Несколько поединков Остапа Вишни

Он был народным писателем, несмотря на всю приблизительность такого высказывания. Тиражи его улыбок в начале 30-х годов прошлого века приближались к двум миллионам. Но даже неслыханная популярность, как для украинского писателя, не уберегла Остапа Вишню  от репрессивной машины, в тисках которой он остался живым действительно чудом.

Когда его забрали в 1933-ом, он  не верил, что такое возможно, и еще шутил, что «любит убивать вождей на свежем воздухе» или  почему его не обвиняют в «изнасиловании Клары Цеткин». Однако после физических и моральных издевательств был вынужден подписать обвинение в вынашивании планов  покушения на государственного деятеля...

Остап Вишня боролся за себя (сознательно и подсознательно) и против себя (вынужденно), особенно после освобождения из тюрьмы, надломленным, но с неистребимым сгустком жизнелюбия внутри, подобным тому, но более сильным, с которым Байда из знаменитой песни на крюке говорил: «Твоя, царю, дочка поганая, твоя, царю, віра проклятая».

Вишне прощали читатели его откровенные нападения на «националистов», его кощунственные, лакейско-подцензурные сборники — «самостоятельные дыры», чувствуя их восковую нежизненность. 

Остап Вишня, на мой взгляд,  своими улыбками также боролся против украинской литературы высокой полки, определенным образом используя необразованность широких украинско-советских читательских слоев. Понятно, что подавляющее большинство читателей выбирали улыбки Вишни, а не строгие глубокие сонеты Николая Зерова или необычный стиль прозы тогда молодого Валерьяна Пидмогильного.

Остап Вишня боролся против своего страха, своего тонкого ощущения железной пяты тоталитарной  машины, которая давила на своем пути все живое. Павел Губенко, один из миллионов советских «заключенных», чудом выжил в те страшные десять лет. И замерзал, и был близок к расстрелу в 1937-ом, но воспаление легких и тяжелая болезнь — или Божье провидение? —  посодействовали потому, что о нем забыли! А дальше маховик репрессий немного поутих.

Остап Вишня не раз был вынужден притворяться, извините,  писателем-дурачком. Не всегда его юмор был глубоким. Временами это было прислужническо-насильственное растягивание писательских губ в причудливой гримасе, которая должна была напоминать улыбку. Как писал в своем дневнике Грыгир Тютюнник, «у Вишні був великий сміх, але його витравили».

Но эта борьба для Остапа Вишни не заменяла жизни. Этот украинско-советский  казак Голота или Байда, имел и  огромное счастье, что, несомненно, добавило ему лет, придавая жизненных сил... Варвара Маслюченко была ему верной женой даже тогда, в той концлагерной десятилетке.

Они сошлись после горького матримониального опыта у каждого в частности. У обоих были дети. Кстати, оказалось, что у юмориста было два сына от разных женщин. Одного он нашел после ссылки. Другой нашел его. Варвара Маслюченко, на тринадцать лет моложе Вишни, не только верно ждала своего мужа и таки дождалась. Она оградила своего мужа от многих бытовых забот. Они никогда не ссорились, даже не спорили, что  действительно удивительно.

«1. Якби ж знаття? 2. Забув. 3. Спізнивсь. 4. Якось-то воно буде! 5. Я так і знав» — тонко подмечает юморист худшие стороны украинского характера, со всем тем букетом какой-то  порой почти невероятной беспечности там, где уже нужно бить во все колокола, беспечности, за которой прячется незрелая детская безответственность, индивидуальная и коллективная, которую мы в конце концов медленно начинаем (?) одолевать.

...Рыльский называл Вишню, своего друга, «всенародним стрільцем по підлоті». Рыльский понимал, что быть настоящими истребителями подлости им никогда не дадут. Им могут позволить лишь декларативную волю, только опереточное влияние в тюрьме советских народов.

В последнее десятилетие Остап Вишня нередко злоупотребляет спиртным (но разве это порок для писателя? () Живет своими страстями к охоте и собакам. В своем, позже широко цитируемом, «Щоденнику» пишет, почти на каждом шагу вспоминая «великий руський народ», поучает и кается сам, в приступах  тотальной самоцензуры. «Коли входиш у літературу, чисть черевики! Не забувай, що там був Пушкін, був Гоголь, був Шевченко! Обітри черевики! Одного хочеться — не принизити Шевченка, не принизити Пушкіна»

Измученный концлагерной десятилеткой, в сентябре 1956 года умирает.

Как знать, может, в предсмертном бреду он говорил со своим братом, многолетним редактором «Перця», одним из 16 братьев и сестер, Василием Чечвянским, которого в 1937-ом расстреляли.

Павлу Губенко, которого мы все знаем под псевдонимом Остап Вишня, мерещилась длинная страшная морозная степь, по которой его ведут на расстрел. Он крикнул, а затем увидел улыбающееся, бесконечно доброе лицо своей покойной матери, которая уже протягивала к нему руки, которые когда-то ласкали сельского мальчика Павлика, и воскликнул на своем, почти забытом, глубинно-полтавском диалекте:

— Осьо я... Уже йду, мамо...