«Народная артистка исчезнувшей цивилизации»

Она объездила весь мир, представляла советское кино на международных фестивалях. Сейчас Софико можно увидеть на сцене ее собственного Театра одного актера, и называет она себя «народной артисткой исчезнувшей цивилизации». На этой неделе ей исполнилось 70 лет, однако шумного праздника в Тбилиси не было. Помешали болезнь и серьезная операция, пишут izvestia.ru. Встреча с актрисой состоялась в знаменитом доме на Пикрис-горе, где жили когда-то родители Софико — легендарная грузинская актриса Верико Анджапаридзе и знаменитый кинорежиссер Михаил Чиаурели.

— У вас изначально было особое положение — уникальные родители, избранный круг общения...

— Весь ужас в том, что я была слишком независимой, хотела самостоятельности и не желала быть лишь отпрыском знаменитых родителей. Я была достаточно строптивым существом, не милой ласковой девочкой, а скорее мальчишкой-сорванцом. Только с годами поняла, какой это был дар судьбы — мои родители. А тогда я все воспринимала, как должное, и еще отбрыкивалась. К нам приходили самые разные люди — начиная от простых крестьян и кончая светилами. Во время войны у нас бывали звезды МХАТа — Книппер-Чехова, Немирович- Данченко, Качалов. Талантом матери восхищались Михоэлс, Охлопков, Марджанишвили. А какой потрясающий, какой одаренный человек был отец! Хотя его предки — простые крестьяне. А мама была из старого рода кутаисских князей. Так что во мне разные крови кипят.

— Вы любите повторять, что жизнь — это один большой курьез.

— Да, в жизни нет никаких канонов. Особенно в личной. Мне судьбой было предначертано, что у меня будет две любви. Мой первый муж Георгий Шенгелая тоже был сыном знаменитых родителей — актрисы Нато Вачнадзе и режиссера Николоза Шенгелая. Наши родители очень дружили, и когда в авиакатастрофе погибла Нато, моя мама стала заботиться о младшем сыне подруги, ему было тогда 14 лет. Мы с ним очень дружили, ведь мы одногодки. А потом влюбились и поженились. Мы были очень молодые, нам было по 19 лет... Я была самой счастливой, когда у меня родился сын, когда я ощутила себя матерью. А с Котэ Махарадзе мы были знакомы давно, часто пересекались то в одном театре, то в другом, но никогда и в мыслях ничего не было. А когда мама стала восстанавливать «Уриэля Акоста» в марджановском театре, мы оказались партнерами. «Уриэль» нас и погубил... С Котэ мне было очень легко. Он был тонкий, любящий, внимательный. Недаром прослыл донжуаном. Меня это не волновало, ведь это было до моей эры. Когда мы поженились, друзья Котэ привезли в подарок якорь — настоящий, чугунный. Чтобы он в семейной жизни наконец бросил якорь.

— Какие-то сумасбродства вы себе позволяли?

— Ох, конечно. Когда в разгаре был наш роман с Котэ, а я из-за детей не решалась разбивать семью, Котэ с ума сходил. Помню, мы были в Подмосковье, ночь, зима, сугробы. Мы вышли из ресторана, и он мне говорит: «Или ты мне скажешь «да», или я покончу с собой». Я сказала: «Всего хорошего». Он забрался на высоченный сугроб и — бац! С высоты прыгнул в овраг. Я, не задумываясь, помчалась за ним и прыгнула следом — в темноту. Потом мы оттуда выбирались, еле живые... Я вообще максималистка. Сказала, что полечу на парашюте, — и полетела. Конечно, в 65 лет это поздновато. Мы отдыхали с Котэ в Кобулети, он говорил, что тоже хочет, но мы его отговорили. А я прыгнула. Весь пляж смотрел и аплодировал. Представляете, стокилограммовая Софико парила в воздухе! Я только боялась: вдруг парашют меня не потянет...

— Как вы относитесь к своему нынешнему юбилею?

— Прекрасно. Бог нам подарил жизнь — это великая вещь. Я не понимаю, когда говорят: вот, если бы я была молодая... Мне не хочется возвращаться назад. В жизни было столько всего — и снова это прожить? Не надо.

— Что вам больше всего помогало в жизни?

— Друзья. Это такая сила... Да, у грузин много плохих качеств — например, зависть. Ведь у нас нет внешних врагов, только внутренние, мы всегда боремся друг с другом. В то же время, существует институт дружбы, какого нигде в мире нет. Для друзей моя недавняя операция была сущим кошмаром. Они думали, что я бессмертна, что я каменная. И вдруг со мной что- то человеческое произошло, я подкосилась. Они впали в такую панику! Нани Брегвадзе была в Москве в это время, она говорит, что когда узнала, помчалась и себя проверять. Одна подруга читала молитвы, другая двое суток не спала. Я говорю: «Ребята, вы рано меня хороните»...

— Вы сама не паниковали?

— Я очень спокойно к этому отношусь. Сразу сказала врачу: говорите прямо, я должна знать, сколько мне осталось...

— Вы знаете за собой какие-то слабости, недостатки? — Стремление все ускорить. Особенно в последние годы, после ухода Котэ. Я чувствую скоротечность времени, хочу все успеть и, естественно, становлюсь более требовательной к близким.

— Вы любите смотреться в зеркало?

— Не люблю. Особенно сейчас. Прохожу мимо — там какая-то женщина. Неужели это я? И в молодости терпеть не могла крутиться перед зеркалом. Я была на первом курсе ВГИКа, и Отар Иоселиани попросил меня сняться у него в курсовой работе. Знаете, кого я играла в свои 18 лет? Старушку-пьяницу. Я всегда искала характерность. Казалось бы, совершенно неправдоподобный персонаж — Фуфала из «Древа желания». Я нашла ее на улице. Это была полусумасшедшая женщина с манерами аристократки, про которую говорили, что в молодости она потеряла любимого человека и всю жизнь ждала и искала его. Немолодая, сильно накрашенная, странно одетая, она бродила по улицам и заглядывала в лица прохожих. Ее знали все, жалели, подкармливали, она была своеобразной достопримечательностью Тбилиси.

— В зеркало вы не смотритесь, в страсти к косметике и ко всяким диетам тоже не замечены.

— У меня другая страсть: я люблю шить. Вот эти вырезки, выкройки я везу с собой. Еду в Париж лечиться — но со швейной машинкой.

— Чего сейчас не хватает людям для счастья или хотя бы для нормального внутреннего существования?

— Наивности. Первозданности. Чистоты. Знаете, я обнаружила недавно любовные письма моего дедушки к бабушке. Какой почерк, какая бумага с ангелочками, какие слова... Я читаю возвышенные письма деда и вспоминаю свою юность. Мы с Георгием Шенгелая пять лет просто «ходили» — в кино, в гости, к друзьям. А сейчас, во времена моей внучки, появилась так называемая свобода. Она унесла с собой стыд, трогательность, завесу волшебства в любви. Сегодня они знакомятся, завтра целуются, ложатся в постель, а через три дня уже не знают друг друга. Этого я никогда не пойму, как бы ни старалась меня переубедить моя внучка. Жалко, правнуков нет, их бы послушать...