Недотепы

Постановку самой меланхоличной и самой философичной пьесы Чехова, которой в нынешнем году исполнилось 100 лет, осуществил литовский режиссер Линас Зайкаускас. Внимательный, склонный к поиску тонких смысловых связей зритель обнаружит в его сценической версии «Вишневого сада» продолжение тем и настроений, заявленных режиссером в «Нашем городке» Уайлдера, премьера которого состоялась в том же театре нынешней весной.

Для театральных обозревателей не секрет, что уже по самому выбору пьес можно в какой-то мере судить о человеческих пристрастиях и режиссерском почерке постановщика. И «Наш городок», и, тем более, «Вишневый сад» сотканы из тончайших, порой невидимых материй, которые могут стать доступными зрителю только лишь при условии, что режиссер и актеры, подобно искусному аюрведическому врачу, способны распознать даже зачатки тяжелых болезней по биению пульса пациента. И «... городок», и «... сад» повествуют об одной и той же тяжелой, поражающей всех нас с момента рождения болезни — тленности материального бытия. В истории о жизни простых обитателей провинциального американского городка тема неизбежной кончины всякой жизни, всякого человеческого счастья обрела лирическое звучание. Зайкаускас, отдавая вместе с художником Олегом Луневым предпочтение пустому пространству сцены перед роскошными дорогостоящими декорациями, всецело полагается на умение актеров налаживать на подмостках тончайшие человеческие связи и отношения. Игра этих отношений, переливы безостановочно меняющихся настроений и составляют основное содержание «Нашего городка», герои которого, увы, постигают ценность каждого мгновения человеческой жизни лишь за роковой последней чертой, когда изменить уже ничего нельзя.

О том, что человеку не под силу изменить свою судьбу, что человек — игрушка, бильярдный шар в руках Судьбы, Зайкаускас напомнил нам и в «Вишневом саде». Дабы мысль эта была доступна даже самому несмышленому зрителю, режиссер несколько раз запускает через всю сцену из одной кулисы в другую бильярдный шар. Такая метафора просто-таки просится в спектакль, она, как помнят знатоки Чехова, находит поддержку в самом тексте пьесы: «Желтого в угол, дуплет в середину». Подобно шарам на зеленом сукне, движение которых могут предугадать только лишь очень искусные игроки, катаются на зеленой лужайке жизни и герои чеховской комедии, не зная, в какой лузе и в какой комбинации по отношению друг к другу они окажутся в следующий момент.

Определив жанр спектакля как трагикомедия, режиссер все же не стал сгущать темные, трагические краски. То ли уверовав в чеховское завещание «смеясь прощаться со своим прошлым», то ли решив, что трагедия и без его усилий уже поселилась в фабуле гениальной пьесы (что, как не утрата самого дорогого и составляет трагизм нашего земного бытия), Зайкаускас сделал акцент на ее смешных сторонах и характерах. При всем внутреннем напряжении существования актеров, по-настоящему «рвануть страсти» режиссер им позволил только лишь в нескольких сценах. Одна из них — истерика Раневской. При виде ворвавшегося на сцену Пети Трофимова (Владимир Цывинский) доселе резвящаяся как маленький шаловливый котенок Любовь Андреевна (Ксения Николаева), вспомнив о своем утонувшем сынишке, вдруг истошно закричала от вырвавшейся наружу боли. Чтобы еще больше взвинтить ситуацию и придать сцене драматическую экспрессию, режиссер сделал конфликт Вари (Светлана Орличенко) и Пети почти что гротескным. Очумевший от нахлынувших чувств Трофимов рвется к воющей как раненый зверь Раневской, тогда как жесткая, полная накопленной в ожидании любви Лопахина необузданной и плохо управляемой силы Варя пытается вытолкнуть вечного студента за дверь. В том, что трагедия ворвалась в жизнь убегающей от реальности женщины столь внезапно и столь мощно, заключена особая сила воздействия на зрителя: даже будучи внутренне готовыми смириться перед превратностями Судьбы, мы, однако же, очень боимся ее неожиданных обвалов. Этот обвал, от которого герои тщетно пытались спрятаться в свои пустые фантазии о тетушкиных деньгах, о высокой должности в банке и прочих иллюзиях, и составляет трагическую коллизию «Вишневого сада». Самое же трагичное в этой пьесе — то, что финальный стук топоров, уничтожающих старые деревья, является лишь окончанием сочиненной Чеховым истории. Но для нас, сидящих в зале, как, впрочем, и для разъехавшихся навсегда героев комедии, эти топоры звучат жутким предвестием последнего и, как правило, внезапного для нас обвала — ухода из этого мира.

Однако Творец так хитро обустроил этот мир, что мы пребываем в полной иллюзии в отношении своего будущего. Иначе бы мы не могли беспечно, словно не обремененные вопросами о тайне и смысле жизни козлята, резвиться под обманчиво безмятежным небом. Об этой нашей склонности жить иллюзиями, о преступной человеческой слепоте, о нашем ежедневном непопадании в реальность и поставил свой спектакль Линас Зайкаускас. Эту трагичную несостыковку наших ожиданий и не ведающей сантиментов жизни режиссер выразил через любовные притязания героев друг к другу. Из-за своей хронической неспособности адекватно оценивать положение вещей все они подпадают под характеристику Фирса, который в исполнении Александра Ганноченко выглядит существом не только с другой эпохи, но, кажется, и с другой планеты. Все они здесь — недотепы. Все живут и любят как-то невпопад: Аня любит Петю, Петя любит Варю, Варя любит Ермолая Алексеевича, Ермолай Алексеевич любит Любовь Андреевну…

Уже стало модным играть Лопахина (Николай Боклан) влюбленным в Раневскую. В спектакле же Зайкаускаса в Любовь Андреевну влюблен не только этот, вышедший из низов молодой предприимчивый купец, из которого энергия, жажда жизни бьют, как нефть из скважины. В какой-то момент к Раневской с поцелуями полез недотепа Петя Трофимов, а вышколенный в Парижах Яша, сыгранный Алексеем Тритенко хоть и хамом, однако хамом с внешностью и манерами успешного офис-менеджера, как-то совсем не по-лакейски подхватывает упавшую в обморок Раневскую на руки. Да и другие мужчины проявляют к ней свое вожделение, жадно обнюхивая если не ее саму, то ее ящичек с духами и прочими женскими «заманилками».

Ну, а что же розовая и пушистая Раневская? Да Бог ей судья. Что с нее возьмешь, с несчастной женщины, потерявшей сына, мужа, любовника, Родину, наконец, имение и сад, до которого, ей, похоже, давно уже нет дела. Она здесь — жертва. Впрочем, как и другие обитатели ставшего никому не нужным имения со знаменитым на всю Россию вишневым садом. Все они жертвы своей неспособности, своего нежелания жить в реальном, а не в вымышленном мире. Ради того, чтобы напомнить нам об опасности ухода в сладкие грезы и ничем необоснованные фантазии, нам предложили еще одну сценическую версию «Вишневого сада».