Крик и молчание

Недавно киевляне имели возможность увидеть оригинальное сценическое прочтение знаменитого романа Марии Матиос («День» сообщал читателям о гастролях Ивано-Франковского академического областного украинского музыкально- драматического театра им. И.Франко). Артисты выступали на сцене Молодого театра. Инсценизацию известного романа «Солодка Даруся» Марии Матиос поставил режиссер Ростислав Держипильский, обработку народных песен сделала Наталья Половинка. Главные роли исполняют: Галина Баранкевич (Даруся), Андрей Иванюк (Иван Цвичек), Снежана Винарчук (Матронка), Роман Луцкий (Михаил), Надежда Левченко (Мария), Олеся Пасичняк (Варвара), Алексей Гнатковский (Дидушенко), Андрей Фелик (Емгебист) и Ярына Стринаглюк (Девочка Даруся).

Этот спектакль имеет два действия и два плана: история Сладкой Даруси, безумной девушки, которая не имеет дара речи (пространство молчания), то есть она не может явить себя людям, и история родителей Дарины, которые имели возможность сполна почувствовать ужас от явления «призрака коммунизма» на Буковине. То, что в прозаическом тексте остается на подтекстовых модуляциях, в представлении находит особенную форму касания к зрительскому сердцу: через синестезию эмоций, интеллектуального психологизма и мифологического символизма, через сочетание реального плана и плана теней, который проглядывает из-за кулис, излучая отголосок человеческой боли, страдания и безумия. В то же время, появляется вопрос: кто же является носителем «правильного» сознания? Кому принадлежит будущее?

Жизнь, воспроизведенная на сцене в течение трех часов, — это светотень, она реальна, предметна, а, в то же время, она достигает фольклорного, иррационального... Величие постановки в том, что в пережитом (это даже не игра, а сожительство) мире присутствует Бог. Несмотря на все кривотолки, страдания, муки, существует надежда: Бог все видит, а то, что имеет место, — это то, до чего дошло человечество, которое тонет в зависти, жестокости. Правда, существует другая проблема: да, Христос принял муки и умер ради спасения человечества. Но обычный человек не способен больше выдержать муки, которые были по силам Сыну Божьему. Поэтому человек становится безумным, теряет способность к языку, к слову, к проявлению себя в мире вещей. Зато мы не знаем, каким является духовное пространство человека, который пережил смерть родных, существовавшую в системе двумерного коммунистического лицедейства, в котором человек должен был прятаться от другого человека, в котором власть была всевидящим оком тотального контроля и машиной смерти. Человек не выдерживает этого безумного напряжения жестокости, и Бог дарует ему безумие. Как говорят, такие люди — милы Богу. Во время спектакля на сцене сверху свисал малюсенький красный фонарик, маленькая красная свечечка-символ: это и есть тот другой глаз — Око Божье, которое, несмотря на свою видимую малость, остается последним спасением для человека, которое дарует вечную жизнь. Если бы огонек погас, тогда погасла бы и свеча души. А так спектакль «Солодка Даруся» оставил перед нами потерянную сегодня надежду.

В сценическом воплощении четким встал вопрос одиночества. И это то измерение, которое приближает мир Буковины тогдашней к настоящему. Дикое, нестерпимое, холодное одиночество — это то, что испепеляет Дарусю. Она чувствует за спиной перешептывание сельских женщин, которые любят поболтать; девушка чужая в социальном мире, она не нужна иногда и себе. Что может калека, которая когда-то повредилась умом? Кому интересна история одного безумия? Но именно это мы и переживаем в течение трех часов: любовь, насилие, радость рождения, материнство, кривотолки и дурной глаз, патологическую жестокость и самоубийство как невозможность выхода из круга.

Но первое действие в спектакле ставит еще один вопрос: а кто из нас калека? Кто безумен? Кто молчит, потому что должен вытерпеть проклятие? «Советы», которые пришли в украинское село, — это «красная чума» жестокого кощунственного лицемерия. Режиссерский ход найден блестяще: «советы» появляются в форме сельских девушек, которые на полурусском, полуукраинском языке стремятся вершить (Божий) суд (самосуд от имени советской власти) над Иваном Цвичком. Все это происходит на фоне грандиозной песни, которая стала символом СССР: «Широка страна моя родная». Человек, который хочет быть собой, который не стремится идти в колхоз, чтобы стать винтиком, а хочет жить на своем поле и выращивать хлеб для своей семьи, оказывается врагом системы. Вот так «вольно дышит человек» во время коммунистической чумы. Коллективизация в постановке показана как движущая, стихийная сила человеческого несознательного, выпускающего из человека на поверхность те низкие, демонические сущности, которые уничтожают мир, где был Бог. Неужели Бог таки умер? Эпизод с «советами» в лице молодых женщин, которые потеряли свою женственность, индивидуальность, превратились в киборгов советской власти, мутантов, готовых убивать и уничтожать ради... А собственно говоря, ради чего?

Убийство как наслаждение — вот идеология «советов». И все происходит в состоянии карнавального абсурда: движения персонажей, мимика, музыка — все это создает ситуацию жестокого сюрреалистического нонсенса, то есть экзистенциальной безысходности...

Во второй части мотивации новых апологетов советской власти отображены рельефнее и острее: офицеры смерти с помощью новой силы выпустили из себя демонов разрушения. Теперь они не люди: человеческое осталось только в форме тела. Души этих рабов системы зла жестоки и циничны. Советская власть не лечит «дегенератов» (в сугубо хвилевистском понимании), а дает им оружие и волю к безбожной власти. Эти люди циничны и имеют два лица: они могут легко достичь взаимопонимания с ребенком и, давая ребенку игрушку или конфету, способны завладеть душой ребенка, которая еще не имеет защитного слоя. А для чего же ребенку панцирь? Или он с пеленок должен, приходя в этот мир, надевать личину жестокого хама? А может, ребенок содержит в своей психике особенную скрытую жестокость, которая в этом случае выходит на поверхность? По крайней мере, в апокрифах о детстве самого Иисуса можно натолкнуться на такие толкования и мотивации.

Именно образ этого солнцесияющего жуткого хама и воплощают те, кто стал на сторону «советов». В представлении есть намек, что апологеты жестокости не являются порождением собственного мира села: центральный орган исполнения зла, условно назовем это так, отправил достойнейших учеников во все уголки Украины, чтобы те сполна могли реализовать скрытые устремления и желания (эти апологеты не говорят по-украински, а если и говорят, то ощущается, что для них язык села — маска, которую целеустремленные, цинично умные убийцы готовы надеть). Но что поделаешь, такая уж человеческая природа: она может стать прекрасной почвой для новой инфекции. Человек не ангел и не демон. Он живет в мире греха, и, в то же время, это греховное может иметь мощное проявление наружу.

Мир села — это мир Божественного и греховного. Проявлением этого являются сельские кривотолки, болтовня. В конечном итоге, временами кажется, что эту историю о Дарусе нам пересказывают сами эти сельские женщины, готовые сильно перемыть косточки соседям (так как сами все время только и рыщут и грешат). Но между кумушками (Мария, Варвара), которые временами появлялись на сцене, и Одаркой установлена невидимая ниточка понимания: невзирая на временами слишком сильный цинизм, жестокость в суждениях, гротескность, кощунство, они все равно понимают, что Даруся такая, каковой ее создал Бог. И они принимают ее. Да, эта безумная — лакомый кусочек для их сплетен, но в таком случае они часто выражают лишь собственную низость и дурость.

Даруся воплощает момент одиночества, мук, которые пришлось познать в мире, выпивая горькую чашу. В то же время, эта героиня будто и Солодка: она изменила родителям, выказав их советской власти. Продала родителей за конфету? За сладости от дьявола? Но виноватая ли она? Этот вопрос остается без ответа.

Виноват ли человек, который не умеет врать? И, в то же время, Даруся знала, что этого нельзя было рассказывать. Нельзя было говорить офицерам смерти, что ее отец отдал ломоть с собственного стола тем, кто боролся на Западной Украине против советской власти, понимая всю их жестокость. Даруся всё рассказала, поддалась искушению. А потому и навеки стала Солодкой. В то же время и приход ночью в хату Михаила тех, кто выступает антагонистом к «советам», также изображены достаточно амбивалентно: говорилось же со стороны ночных гостей, которые пришли в дом Михаила, что ничего страшного не случится, что Михаил скажет утром советским деспотам, что враги ворвались в дом и забрали пищу, которая должна была предназначаться для «советов». Но офицеры не поверили, так как и Михаил не умел обманывать. Кто виноват в этой ситуации? Кто заставил человека нести свой нечеловеческий крест? Эта стефаниковская тема — одна из центральных в постановке, как и в книжке М. Матиос. Кто ответственен за человеческий грех?

Кто виноват? Это сугубо «достоевский вопрос» находит в представлении иной, истинно украинский ответ. Да и стоит ли кого-то обвинять в мире мифа? А «Солодка Даруся» и в самом деле в постановке имеет что-то мифическое, лишенное традиционного ощущения морали. Советская власть не моральна и не аморальна. Она — детище своего жестокого времени абсурда, как языческий идол, который на авансцену истории вывел дегенератов, людей неврастенических, болезненных. Да, был толчок, но эта инфекция нашла свою почву.

Постановка «Солодкой Даруси» ивано-франковцев может стать началом для обновления украинского театра. Прежде всего речь идёт о том, что эта пьеса вырастает из мощной европейской интеллектуальной традиции, из символистского мифологического театра. То, что мы имели сто лет назад, опять находит свой путь к сердцам. И не идет речь о повторении: напротив, идет речь об открытии для украинской аудитории мощного мира Буковины.

Мир «Солодкой Даруси» — это трагический мир сильной личности, но это не божественное пространство. Солодка — даже это название-приложение содержит неоднозначность: любовь к сладкому и, в то же время, постоянное напоминание о моменте грехопадения.

Мы сегодня временами вынуждены закрыться в одиночестве, потому что ценность слова девальвирована, каждое слово — неправдивое, искусственное, словно эрзац, только умножает причудливые и пресные сущности. Эту проблему замечательно показала Мария Матиос в своем тексте. А художественное воплощение на сцене дало возможность усилить момент безумной замкнутости, одиночества через голосоведение, через музыку, отображающие пространство колдовского ритуала. Даруся общается с мертвыми, крестьянки-соседки видели ее на кладбище, якобы она выходила из могилы. Даруся — объект тщательного внимания, ей не прощают такого асоциального поведения: она же не стесняется своей любви. Но безумным все прощается, потому что они имеют защиту Божью.

Проблема преодоления сельских стереотипов — также одна из тем, которые ставит спектакль. Мир села архаичен, но и патриархален. Одна из функций пьесы — модернизировать мир села, обнажив нерв проблемы. У Даруси акцентирована ее женская соблазнительность, чувственность, которая содержит в себе что-то питательно мифологическое. Мир женщины в спектакле представлен как инфернальный, иррациональный, который держится глубокого корня. Все женщины на сцене — и кумушки Мария и Варвара, и Девочка — воплощают магнетизм особенной женской витальности, мощной животворной силы, которая способна спасти мир, теряющий этические ориентиры.

Танцы, пластика, музыка (и из-за кулис, и игра на трымбе во время действия), голосоведение — все это оказывает сверхмощное влияние на зал. Временами эпизоды были настоящим выходом в сферу ужаса, который может чувствовать зритель во время катарсиса. Костюмы точно передают колорит эпохи. Талант молодого театрального коллектива поражает, а у этого спектакля есть все основания получить одну из самых престижных наград нашего государства.