Художник и Лес

Лет пять назад, живя в общежитии, я каждый день просыпался и первое, что бросалось мне в глаза, была январская, пронзительно пепельная картина Анатолия Тертичного, двое симпатичных поганских идолов с укоризненными зеньками. Это продолжалось примерно год и было прекрасно. Я привык, что день начинается «под знаком Тертичного», как с чашки кофе. С той разницей, что от кофе все-таки можно было безболезненно отказаться, а от «Тертичного» — нет. Он настраивал на волну какой-то внутренней, непринужденной требовательности (Винниченко называл ее «честностью с собой»), не покидавшей меня весь день. А потом была ночь, было утро, и опять. Картина называлась «На пути». (Хотелось бы добавить за поэтом: «...земном пути», но у нас несколько иные взаимоотношения с хронологией, чем в средние века.)

Выставка творческой супружеской пары в галерее Киево- Могилянской академии встретила меня — на правом повороте — «Пройденной дорогой» Анатолия, и пять лет — как корова языком. Путь вроде бы закончился. Где? На территории «чистого цвета», поработать с которым автор мечтал всегда. «Отказался от чернухи, нависавшей постоянно. Теснее связал линию с пятном», — слова звучат почти исчерпывающе. Семантика «Нового отсчета» (диптих, несимметричный, как его автор в своих непохожих периодах) проявляется в большинстве его полотен с мягкой категоричностью поиска. Так, на фоне «Майского желания», не раз проклевывается слово «лоно». Лоно Леса?

Лес, конечно, не шишкинского пошиба (а заметили ли вы, что классик передвижничества писал преимущественно опушки и прогалины, чащ, собственно, леса сторонился?) Зоология тут неуместна — скорее, топография, если не «планетарность»: земные и зеленые лоскуты поверхности, как с высоты птичьего полета (поскольку крыльев у нас нет, то вспомнить придется аэроплан). На отдельных полотнах блуждают остатки неслучайной фигуративности. Скажем, ствол, украшенный ресницами (не сомневаюсь, что автор имел в виду что-то другое). Не намек, а тень намека — не такой уж и грех им пренебречь. Созерцать Тертичного нужно «одним глотком», хотя глоток может длиться неопределенно долго.

Отношение автора к избранному срезу реальности (лучше было бы сказать не «срезу», а «спилу», но ведь вы догадались, что Лес — один из возможных символов?) сравню с отношением Ролана Барта к объекту любви: «Неправда, что чем сильнее любишь, тем лучше понимаешь, влияние любовного опыта не сводится к одной только мудрости: другой не подлежит познанию; его непрозрачность вовсе не ширма для секретов, а, скорее, какая-то явность, в которой отменяется игра видимости и сути... Мистическое изумление — я подхожу к познанию непознаваемого». Следовательно, люди — не только «как» реки (впрочем, смотри у Тертичного — «Потоки», «Поток») — они и «как» леса, рощи, дубравы. Полотна, по которым можно путешествовать, как по глухим тропинкам леса, вот они. Смотрите, путешествуйте.

Из-за недостатка места и нехватки осведомленности вынужден меньше внимания уделить другому художнику. Но Наталья Задорожная — дочь классика украинского искусства Ивана-Валентина (который в творчестве своем прошел от «Клятвы» до «Роксоланы») — график редкой стильности. Источники ее вдохновения (прежде всего имею в виду работы, выполненные в технике «тушь, перо»: «Поминки», «Сон», «Степная баба») — галицкая школа эстампа и «поэтическое кино» 60-х годов; семейные же традиции — безусловны. Ее «рощица», наверное, — ухоженный садик, чистый и опрятный; сухие ветки тут лучше не искать.