«Начинали мы из чистого интереса»
В Киеве состоялась презентация музыкальной антологии «Киевский авангард 1960-х: школа Бориса Лятошинского»У этого издания — длинная и довольно драматичная история.
Запись антологии киевского музыкального авангарда 1960-х годов началась 20 лет тому назад — в январе 1998-го. Инициаторами проекта выступили американский композитор, дирижер и пианист украинского происхождения Вирко (Вирослав) БАЛЕЙ и киевский пианист Евгений ГРОМОВ.
Сначала договаривались о записях двух авторских альбомов, в которые входили бы главные произведения для фортепиано Валентина СИЛЬВЕСТРОВА и Владимира ГУБЫ. Предварительно антология предназначалась для американского звукозаписывающего лейбла Troppe Note/Cambria Recordings (TNC Recordings). Работа над записью продолжалась до 2000 года включительно. За то время Громов записал авторский альбом Губы, четыре диска Сильвестрова и, по собственной инициативе, сольный дайджест-альбом «Школа Лятошинского».
Со временем Балей отошел от проекта, однако Громов продолжал работу до 2005 года, записав также самые важные произведения для рояля Леонида ГРАБОВСКОГО, Виталия ГОДЗЯЦКОГО, Евгения СТАНКОВИЧА, Петра СОЛОВКИНА, Святослава КРУТИКОВА, Владимира ЗАГОРЦЕВА. Подавляющее большинство опусов были записаны впервые.
В прошлом году, наконец, удалось найти деньги для оцифровки и издания сборника компакт-дисков. «Киевский авангард 1960-х: школа Бориса Лятошинского» — это 4-дисковый сет, пять часов музыки, отборные фортепианные произведения Сильвестрова, Грабовского, Годзяцкого, Крутикова, Соловкина, Загорцева.
Презентация издания состоялась в прошлый четверг в Киеве, в культурно-художественном центре «Мастер-класс». Присутствовали Леонид Грабовский, Виталий Годзяцкий, Валентин Сильвестров, Святослав Крутиков и Евгений Громов.
«День» расспросил участников проекта о значении издания и о группе «Киевский авангард».
Евгений ГРОМОВ:
— «Киевский авангард», по моему мнению, все же не слишком точное название. Идет речь не об авангарде в традиционном представлении как о чем-то радикально-революционном. В действительности стилистически вся коллекция отвечает другому этапу развития мирового музыкального искусства — модерну. Это продолжение того, что начали Шенберг, Барток, Стравинский.
В данное время мы говорим об интеграции в Европу — а в действительности благодаря присутствующей сегодня четверке авторов Европа была здесь еще в 1960-х. И, прослушивая запись, я понимаю, что они и в наше время многим могут дать фору. Более живых людей, чем они — в разных проявлениях — я не знаю и не знал. Они служили музыке так, как они ее понимали. И продолжают это делать.
Что-то здесь может нравиться больше, что-то меньше, но это уникальная вещь, которую можно демонстрировать самой требовательной аудитории в мире. Есть свои школы в России, Польше, Венгрии — но там не было ничего подобного.
Следовательно, я рад, что могу презентовать это издание. Но такие же, даже большие антологии должны выйти и по камерной, и по вокальной, и по хоровой музыке, а особенно по симфонической.
Виталий ГОДЗЯЦКИЙ:
— Никто из нас никогда не продался.
Да, писали музыку на заказ, имели ужасные жизненные условия. Но не изменили своим принципам.
Леонид ГРАБОВСКИЙ:
— Я сейчас думаю о том, как изменилась жизнь за эти полвека. Кем мы тогда были? Фактически, изгоями. В нас тыкали пальцами — о, авангардист. Говорил один пианист: «Я эти диаграммы играть не буду». Вообще у киевской публики в те времена было такое отношение: «Композитор? Ха-ха-ха». Само слово «композитор» вызывало улыбку. Разгромы в прессе, клевета, несуразицы — все это не добавляло уверенности в себе. Чувствовалась полная изоляция от более широкого социума. Даже больше, когда пробивались те побеги шестидесятников, все мировое внимание направилось преимущественно на литературу. Книжку же можно прочитать, обсудить, а музыка — это какие-то непонятные звуки. Словом, каждый из нас может подтвердить, что за пределами маленького тесного круга мы не рассчитывали на резонанс от нашего искусства. И в том был большой контраст с соседней Польшей — рукой подать, но совсем иные условия. Там эта музыка звучала, там проводили фестиваль «Варшавская осень», имели возможность ездить за границу, принимать международные заказы. Всего этого мы себе даже представить не могли. Вот в таких условиях мы себе что-то искали, что-то писали, причем писали без всякой надежды или каких-то планов. И так продолжалось достаточно долго.
А затем времена стали еще более суровы. Вспоминаю период, когда началось нашествие юбилеев, что длилось почти 10 лет, — 50-летие советской власти, 100 лет со дня рождения Ленина и тому подобное. Был год, когда ни одного пленума Союза композиторов не было посвящено другой музыке, кроме кантаты и песенной. Так с 1966-го по 1976-й ничего нашего публично в Киеве не исполнялось. И только в 1976-ом состоялся пленум, посвященный симфонической и камерной музыке, — даже прозвучали некоторые из наших произведений.
И сегодня я чувствую, что отзвук того, что мы делали в те далекие годы, наконец, становится ощутимым. Что недаром мы это все делали.
Святослав КРУТИКОВ:
— Это было спонтанное неформальное объединение людей, которые в других местах и в других средах не чувствовали себя уютно.
Все было казенно, все было политическим, официальным, а здесь мы имели наш дом, нашу среду, нашу жизнь. Мы держались друг за друга.
Валентин СИЛЬВЕСТРОВ:
— Самое драгоценное для меня сейчас — это то, как мы начинали. А начинали мы чисто из интереса. Без манифестов, без провозглашения себя авангардистами. Нам было просто интересно. Потом уже за авангард ругали, и так мы даже добывали славу. Но в первую очередь — просто интересно начинать новое, живое дело. И взаимодействие у нас было напрямую. Мы занимали свой пласт в социуме. Это прецедент Лицея — так классическая русская литература начиналась с общения молодых — Пушкина, Дельвига и других. Музыка же преисполнена шедеврами — на что тебе вообще надеяться, — но есть какая-то точка, когда ты еще не понимаешь, на что посягнул. Тебе просто нравится. Мы собирались на кухнях, сейчас мы выступаем публично. У великого средневекового композитора Гийома Машо есть произведение с названием «В моем начале мой конец», — и этот публичный спектакль сегодня напомнил мне о нем частично. Мы сидели за чаем или вином и показывали друг другу композиции, а вопросом, будут ли нас исполнять, просто не задавались. Уже потом у каждого возникли проблемы. Но сначала совсем иначе. Я вот сейчас думаю: как это терпели родители? Не запрещали, но очень удивлялись тому, чем мы занимаемся (со смехом), спрашивали: «Что там, скрип телег какой-то?»
Вот такое детское занятие музыкой. Так же дети в живописи и в поэзии начинают — другое дело, что их потом задавливают. А тот, кто стал художником, детское в себе сохранил, благодаря этому детскому что-то делает (с улыбкой). Потому что если так по-взрослому подумать, то чем ты занимаешься? Вот такое вокруг творится, а ты — тру-ля-ля? Только задумаешься — и руки опустятся. Но поскольку это начало сохранилось, то худо-бедно каждый из нас продолжает эту деятельность, просто она не такая уже чистая, уже связана со славой, с деньгами и тому подобное. Но начало у нас было связано исключительно с интересом, я это знаю точно. Нам было интересно. А не то, что потом написали — мол, мы восстали против режима. Это уже социально так получилось, даже к нашему удивлению. Мы никого не трогали, и здесь вдруг — погоня, потому что ты не тот аккорд взял. В наше время что не делай — никто за тобой не будет гоняться. А тогда вот такое внимание было. Это мне напоминает максиму древнего Китая. Там за музыкой сурово следили, потому что есть музыка гибели. Когда государство двигается к гибели, музыка это фиксирует, и правитель должен по музыке понять, что что-то не то творится. Большевики всех самых грамотных перестреляли, хотели, чтобы музыка их прославляла, а она, напротив, свидетельствовала, что все это идет к концу. И потому так опирались нашему творчеству. А затем в годы перестройки решили, что авангард — это единственное спасение. Объявили авторский концерт Штокгаузена в музее Ленина. Мы когда услышали об этом с женой, так и сказали себе: «Это конец».
Это было просто частное дело, связанное с интересом. А к чему это приведет — даже мысли не было. Мне отец так и говорил: «Ты наслушался вражеских голосов!»
СПРАВКА «Дня»
Киевский авангард — неформальная группа композиторов-авангардистов, которая сформировалась в Киеве до 1965 года. Композиторы группы изучали творчество Стравинского, Бартока, композиторов Второй Венской школы (Шенберга, Веберна, Берга), а также Эдгара Вареза, Кейджа, Мортона Фельдмана, Ксенакиса, Лучано Берио, Лютославского и других постсерийных авангардных композиторов. Из-за расхождений с ретроградными тенденциями официальных музыкальных кругов СССР члены «Киевского авангарда» испытывали разного рода притеснения. Некоторые члены группы были исключены из Союза композиторов УССР в 1970 году. Вскоре группа распалась, а исключенных из Союза членов «Киевского авангарда» восстановили только через три года, после того, как они в поисках протекции написали письмо лауреатам Ленинской премии — Шостаковичу, Кара Караеву и Хачатуряну. По словам Валентина Сильвестрова, исключение из Союза «можно было сравнить с задушением».
Членами группы в начале 60-х были Игорь Блажков (дирижер), Леонид Грабовский, Валентин Сильвестров, Виталий Годзяцкий, Владимир Губа, Владимир Загорцев, Петр Соловкин, Виталий Пацера. Несколько позже к ним присоединились Иван Карабиц, Евгений Станкович, Олег Кива, Святослав Крутиков.
Выпуск газеты №:
№15, (2018)Section
Культура