Лев ПЕРФИЛОВ: «Мы теряем наших актеров...»
После смерти в январе этого года украинского актера Льва Алексеевича Перфилова я вспомнил, что года два назад брал у него интервью. Собственно, я просто подошел к нему после спектакля «Судный день» поблагодарить, поскольку спектакль о Бабьем Яре, о невозможности покинуть свою Родину оказался на редкость пронзительным, как и актерская работа Льва Алексеевича. Тогда попросил ответить на пару вопросов. Ответ вылился в горький монолог. Казалось, он пытался достучаться до тех, от кого зависят судьбы искусства, он задыхался от своей актерской нереализованности, от того, что рушился мир жизненных ценностей, да и сама жизнь превратилась в пытку нищетой. Тогда из тех записей мне удалось опубликовать только малую часть. Оказалось, что тот спектакль был последним в его жизни, а слова Перфилова о том, что нам надо беречь своих актеров, приобрели, увы, не только пророческий, но и завещательный смысл. Предлагаем вашему вниманию выдержки из этого монолога.
Если говорить об этом театре, о театре киноактера, где поставлен «Судный день», то на этом можно и закончить наш с вами разговор, потому что театра как такового нет. У нас отобрали здание. Наши трудовые книжки лежат на киностудии им. Довженко, но практически нас выбросили на улицу. Все актеры — народные, инородные — все получают по 12 гривен. Да и то зарплату задерживают на три-четыре месяца. Что касается спектакля — тут надо сказать спасибо Николаю Мащенко. Он хотел напомнить о том, что есть такой день 29 сентября, Бабий Яр, и принес набросок, две-три сцены. Потом, после обсуждения с режиссером Виктором Шулаковым и с нами, он их доработал. За два месяца написал уникальную пьесу «Судный день». Она о судьбе человека. Не важно, кто он: еврей, украинец, русский. Это судьба человека, который в наши дни вспоминает ту страшную ночь 29 сентября 41-го года перед отъездом в благополучную страну Израиль. И настолько эти воспоминания потрясают его, что он остается здесь, в Украине, навечно.
Когда мне предложили сыграть главную роль, я, честно говоря, внутренне разволновался, даже испугался: роль-то — глыба! Очень многие, как только им предлагают сыграть еврея, тут же начинают картавить. От этих анекдотцев надо было уйти. У меня была единственная задача: сделать так, чтобы моего героя полюбили и поняли.
Я родился в 33-м году, и когда произошли эти страшные события, еще не все в них понимал. Когда в спектакле я произношу, что этот проклятый Бабий Яр забирает жизни у тех, кто остался жить — я говорю и о Чернобыле. Потому что играть вслепую, говорить о том, чего я сам не пережил, мне было бы трудно. А я сам чернобылец, инвалид второй группы, имею билет ликвидатора. Я мотался туда очень часто. Выступал перед солдатиками — а их там было сотни тысяч. Рассказывал о своих киношных случаях. Не для того, чтобы показать: ах, какой я герой, не боюсь этой радиации. Боялся, как и все. Но я воспитан был так. Ездил и на целину. Для нас поехать туда, где трудно, не считалось каким-то особенным подвигом. Потом это сказалось на здоровье.
Спектакль дался мне трудно. Я без конца задыхался на сцене. Иногда хватало сердечко. Не случайно в зале пахло валерьянкой. Но тем не менее, это мое жизненное состояние тоже помогло мне сыграть старика-еврея. Потому что его доконало одиночество. Он готов идти побираться, но гордость не позволяет. Помните текст: «За квартиру отдай пятьдесят гривен, а пенсия — сорок с мелочью...» Не хочется говорить о политике, но, по-моему, это делается сознательно, чтобы потом отобрать квартиры у пенсионеров как у неплательщиков.
