Когда Слово не «ремесло»

Это был известный правозащитник, лексикограф, поэт, публицист, переводчик и меценат. Известие о смерти этого замечательного человека пришло из далекого Дентона, США, где он жил на протяжении нескольких десятилетий после освобождения из лап ГУЛАГа. Все, кто хоть раз прикоснулся к человеку-феномену Святославу Караванскому, запомнили и полюбили его. Потому что не любить его было невозможно. И у каждого он свой. Расскажу о моем Караванском. Начну с его стихотворения «Моє ремесло», которое можно считать программным:

«Кинути слово, щоб бомбою стало!

Кинути слово, щоб душі трясло!

Кинути слово, щоб всіх хвилювало!

Кинути слово — моє ремесло!

Думку подати, щоб совість будила!

Троїла мужність, скородила зло!

Щоб маяком невгасущим світила!

Думку подати — моє ремесло!

Кинути слово і думку подати!

Гостру , як бритва, прозору, як скло!

Муку страшну і жорстоку зазнати!

Світ оновити — моє ремесло!».

Когда Альбера Камю, который много путешествовал по миру и останавливался в разных странах, как-то спросили, кем он себя считает и где его родина, писатель ответил: «Моя родина — французский язык». То же самое мог бы сказать о себе и Святослав Караванский, который сам был и языком, и Украиной, писал ли он приведенное стихотворение в 1956-м на берегу сибирской реки Лены, или в лагерях Мордовии, где начал работу над «Словником рим української мови» или во Владимирском централе, где писал стихотворения и письма своей любимой жене Нины Строкатой, или во внутренней тюрьме КГБ в Киеве, или в американском Дентоне.

8 августа 2004 года я неожиданно получила электронное письмо от  заочно известного мне пана Святослава, о диссидентской деятельности которого я знала из книги В. Черновола «Лихо з розуму». Караванский был для меня человеком-легендой, далекой звездой из-за океана. И вдруг эта звезда со мной заговорила. О том, что у него есть некоторые произведения сичеславских авторов, малоизвестных, и нужно бы их обнародовать для современного читателя. Речь шла, в частности, о поэме Василия Чапленко «Їсько Ґава», сатире на махновщину. Я тогда возглавляла Днепропетровскую областную организацию НСПУ и как раз основала литературно-художественный журнал «Січеслав», в типографии как раз «варился» его первый номер. И надо же было, чтобы Бог свел нас в такое подходящее время! Я сразу же предложила пану Святославу вести языковую рубрику в журнале, и он согласился. На протяжении девяти лет языковая рубрика «До зір крізь терня» украшала наш журнал. Впоследствии С. Караванский стал членом редколлегии «Січеслава», пропагандировал и распространял его за границей, печатал отзывы о нашем издании. Кроме языковой рубрики мы подавали его прозу, стихи и изысканные переводы Киплинга, Шекспира, Бернса и Байрона. За фантастическую повесть «Кому скажеш?» мы присудили

С. Караванскому литературную премию им. В. Пидмогильного (2010).

Впрочем, он не искал ни литературных премий, ни славы, ни членства в писательском союзе или каких-нибудь партиях, не играл в игры-соревнования, которыми забавляются и рвут себе сердца большинство наших литераторов: у кого больше публикаций, книг, чья премия престижнее. Он просто работал, как каторжник, вкалывал, расчищая поле украинского Слова, поросшее сорняками-русизмами, засоренное и изуродованное наглой и живучей порослью вездесущего суржика. Работал над словом с юности, одессит, который заговорил на украинском только в двадцать лет. Любил ходить на одесский рынок и подслушивать, как говорят на родном языке молодые женщины и бабушки. Талантливый, страстный, неистово трудолюбивый филолог, он имел тонкое чувство слова. Поэтому для меня Караванский — это прежде всего ученый-лексикограф, собиратель слов, санитар родного языка. Работал как целый филологический институт. Так, Святослав Караванский — автор-составитель «Практичного словника українських синонімів», «Російсько-українського словника складної лексики», «Словника рим української мови» (которые выходили в Украине в издательстве «БАК», Львов, Л. Коссак), которые он просил распространять среди библиотек и вузов.

Этот лексикограф от Бога был строгим, принципиальным и безжалостным ко всем, несмотря на должности, не жалел иронии для самых близких друзей, подвергал язвительной критике газеты, журналы, в которых его печатали, главных редакторов — доставалось всем, даже классикам литературы — за суржик, за «київське койне». К числу критикуемых придирчиво причислял и себя самого, заявляя, что мы, мол, не знаем родного языка. В одном из последних писем писал мне: «Пані Лесю, а Ви помітили, що я вже геть не той? Старий. Написав вам «підтвердьте» замість «підтвердіть», то моє одеське походження дається взнаки».

За 12 лет нашей электронной переписки он ни единой строки не посвятил патетическим риторикам о любви к неньке Украине. Такие фразы не нужны тому, кто в 22-летнем возрасте, студентом литературного факультета Одесского университета сходится с нелегальным кружком украинской молодежи, связанной с ОУН. Кто провел в ГУЛАГе более трех десятилетий, кто сжигал себя в филологическом, пропагандистском и меценатском труда для нее, кто служил «Мові» и Украине как верный и бесстрашный рыцарь.

Он был неутомимым, смелым и даже отчаянным в своем гражданском темпераменте. Настоящим общественным деятелем, послом Украины в США по зову сердца. О. Ризникив говорит, что однокурсники удивлялись, как простой советский студент Караванский написал письмо министру культуры о русифицированной Одессе. Таким Караванский остался до последних дней. Он держал руку на пульсе общественно-политической жизни Украины и молниеносно реагировал на острые события, например, касательно того, что в Луганском национальном аграрном университете 94% студентов хотят обучаться на русском. Караванский бил тревогу, писал статью «У Луганську менше 6% студентів хочуть навчатися українською мовою». И так всегда, не жалея сердца, направлял письма президентам Украины, министрам, политическим деятелям.

Он был самодостаточным. Не тратил силы на мелочное выяснение отношений с людьми надменными, ущербными, неинтересными. Жил уединенно в своем Дентоне, американский затворник с украинской душой. Он экономил силы на главное: создание словарей и художественное творчество. Присылал мне для поднятия настроения песни (украинский шансон и т. д.), а я ему посылала песни АТО. Он был благородным. Поддерживал украинские периодические издания и издание книг своих друзей. Был редактором, автором предисловия и меценатом первого тома моей книги «Німці в городі», за что я ему вечно буду благодарна.

Он был чистым человеком. Он был то, что называется «несоветский». В нем не было ничего совкового. Какой-то дистиллированный украинец из Дентона. О нем рассказывали легенды. Что он живет аскетом, вырыл глубокий колодец в земле, берет оттуда воду и считает, что это вода из глубин, возможно, и из самой Украины. Что, якобы, он просит привезти ему муку из Украины и печет из нее перепички. В одном из наших телефонных разговоров я спросила, правда ли это, он рассмеялся: «Окрім води й хліба я ще дещо вживаю, сир, наприклад». Я не решалась спросить его, почему бы ему не вернуться в Украину. Олексе Ризникову он ответил: «Боюся, що мене там уб’ють». Сегодня Караванский должен окончательно вернуться в Украину. И не только своими словарями и произведениями, но и названиями улиц, памятными досками, памятниками.

До глубины души завидую тем, кто знал его вживую. Мне же посчастливилось слышать его голос. Он всегда звонил поздно. Когда раздался первый звонок в полночь, я испуганно, встревожено спросила: «Кто это говорит?» и услышала хрипловатый смех: «Пані Лесю, то Караванський!». Чаще всего это были короткие веселые звонки, пока не пришла война. Но он больше всего развеселился в 2014 году, когда на его тревожный вопрос, что там слышно в его родной Одессе, я ответила: «В вашей любимой Одессе на заборах и стенах домов написано: «Вова, а не делай маме нервы». Иногда он в телефонном разговоре жаловался на боль в горле и спрашивал, чем можно его вылечить. Конечно, пыталась помочь ему народными медово-травяными рецептами, и они не могли уже ему помочь. Беда пришла внезапно: незнакомый мужской голос сообщил мне по телефону, что Караванский в больнице с диагнозом «рак горла» и мы его теряем ... Я приготовилась к худшему, но через месяц получила электронное письмо ... Караванского: «Пані Лесю, сталося диво, я все ще живий, але більше не зможу говорити, бо горла в мене вже немає.  На щастя, нам залишається листування»...

 Он жил в Слове. И Слово привело его в Вечность. Он создал себе памятник из Слова — это его словари и собственное творчество. Об украинской диаспоре иногда можно услышать от некоторых украинцев материковых, что, мол, легко им любить Украину-неньку из далекой Канады и Америки, а попробовали бы они пожить у нас. Да, Караванский любил Украину на расстоянии, и это была любовь на расстоянии ... сердца.

В 2015 году, поздравляя пана Святослава с 95-летием, я написала ему стихотворение-посвящение, которое вошло в мой сборник «Осінні люди»:

       «Вас не зламали сталінські ГУЛАГи,

Ваш дух лякав сексотів-стукачів.

Ви — той взірець цивільної відваги,

Що смолоскипом сяє у ночі.

Не знають сна недремні Ваші очі,

Шукають древні й свіжі джерела,

Щоб суржика здолати поторочі,

Щоб рідна мова квітла і жила.

Й за океаном Вам нема спокою,

Аскете-схимнику американських днів.

Під Вашою невтомною рукою

Постали моцні мури словників.

Ви їх подарували українцям,

У них живуть і дихають слова,

Вони зорять столицям і провінціям.

«До зір крізь терня» йде Ваш караван».