-то издалека — голос Энрике Карузо из старой затертой пластинки. Словно из потустороннего мира. Из той «страны из других географий, из которой не придут путешественники».

В итоге, ее напеваешь, выходя из театра — и еще долго после этого. Магия какая-то, ей-Богу...