Максим Рыльский, poeta Maximus

Стать поэтом Максиму Рыльскому поистине было написано на роду. С малых лет его окружали люди культуры. Отец Максима Тадей Рыльский (1841—1902) был киевским «шестидесятником» ХIХ века — как и языковед Павел Житецкий и Кость Михальчук, историк Владимир Антонович, композитор Николай Лысенко, драматург и театральный деятель Михаил Старицкий, врач Федор Панченко... Именно люди этого круга основали «Стару Громаду», — культурный центр интеллигенции, сыгравший большую роль в возрождении украинской нации. На одной из фотографий видим маленького Максима рядом с отцом и профессором Антоновичем. Фотообъектив выхватил один из тех моментов, которых в жизни будущего поэта было немало. Он рос в атмосфере, где уважались интеллект, широкая культура, украинская идентичность, демократические традиции.

Тадей Рыльский происходил из шляхетского рода, однако уже во время своей учебы на историко-филологическом факультете Киевского университета имел репутацию «хлопомана». Когда наступали каникулы, он вместе с братом Иосифом путешествовал от села к селу, изучая быт, обычаи, фольклор. Результатом «народоизучения» стали статьи Т. Рыльского по экономическим, этнографическим и этнопсихологическим вопросам, которые появлялись на страницах журналов «Основа» и «Киевская старина». Деятельность «хлопоманов» у одних вызвала восхищение, а у других — скепсис, подозрения и страх. «По польским панским дворам имена Антоновича и Рыльского назывались как будущих организаторов новой Колиивщины, как будущих Гонты и Зализняка», — писал Михаил Драгоманов. В полицейских сейфах появилось даже «Дело об устройстве коммунистического общества», фигурантами которого были братья Рыльские. Все могло закончиться их высылкой в Казань (с целью «исправления образа мыслей»), однако обошлось.

Закончив университет, Тадей Рыльский отказался от научной карьеры и поселился в селе Романовка (ныне — Попельнянский район на Житомирщине) в имении своего отца. После его (отца) смерти позволил крестьянам разобрать панский дом, сам же построил для собственных нужд довольно скромную хату, основал школу для крестьянских детей, в которой много лет учительствовал, взяв на себя еще и ношу «спонсора».

Когда умерла первая жена Тадея Розеславовича, он женился на романовской крестьянке Меланье Федоровне Чуприной (1861 — 1936). Евгений Маланюк, ссылаясь на свидетельство Михаила Мухина, школьного товарища М. Рыльского, писал: «Мать Рыльского была образцом тактичности, природного благородства и культуры, она угощала чаем, как настоящая хозяйка дома, и никто не заподозрил бы ее в сокрытии крестьянского происхождения». Максим родился, когда его отцу было уже 54 года. Произошло это 19 марта (н. ст.) 1895 г. в Киеве, в зимней квартире Рыльских на улице Тарасовской. Через несколько месяцев семья переехала в Романовку, где и прошло детство будущего поэта.

В семилетнем возрасте Максим потерял отца. Зиму 1902— 1903 гг. Рыльские провели в Киеве, в доме Антоновичей. Наибольшее впечатление тех зимних месяцев — цирк, в котором выступали «ученые» животные знаменитого дрессировщика Владимира Дурова. А потом снова была Романовка. Самые сладкие воспоминания той поры связаны с увлеченным чтением множества книг и журналов из отцовской библиотеки, а также мальчишеские развлечения, дружба с Яськом Ольшевским, «растворение» в романовской природе… Причем мир фауны и флоры открывался Максиму не только через непосредственные «контакты», но и со страниц популярных книг по зоологии, которые помогали лучше понять «нравы животных». «Вообще всегда (был) чем-нибудь увлечен, — писал о себе (в третьем лице) М. Рыльский в автобиографии 1924 года. — То проектирует построить машину для летания, то — увлекшись плотничеством и столярничеством — ходит к старому мастеру Хведьку за наукой и носит вечно порубленные и порезанные пальцы, то — и значительно позже — носится с садовыми ножницами и книжками о садоводстве и т.д.

Две особенно ярких наклонности, с любовью к природе соединенные, — рыболовство и охота…».

Но кроме стихийного «самообразования» была и систематическая учеба с домашними учителями: Максима готовили к гимназии. Своих наставников — Николая Трофимовича Голобородько и Вадима Павловича Туткивского — поэт позже вспоминал с теплом и благодарностью (Н. Голобородько в сборнике «На белых островах» посвящено одно из стихотворений)…

Осенью 1908 г. Максим поступил в третий класс частной гимназии В. Науменко. Приняла его семья Николая Лысенко (впоследствии, после смерти композитора, пришлось жить и у Русовых, и Юркевичей). «Какая же это была для меня радость — узнать, когда меня должны привезти в Киев учиться, — что буду жить я именно у того Николая Витальевича Лысенко, который такой полуфантастической, ореолом славы окутанной фигурой появлялся иногда перед моими глазами!», — вспоминал М. Рыльский в 1927 г. Дом знаменитого композитора оставит след в душе поэта. Из своего окна Максим не раз видел, как Николай Витальевич в белой рубашке сидит за пианино в своем кабинете, склонившись при лампе над нотными листами и покачиваясь в такт только ему слышным мелодиям. Максим подкрадывался к кабинету маэстро, чтобы под дверями послушать новые композиции или же игру перед выступлением на концерте. Как-то Николай Витальевич пригласил к себе домой труппу театра Николая Садовского прослушать в авторском исполнении только что созданную оперу «Энеида», — среди слушателей был и Максим.

В царстве музыки он не чувствовал себя чужим. Когда на Владимирской улице открылся украинский клуб «Родина», гимназист Рыльский «нелегально», сняв с фуражки герб, ходил на еженедельные клубные вечеринки-концерты. Кроме музыкально-вокальных вечеров, в клубе устраивались и серьезные концерты камерной музыки при участии Н. Лысенко. В программе — Гайдн, Моцарт, Бетховен…

В доме Н. Лысенко испытал Максим сладкие любовные муки: он безнадежно влюбился в дочь композитора Галю, старше его на целых шесть лет. К тому же, у Гали Лысенко уже был жених и вскоре она вышла замуж. Была, значит, в этой истории и полудетская ревность. В общем, без этого романа первый сборник М. Рыльского «На белых островах» не досчитался бы многих стихотворений (несколько из них он таки посвятил Г. М. Шило — такой была фамилия девушки после замужества).

Что же касается частной гимназии Владимира Науменко, в которую ходил Рыльский, то это было одно из лучших учебных заведений Киева начала ХХ в. Ее основатель имел репутацию неординарного человека. Фактически именно он руководил «Киевской Громадой». Е. Чикаленко писал о Науменко: «Очень популярный в Киеве педагог, необыкновенно тактичный, кроткий в обхождении, как говорили, «дипломат», который умел ладить со всеми, даже с попечительским округом, от которого, как учитель, а потом директор частной гимназии, полностью зависел. Хороший оратор как на московском, так и на украинском языке, необычайно бескорыстный и разумный в практических делах человек…». С 1893 Г. В. Науменко — редактор «Киевской старины». При его активном участии составлялся «Словарь украинского языка», известный как Словарь Гринченко. Во время украинской революции В. Науменко будет министром образования в последнем правительстве П. Скоропадского. А в 1919 г. его расстреляют большевики…

Среди гимназических учителей М. Рыльский чаще всего вспоминал словесника Дмитрия Ревуцкого. Станислав Трабша привил любовь к античности. Без Надежды Новоборской не было бы увлечения русской литературой. Добрым словом упоминался и любитель «анекдотической» географии Елисей Трегубов (кстати, — родственник Ивана Франко). Одним из ближайших друзей Максима был Михаил Алексеев, будущий академик, исследователь зарубежной литературы. «Друг мой Миша Алексеев», — написал о нем Рыльский в своей поэме «Путешествие в молодость». Вместе с еще несколькими гимназистами- книжниками друзья создали полушутливое общество «антропофагов». Именно в то время Максим готовил и читал рефераты «Рим и его религия», «Мотив Леноры в античной поэзии», писал исследование о Гоголе, в котором под влиянием статьи В. Розанова доказывал, что Гоголь не был реалистом… Гимназии М. Рыльский обязан хорошим знанием французского языка, с которого он впоследствии немало переводил.

В 1915—1917 гг. Рыльский учился на медицинском факультете Киевского университета — на этом настояла Мелания Федоровна (возможно, чтобы уберечь его от военной службы, ведь шла мировая война). Впрочем, медицина была Максиму не по душе. В самом начале 1917 г. он перевелся на историко-филологический факультет только что организованного Украинского народного университета, но летом 1918 г. бросил и его, отправившись в родные края. Некоторое время работал в Сквирской продовольственной управе (которую возглавлял Иван Рыльский, брат поэта), в садовом отделе уездного земства, название которого менялось каждый раз после появления новой власти. В 1919 г. начал учительствовать. Сначала в с. Вчорайше, потом (до 1923 г.) в Романовке, где в доме Рыльских открыли семилетку. Преподавал украинский язык, литературу и историю. Вместе с братьями Иваном и Богданом немало энергии отдавал драмкружку, в котором приходилось быть режиссером, актером, декоратором и музыкантом одновременно. Был в школе и хор — им руководил брат Богдан («на все он песней, как эхо, откликался», — напишет о нем Рыльский в поэме «Путешествие в молодость»).

В 1917—1920 гг. перед глазами Максима Рыльского прошло немало бурных событий. Он еще учился в Киеве, когда Центральная Рада провозгласила Украинскую Народную Республику. Потом почти на целый месяц Киев захватили большевистские войска Муравьева, и Максим мог видеть, как расстреливают дом Грушевского возле Ботанического сада, — когда-то он жил совсем рядом, в семьях Лысенко, Русовых, Юркевичей. Позже, по призыву Центральной Рады, в город вошли кайзеровские войска, после чего началась короткий период Гетманата…

Во время правления П. Скоропадского М. Рыльский и покинул «сторозтерзаний Київ». Гражданская война застала его уже на Житомирщине…

Вихрь бурных событий, однако, не подхватил юношу. Отстраненный от политики, он продолжал жить в своем мире — учительствуя, погружаясь в книги, скрываясь от многочисленных «мобилизаций» (однажды пришлось побывать в заложниках у какой-то из «армий», набегавших на Романовку). Там же, в Романовке, пережил голод 1921 года….

Умонастроения М. Рыльского того времени отразились в его поэтических публикациях на страницах журналов «Путь» и «Литературно-научный вестник» (в частности, в «фрагментах из ненаписанной повести» «Царівна», «драматическом рисунке» «Бенкет»), в идиллии «На узліссі» (1918), поэтических сборниках «Під осінніми зорями» (1918) и «Синя далечінь» (1922).

В Киев М. Рыльский вернулся в 1923 году. Профессор О. Дорошкевич помог ему устроиться на учительскую работу во второй Железнодорожной школе. Преподавал также на рабфаке Киевского университета и в Украинском институте лингвистического образования. Жил Рыльский тогда почти на городской окраине, по улице Бульонской (ныне — Боженко, дом не сохранился), там же образовалась и его семья (1926 г.). Женой поэта стала Екатерина Николаевна Очкуренко (1886— 1958). От первого мужа у нее остался сын Георгий; в 1930 г. семья Рыльских пополнилась — родился Богдан…

Максим Рыльский был хорошим педагогом, но душа его все же принадлежала поэзии. 1920-е годы — звездное время его творчества. Именно тогда вышли поэтические сборники Рыльского «Крізь бурю і сніг» (1925), «Тринадцята весна» (1926), «Під осінніми зорями» (1926 — второе, дополненное издание), «Де сходяться дороги» (1929), «Гомін i відгомін» (1919). В последнюю, кроме оригинальных стихотворений, вошли также переводы произведений Маларме, Ван-Лерберга, Фета, Брюсова, Анри де Ренье, Метерлинка, Верлена, Мицкевича. Адаму Мицкевичу в этом ряду суждено было занять особое место: в течение нескольких лет М. Рыльский заставил «заговорить» по-украински знаменитого «Пана Тадеуша» (отдельное издание этого произведения увидело свет в 1927 г.) ! На то же время приходится его вдохновенная работа над украинскими версиями французской классики — произведениями М. Буало, К. Расина, Мольера, Э. Ростана. Переводы, активное сотрудничество с издательством «Книгоспілка» дали возможность в 1929 г. перейти к творческой работе.

Литературный Киев 1920-х годов был перекрестком больших дискуссий, которые нередко приобретали и политический окрас. М. Рыльский тяготел к кругу поэтов, которых критика назвала неоклассиками. В письме М. Зерову от 4 апреля 1923 г. он писал: «Я себе как прекрасную мечту рисую возможность работать вместе с Вами, с тов. Якубским и Филиповичем, вокруг одного литературного дела. Да и нашлись бы еще товарищи, у которых не закрыты глаза на ту истину, что если не брать на свой корабль ничего из прошлого, если по- коряковскому способу «испоганить» все традиции, то корабль в конечном итоге пойдет ко дну. А мы бы построили «Арго»! Среди нас были бы опытные рулевые — Зеровы, и увлеченные мечтой о золотом руне неизвестных берегов Тычины… И это было бы искусство ».

Это была «школа, а не группировка, тем более не организация», объяснял Рыльский впоследствии на допросах в ГПУ. «Название возникло случайно. Произошло это на литературной вечеринке в Академии, где читались стихотворения Зерова, Филиповича, Рыльского. Тогда кто-то и пустил это слово «неоклассики».

Неоклассикам доставалось от авангардистов, усердных ревнителей «пролетарского искусства», просто малообразованных критиков. Ругали за «отрыв от современности» и за расположение к классическим (архаических!) поэтическим формам… На рубеже 1920— 1930 гг. гонения на неоклассиков уже напоминали политическую травлю…

Непродолжительная пора украинского Возрождения завершалась. Наступали мрачные времена сталинских репрессий. Весной 1930 г. в Харькове власть устроила публичный процесс над СОУ (Союз освобождения Украины). Сорок пять подсудимых — это ученые, писатели, священники. Отголосок процесса докатился и до М. Рыльского. 19 марта 1931 г. (в день рождения!) его арестовали по обвинению в принадлежности к украинской контрреволюционной организации. Поздним вечером в дом Рыльских на Бульонской пришли сотрудники ГПУ, устроили обыск, после чего поэта под конвоем отвели в Лукъяновскую тюрьму, где он пробыл ровно пять месяцев.

Чудом сохранилось несколько стихотворений М. Рыльского, написанных в «допре» (доме принудительных работ, как тогда называли тюрьму).

«… А тут — стіна глуха й нечула
Та чорний зарис грат німих,
— І як ледача балагула
Трясеться зміна днів нудних.
У куряві поштар куняє,
Кружляють сотні сонних мух,
И серце бідне забуває
Про радість, боротьбу і рух.»

Чаще всего в письменных показаниях Рыльского упоминалось имя Андрея Никовского (1885—1942) — журналиста и критика, который перед революцией редактировал газету «Рада» (в 1917—1919 гг. — «Нова Рада»), в 1915 г. издавал в Одессе журнал «Основа»; был первым председателем Украинской Национальной Рады (1918), в конце короткой истории УНР занимал должность министра иностранных дел (1920). После возвращения из эмиграции Никовский работал в ВУАН, где занимался лексикографией и историей литературы. В 1930 г. был осужден по делу СОУ. Короткое знакомство Рыльского с Никовским состоялось еще тогда, когда тот работал в «Раде», а Максим учился в гимназии. Теперь же речь шла о «вечеринках у Никовского», которым в ГПУ придавали особое значение, трактуя их как какую-то конспиративную, контрреволюционную деятельность. Рыльский признает, что Никовский его действительно «очень интересовал» как «блестяще-талантливая личность, очень образованный и красноречивый человек». «Этот человек покорил, пленил меня…».

ГПУ выясняло мировоззренческие, гражданские, эстетические позиции самого Рыльского. Обычные богемные разговоры толковались как сознательная контрреволюционная деятельность. Речь шла об интеллигентских «разговорчиках» на вечеринках у кого-то из приятелей или в киевских пивных. Сводились они к критике политики «украинизации» как поверхностной, далекой от сути «украинской освободительной идеи», жалобам на цензурные притеснения и монополизацию литературы; недовольству тем, что «настоящих украинцев» оттирают от командных высот; иронизирование над крайностями «марксистского литературоведения» и над «обязательной тематикой», которая навязывалась писателям. Были еще, естественно, и разговоры об экономических трудностях, невыплате гонораров…

Рыльскому навязывалась следующая схема: он стал на путь контрреволюционной деятельности. По сути, его толкали на путь самооговора . И Рыльскому пришлось раскаиваться. За связи с «деятелями СОУ», за мечты об «украинской культуре», за собственную «аполитичность» и скептицизм, за «груз старых «украинских» традиций» и отстраненность от «живого труда среди рабочих масс», за «оттягивание читательских масс от классовой борьбы», за «вредный эстетизм», за то, что не дал гневной отповеди поэту-эмигранту Е. Маланюку… Венцом раскаяния стало признание: «Я стал орудием верхушки СОУ», а также просьба дать возможность работать на советскую власть.

Этого было достаточно, чтобы Рыльского выпустили на свободу. Последний следователь, зная, что завтра поэта должны освободить, устроил на прощание садистское «развлечение»: «Ну, что же, Рыльский... Вы не признаете себя виновным... Но уже принято решение, поедете на 10 лет на Соловки».

Возвращение домой на Бульонскую якобы должно было означать счастливый конец, однако Рыльский понимал, какой дамоклов меч завис над ним (не говоря уже о материальных затруднениях, которые в ту пору преследовали Рыльских). На следующий день, прогуливаясь по бульвару Шевченко, он потерял сознание… от свежего воздуха. Нужны были отдых, смена декораций. Друзья предложили поехать в дом творчества в селе Лука на Полтавщине, потом — в городок Остер на Десне. Именно там было написано немало стихотворений, которые вскоре войдут в «переломный» сборник поэта «Знак терезів».

Репрессивная машина свое дело сделала. Задача ставилась дьявольская: сломать человека, поселить в его душе страх, потребность вечно оглядываться, саморевизии. Через принятие советского катехизиса должна была произойти своеобразная инициация, посвящение поэта украинского — в поэты советские.

В разгар репрессий М. Рыльского больше не трогали. Но можно только представить самочувствие человека, на глазах которого исчезали в черном мороке советского тоталитаризма лучшие друзья, — Остап Вишня, Мыкола Зеров, Павел Филипович… Атмосфера подозрительности и страха отнюдь не способствовала творчеству. Литература официально трактовалась как часть дела общепартийного, фактически — ей отводилась роль идеологической обслуги. Когда-то, рассматривая первые пять поэтических сборников М. Рыльского, М. Зеров написал: «Не умеет он только писать по заказу». Теперь же, в страшные 1930-е, для украинской литературы наступила эра Великого Заказа. Оригинальная поэзия Рыльского также пережила в ту пору спад художественной силы. Зато в полном блеске продолжал жить Рыльский-переводчик. К столетию со дня смерти Пушкина (1937) появилась его украинская версия «Евгения Онегина». 1930-ми годами датированы также переводы «Орлеанской девы» Вольтера, «Синей птицы» Метерлинка…

С 1935 г. до самого 1942 г. М. Рыльский заведовал литературной частью Киевского театра оперы и балета; в то же время — возглавлял отдел поэзии в редакции журнала «Украинская литература». Одна за другой выходили его книги — «Київ» (1935), «Літо» (1936), «Україна» (1938), «Збір винограду» (1940). Немало изданий появилось в переводах на русский… Власть возложила на Рыльского (как и на П. Тычину) тяжелое бремя официального поэта. В 1939 г. он стал, говоря языком того времени, поэтом-орденоносцем. Но, как позже говорил Н. Хрущев, жизнь Максима Тадеевича во времена сталинщины не раз висела на волоске…

В годы Второй мировой войны семья М. Рыльского была эвакуирована в столицу Башкирии Уфу, которую в то время шутя называли Уфкраиной, поскольку именно там до освобождения Киева от фашистов временно разместились украинские научные и культурные учреждения, редакции газет и журналов. Рыльские жили в домах местных писателей, потом — в комнатке гостиницы «Башкирия». Его оружием стало перо поэта и публициста. Уже осенью 1941 г. страну облетело пламенное «Слово про рідну матір» М. Рыльского. Его дни заполнены многочисленными выступлениями на митингах, собраниях, творческих вечерах, на радио… А одновременно писались и поэтические воспоминания — поэма «Мандрівка в молодість». «Пишу, кроме оборонных (! — В.П. ) стихотворений…, потихоньку, зажимая тревожное сердце, — поэму о молодости, которая не вернется, о друзьях детских лет, о весне жизни», — это строки из письма поэта, датированные сентябрем 1941 г.

Война, как это ни странно звучит, дала литературе глоток свободы. В произведениях многих писателей заговорила отечественная история. Был в этом вполне понятный прагматический смысл: героика предков должна разжигать дух народа, поднявшегося на бой с фашизмом. Киевская Русь, казацкая эпоха, наконец — сам величавый стилевой строй летописей и древнерусских поэм ожили под пером А. Довженко, Ю. Яновского, П. Тычины, Л. Первомайского, М. Бажана, А. Малышко… Имя М. Рыльского должно быть названо в том же ряду. Одно из его архипроизведений военного времени — поэма-видение «Жага», написанная чуть ли не в самый трагический момент многолетней борьбы с фашизмом — в ноябре 1942 года...

Специфика положения писателей масштаба М. Рыльского заключалась в том, что власть во времена сталинского тоталитаризма избрала в отношении их политику кнута и пряника. В 1942 году М. Рыльскому за несколько поэтических сборников и за поэму «Мандрівка в молодість» присудили Сталинскую премию первой степени (половину суммы поэт передал в фонд обороны). В следующем году его избрали действительным членом Академии наук УССР, приняли в партию и поручили возглавлять Институт народного творчества и искусства АН УССР. Широко отмечалось 50-летие со дня рождения поэта: были новые поэтические сборники и государственные награды…

А прошло совсем немного времени — и на его голову посыпались тяжелые удары. Произошло это почти сразу после победного завершения войны, когда появились бредовые ждановские постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» и «О кинофильме «Большая жизнь» (август-сентябрь 1946 г.). В первой из них грубо критиковались М. Зощенко, который был причислен к «пошлякам и подонкам», и А. Ахматова, названная «типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии», проникнутой «духом пессимизма, упадничества» и «застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства». Постановления ЦК ВКП(б) спешно «дублировались» ЦК КП(б)У; за короткое время их появилось целых три! И каждая «каленым железом» выжигала украинский национализм. Вот имена клеймившихся: М. Плисецкий, М. Ткаченко, С. Маслов, Е. Кирилюк, И. Пильгук, С. Шаховский (все — авторы «Очерка истории украинской литературы»), М. Рыльский (председатель президиума СПУ, который «не принял никаких мер, чтобы вовремя осудить в прессе и на собрании писателей проникновение чуждых советской литературе тенденций»), О. Дорошкевич, Ю. Яновский (редактор журнала «Вітчизна», которому «посвящалось» специальное постановление), Е. Кротевич, Л. Коваленко и еще многие другие.

Постановления ЦК инспирировали появление статей, похожих на публичные доносы (наподобие «Почему летают ласточки?» Л. Хинкулова. — «Днепр», 1947, №12). Доносы же, в свою очередь, провоцировали новые, еще более грозные проработки. Кульминацией стали наскоки со стороны тогдашнего партийного вождя в УССР Л. Кагановича. Удивительно ли, что из-под пера М. Рыльского появились и «Песня о Сталине» (положенная на музыку Л. Ревуцким), и сборник для детей «Песней о Сталине начинаем день» (1951). Принимал он участие и в коллективной оде «Слово великому Сталину от украинского народа»… Вынужденные славословия не были редкостью; как известно, они имели место и в драматичных творческих судьбах М. Булгакова, А. Ахматовой, О. Мандельштама…

1940-е и последующие годы в жизни Рыльского трудно представить без кучи возложенных на плечи безотказного Максима Тадеевича общественных долгов, сам перечень которых занял бы длинную колонку.

Директор Института искусствоведения, фольклора и этнографии АН УССР (с 1942 г. и до конца жизни; название этого института, как видим, претерпевало изменения).

Председатель президиума Союза писателей Украины.

Депутат Верховной Рады СССР от Житомирщины (с 1946 г. и до конца жизни).

Вице-председатель Всеславянского комитета (с 1944 г.).

Председатель Украинского отделения Общества советско- польской дружбы (1958 — 1964).

Должности нередко прибавляют титулы и звания, особенно если их настойчиво ищут. Максим Тадеевич не искал. Он просто имел колоссальный творческий, научный и моральный авторитет. В 1950 г. по совокупности трудов без защиты диссертации Рыльскому была присуждена научная степень доктора филологических наук. В 1958 г. он избран действительным членом АН СССР. За сборники «Троянди й виноград» и «Далекі небосхили» в 1960 г. поэту присудили Ленинскую премию...

Он был одинаково органичным — и в академической тоге, и в фуфайке охотника или рыбака.

Все, кто дружил с Максимом Рыльским, кто был с ним рядом или время от времени общался, дружно отмечают абсолютное обаяние личности поэта. Был он «энциклопедистом своего времени» (А. Дейч), который умел легко и постоянно пополнять свои разносторонние знания. При этом Максим Тадеевич не был сугубо кабинетным человеком. Его удивительное трудолюбие имело, скажем, «моцартианский» характер; он умудрялся быстро и качественно выполнять огромные объемы работы даже при неблагоприятных обстоятельствах. И оставался тем жизнелюбом, который всегда находил время и для задушевного общения с друзьями, для любимой им охоты и для рыбалки, для «рюмочки» и песни…

Он был легким человеком, если под этим словом понимать душевную открытость, умение слушать собеседника, безграничную доброту, человеколюбие и остроумие. «Я учился либерализму у Христа, Короленко и Луначарского», — пошутил как-то Максим Рыльский.

Одним из его увлечений были путешествия. Друзья и родные нередко слышали из уст поэта слова: «Путешествие пахнет», — и это означало, что он снова собирается в дорогу. Неудивительно, что в поэтическом наследии Рыльского немало «подорожных» стихотворений, написанных им во время посещений как чужих краев, так и разных уголков любимой его сердцу Украины.

Он разбирался в музыке и сам был неплохим музыкантом. В книгах воспоминаний о М. Рыльском не раз упоминаются его импровизации за роялем. Музыка часто входила в плоть его поэзии, как в той же поэме- видении «Жага». По-видимому, свою роль здесь сыграло и детское воспитание, уроки дома Лысенко, и в то же время и работа в оперном театре. Не будем забывать, что М. Рыльский работал с выдающимися композиторами, переводил «оперные арии, хоры и сцены, как, например: арию Руслана из оперы М. Глинки «Руслан и Людмила», арию Ивана Сусанина из одноименной оперы М. Глинки, песни Ольги из оперы А. Даргомыжского «Русалка», арию Ленского из оперы П. Чайковского «Евгений Онегин» и другие». В свое время один из музыковедов написал исследование «Максим Рыльский и Борис Лятошинский», — и такого рода исследований о творческом сотрудничестве Рыльского с композиторами может быть значительно больше.

Рыльский любил жизнь среди природы. Романовка, ее мир оставались его любовью до конца дней. Возможно, именно с мыслью о Романовке еще в конце 1930-х он приобрел домик- дачу в Ирпене, с которым связано много счастливых дней семейной и творческой жизни поэта. В годы войны там поселились гитлеровцы, и, как свидетельствуют родные Максима Тадеевича, он никак не мог свыкнуться с тем, что в его усадьбе хозяйничали непрошеные гости. В 1951 году Рыльские переехали в новый дом в Голосеево. Это был его «мануар» — «замок-резиденция». Здесь прошли последние тринадцать лет жизни Мастера, которого М. Зеров дружески называл poeta Maximus.

В 1958 году он потерял жену. Очевидцы рассказывают, что попрощаться с Екатериной Николаевной пришел и ее первый муж Иван Очкуренко. Максим Тадеевич обнял его — и оба расплакались…

Голосеевский дом поэта стоит отдельной книги. Здесь на Рыльского снизошло немало творческих озарений. Здесь пришло к нему то самое «третье цветение», которое подарило украинской поэзии такие книги, как «Голосіївська осінь» и «Зимові записи». Здесь писались статьи-размышления, которые составили книгу «Вечірні розмови». Одну из статей Рыльский посвятил молодым поэтам — Н. Винграновскому, И. Драчу, В. Коротичу. Тогда как раз горячо дискутировалась тема «отцов и детей» — речь шла даже о конфликте между поколениями. А Максим Рыльский приветствовал «племя молодое». И литературный вечер Винграновского и Симоненко согласился провести… Было в этом что-то символическое: сын Тадея Рыльского, «шестидесятника» ХIХ в., благословлял украинских шестидесятников века двадцатого…

На склоне лет он мечтал написать книгу наподобие исповеди А. Герцена «Былое и думы». Но замысел этот пришел слишком поздно. В 1964 году Максима Тадеевича Рыльского не стало — он умер от рака в своем голосеевском «мануаре»…